— Выкатывай на прямую наводку!

Расчёт стал выталкивать пушку из-за скирд, а Русанов шёл, не отрывая глаз от панорамы, крутил маховичок наводки, отпуская ствол орудия.

— Стой!

За этой командой должен был прозвучать выстрел. Но кто-то из засевших в окопах пехотинцев удачно швырнул под танк связку гранат, и тот сразу остановился, густо задымил.

— Так тебе, фашисту! — удовлетворённо сказал Русанов, в глубине души досадующий, что кто-то опередил его верный выстрел. — Огонь по отступающему противнику!

Но тут испуганно закричали:

— Танки!

— Танки с тыла!

Из овражка, задрав в небо тонкий ствол пушки, выбирался немецкий танк.

— Разворачивай орудие! — спокойно дал команду Русанов. — Подносчик, два бронебойных и подкалиберный!

По всей видимости, машина нацеливалась на расчёт Мамедова, но, заметив неожиданно возникшего противника, круто повернулась на одной гусенице, уводя от прямой наводки русановского орудия борт и подставляя лобовую броню. Задвигалась башня, пополз вниз ствол пушки, клюнул острым и красным жалом пламени.

Туго ахнуло сзади. Горячий вихрь сорвал с Русанова шапку, швырнул сержанта на казённик орудия. Зажимая рукой рассечённый при ударе лоб, чтобы кровь не заливала глаза, тот крикнул замешкавшемуся подносчику:

— Снаряд давай!

Оглянулся и увидел, что подносчик уткнулся лицом в землю, прижимая обеими руками к груди не донесённый до пушки снаряд. Русанов выхватил его из холодеющих рук подносчика, сунул в патронник, заряжающий мягко клацнул затвором.

Немец выстрелил снова, но, на какую-то долю секунды опережая ею, сзади танка громыхнул взрыв. «Мамедов бьёт, — непроизвольно отметил про себя Русанов, — только почему он, чудак, фугасным бьёт?»

Он не знал, что это поспешил ему на помощь наводчик Ромашкин, не дожидаясь приказа своего командира орудия.

Когда мотор «Студебеккера», тянувшего пушку Мамедова, как всегда неожиданно заглох, едва только машина перевалила через железнодорожную насыпь, третий расчёт уже вёл огонь. Досадуя, что не поехал на машине Русанова, лейтенант Рожковский клял всех и вся: и фрицев, засевших в неудобном для наступления месте, и ленд-лиз, по которому богоданные союзнички сплавляют дрековскую технику, и комбата, подсунувшего ему капризную машину, и шофёра Карабекова, которому впору волам или этим, как их там, верблюдам хвосты крутить, а не управлять боевой техникой. Он попытался помочь шофёру, безнадёжно копавшемуся во внутренностях «Студебеккера». Но разбирался лейтенант в моторах весьма дилетантски, поэтому больше мешал, чем помогал, и нервничающий Карабеков посоветовал ему наконец покурить в кабине и не толкать под локоть.

Как раз в этот момент сержант Мамедов, понимающий, как дорога каждая минута, попросил разрешения занять огневую позицию. Рожковский напоследок ругнул самого себя за нерасторопность и велел отцеплять орудие. Огневики быстренько управились с привычной несложной операцией, выкатили семидесятишестимиллиметровку на удобную позицию, развели станины.

— По переднему краю фашистов… огонь! — скомандовал Мамедов.

И Ромашкин, втайне завидуя дерзкой точности огня Русанова, стал бить фугасными по левому флангу окопов, а когда немцы выскочили из укрытий и побежали, перенёс огонь вглубь. Это было очень в пору и до того удачно, что артиллеристы, с которыми ехал капитан Комеков, закричали «ура». Ромашкин, естественно, слышать этого не мог, однако после каждого выстрела сам себя нахваливал: «Ай, да Ромашкин! Ай, да наводчик!»

Немецкий танк, выскочивший из балки на орудие Русанова, первым заметил Холодов. А Ромашкин первым сообразил, какая опасность угрожает третьему расчёту, и потому, ни на миг не задумываясь, не дожидаясь команды развернуть орудие, повёл ствол пушки до отказа вправо и саданул по «панцеру» фугасным, предназначенным для немецких пехотинцев, в панике бегущих по полю. Оплошность заметили все трое — и Ромашкин, и Мамедов, и Рожковский и почти одновременно все закричали:

— Бронебойный!

И Мамедов добавил:

— Развернуть орудие!

На это ушли драгоценные секунды. Правда, потом даже самоуверенный Ромашкин чистосердечно признавался, что вряд ли из орудия, находящегося в первоначальном положении, он сумел бы так удачно попасть в танк. Но секунды ушли, и фашист успел выстрелить ещё раз, прежде чем уткнуться стволом пушки в землю и задымить.

— Ур-ра! — в восторге завопил Холодов. — Подбили! Молодец, Ромашкин!..

Но его никто не поддержал, а Ромашкин, тяжело, с надрывом выругался, смаху ударил кулаком по казённику орудия. Холодов недоумённо оглядел сумрачные лица товарищей, посмотрел по направлению их взгляда и увидел, что возле пушки Русанова никто не двигается и не суетится, а сама пушка не стоит, как положено, а косо лежит на боку, приподняв одно колесо. И Холодов почувствовал, как у него сжимается сердце и на глазах выступают слёзы.

— Ладно, ладно, малыш, — ободряюще похлопал его по плечу Ромашкин, не замечая, как у самого прыгают и кривятся губы. — На войне, как на войне, без жертв не бывает…

Горевать было некогда, надо воевать, тем более что на поле появились ещё три танка, и сержант Мамедов скомандовал открыть по ним огонь.

По приказу комбата в бой с танками вступило и орудие второго расчёта, а сам комбат с четвёртой пушкой помчался прямо ко двору МТС, из зданий которой автоматчики выбивали последних замешкавшихся немцев.

Они выскочили с целины на дорогу, обсаженную поредевшими, изувеченными взрывами тополями. «Студебеккер» завизжал тормозными колодками — дорога впереди была перекрыта срубленными деревьями и двумя сцепленными друг с другом веялками.

— Расчищать завал! — приказал капитан, соскакивая с подножки автомашины.

Солдаты с трудом поспевали за своим длинноногим комбатом. Они азартно, помогая криками и шуточками, принялись растаскивать заграждение, сваливая стволы деревьев в кювет.

— Веялки осторожно, не калечьте сельхозинвентарь, — сказал капитан, поднимая к глазам бинокль.

Пушка Мамедова била размеренно и чётко. Дымил уже третий танк, подбитый, по всей видимости, орудием второго расчёта. Два оставшихся танка удирали во все лопатки. А на огневой Русанова было безжизненно тихо и спокойно. «Неужели все погибли? — подумал Комеков. — Нет, не может быть, чтобы Русанов погиб! Вероятно, тяжело ранен…» Думать так было, конечно, легче.

Во дворе МТС Комекова встретил знакомый лейтенант — командир автоматчиков. На груди у него болтался трофейный автомат, телогрейка, брюки, руки и лицо были перемазаны глиной пополам с кровью, лоб стягивала грязная, наспех сделанная повязка, но глаза лейтенанта улыбались.

— Во время подоспел, капитан, спасибо, — сиплым, сорванным от команд голосом поблагодарил он. — Танков этих, понимаешь, не ожидали мы здесь, врасплох они нас застукали. Курнуть не найдётся, а то всё в глотке спеклось?

— Может, хлебнёшь с устатку? — предложил капитан. — Мирошниченко!

Ординарец, неотступно следовавший за комбатом, сообразительно протянул флягу. Лейтенант вожделенно покосился на неё, потряс головой:

— Нет, воздержусь, фрицы ещё могут в контратаку пойти, а я до чёртиков устал, с одного глотка захмелею. Вот утрясётся всё — приходи, тогда не откажусь… Дали нам джазу эти чёртовы тапки, чуть всю обедню не испортили.

— Разведка зевнула?

— Леший его знает, кто тут виноват, — ответил лейтенант, мусоля языком свёрнутую цигарку, — а только половину роты положил я здесь. Может, и все не поднялись бы, если б не твои «боги войны». Во-он тот, что за копнами сховался, больше всех нам помог. Здорово стреляет, стервец, — чисто снайпер, а не артиллерист. Ты его к ордену представь. Если надо, я рапорт напишу. Ты где собираешься располагаться? Мы по плану операции здесь закрепляемся…

Лейтенант говорил, а у капитана всё больше и больше портилось настроение. Мысль о Русанове, которого так расхваливал лейтенант, не давала покоя. Капитан хмуро окинул взглядом просторный двор МТС, разбросанные по нему в беспорядке и покорёженные сельскохозяйственные машины.