— Не пил? Но он был граф, а я… Что я?.. Бедный студент, у которого горячее бушующее сердце…

— И большое будущее впереди! — подсказала мне Гуль.

— Да — будущее! — подтвердил я и поблагодарил её взглядом. — Вот погодите… Выйдет два-три моих романа, тогда мы поговорим…

Удивляюсь терпению хозяев дома. Меня бы следовало взять за шиворот, потрясти хорошенько и выкинуть из ворот дома. Конечно, они не принимали меня всерьёз, а может, здесь сыграло роль обычное туркменское гостеприимство, — не знаю. Но поступили со мной по-человечески: доставили в общежитие на машине, помогли дойти до комнаты.

Я был сильно пьян и всё же запомнил, что за рулём машины сидела Гуль. Ну что за девушка!

Нужно ли говорить, что несколько дней после этого я избегал встреч не только с Ниязом Сахадовичем, но и с Гуль. Однако, как говорят, мир тесен, тем более, что курсы наши находились в одном здании.

Каково же было мне, когда Гуль на мою виноватую улыбку не ответила даже взглядом! Я ожидал всего, но такого?..

— Проклятая водка! — казнил я себя, проклиная и тот вечер, и своё бахвальство. Тоже нашёл чем хвастаться — водку стаканами пить! Теперь всё пропало. Своими руками загубил счастье, что само давалось в руки. Ну где ещё найдёшь такую девушку? А родители её? Они приняли тебя, как уважаемого культурного человека. Кажется, даже намекнули, что не прочь принять в свою семью, а ты?! Всё единым махом выбросил псу под хвост!

Правильно говорят: человек сам кузнец своего счастья. А где теперь оно, твоё счастье? Ты ведь не собираешься быть учителем. Пет? Ах да, ты же писатель! Ну, а чтобы писать романы (они пишутся годами) тебе, ко-нечно, нужны условия — квартира там, ну и чтоб о хлебе насущном не думать, верно? Вот тут жениться на Гуль было бы в самый раз. Девушка через год заканчивает университет, сможет сама о себе позаботиться. Дом у них большой, просторный. Теперь эти мечты ни к чему. Всё кончено. Навсегда.

Раскаяние не покидало меня. Не знаю, как я прожил месяц. Что сделать, чтобы вернуть расположение Гуль? Пойти, упасть на колени и просить прощения? Смешно. Просто заговорить, словно и не было ничего? В ответ получишь презрительный взгляд, а то и ещё что похуже.

Так и не приняв никакого решения, я однажды набрался мужества (или нахальства, считайте как хотите), подошёл к знакомой калитке и постучал.

В ответ — тишина. Может, никого нет дома?

Я постучал сильнее. Дом будто вымер.

«Не хотят открывать мне», — мелькнула мысль. Я повернулся и пошёл прочь. И тут услышал голос Гуль:

— Кто там? Заходите, калитка не заперта.

Увидев меня, она улыбнулась.

— А, это ты! Заходи же, чего стоишь?

Вот как всё просто, оказывается. У них и в мыслях не было обижаться на меня. Какие милые люди!

Гуль помогала матери накрывать на стол, Нияз Сахадович стал занимать меня разговором. Мне было неудобно, что я заставил их беспокоиться и я счёл нужным сказать об этом.

— Ну что ты! — успокоил Нияз Сахадович. — Мы рады, что ты заглянул к нам.

— Верно, верно, — поддержала его Гуль. — Я тоже рада, а то с этими занятиями закружились и вовсе не видимся! (Вот чертовка! Будто и не она отпугивала меня своим суровым взглядом!)

Я принял условия игры и сказал:

— Да, дел сейчас много.

На этот раз они угощали меня яблоками, виноградом.

— Это всё из нашего сада!

Я пробовал, нахваливал, но из головы не шла мысль: надо извиниться!

Наконец я улучил минуту и, запинаясь, сказал:

— Я прошу… В тот раз много пил… Прошу извинить… Это случайно.

Нияз Сахадович снисходительно рассмеялся:

— Молодость, молодость!.. Мы тоже когда-то были молодыми.

И уже строже добавил:

— Только во всём нужно соблюдать меру, а? Мёд, если его есть ложками, тоже может повредить.

О многом мы говорили в тот вечер. Я был очень благодарен этим людям. Они не осудили меня, а наоборот, приняли как самого близкого (почти родного) человека.

Когда я собрался уходить, Гуль вызвалась проводить меня до калитки.

— Пойдём в дом, я возьму платок. Прохладно, — позвала она.

Мы вошли в просторный коридор. Быстро пройдя по нему, Гуль распахнула дверь в одну из комнат и поманила меня.

Холодея, я подошёл. Она втолкнула меня в комнату и закрыла дверь.

— Вот, смотри!

Я огляделся. Комната была большой, светлой. Пол и стены блестели (видно недавно покрашены). Мебели мало, но диван, письменный стол, кресла — всё было в современном стиле. Дверь направо вела в другую комнату.

Заметив мой взгляд, Гуль пояснила:

— Там спальня.

И вдруг, словно боясь, что я не так пойму, она смущённо проговорила:

— Это наши комнаты!..

Я застыл: «Наши?!»

Гуль глянула на меня и ещё больше покраснела.

— Ты не думай… Если не хочешь… В общем, я уговорю и маму, и папу.

Кто-то сказал, что от счастья можно умереть. Значит, я должен был в ту же минуту упасть бездыханным. Но я был почему-то жив. Жив! Малого того, я держал в своих объятиях девушку, которая только что призналась мне в любви!

— Гуль, цветок моей любви! — шептал я. — Дорогая моя!..

Ну, можно ли быть более счастливым, чем в те дни?

Самая красивая девушка была моей. Удобная большая квартира, машина… Теперь это приблизилось настолько, что могло стать частью моей жизни.

Я шёл быстрым шагом к университету. Опаздывал на первую лекцию. Как вдруг услышал сзади торопливое постукивание каблучков. Оглянулся: Гуль!

— Как ты быстро ходишь, — еле переводя дух, сказала она. — Еле догнала.

— Извини.

— Шамурад, какой мне бушлук будет за радостную весть?

— Радостную весть?

— Да. Что дашь?

— Чего пожелаешь, Гульджан, всё твоё! — пробовал отшутиться я.

— Ах так? Тогда танцуй!

— Да ладно тебе!..

— Нет, ты танцуй, — настаивала Гуль.

— Что, прямо здесь?

Гуль смеялась.

— Конечно!

Что делать, пришлось мне раза два-три-повертеться да притопнуть ногой.

Гуль была довольна.

— А теперь слушай, Шамурад, — сказала она. — Тебя берут на работу в редакцию газеты.

— В газету? — удивился я. — Что я там буду делать?

— Как что делать? Ты же писатель! Будешь работать в литературном отделе. Мне пришлось долго уговаривать отца, чтобы он помог. Вначале он наотрез отказался, стал читать мне мораль: «Каждый должен ехать туда, куда назначен!»… И так далее. А потом я сказала: «И твоя дочь тоже должна ехать?». В общем, я настояла на своём. Характер у меня есть, ты же знаешь…

Я согласно кивнул, любуясь красотой Гуль. Рассказывая о своих баталиях с отцом, она раскраснелась, маленькая прядка волос упала ей на лоб и придавала лицу шаловливое выражение. Ах, как она мне нравилась в эту минуту!

— Одним словом, — продолжала Гуль, — отец переговорил с редактором газеты, тот обратился в Министерство народного образования… И вот ректор получил вчера письмо, что тебе разрешено остаться в Ашхабаде. Видишь, как я забочусь о тебе?

— Ты моя птица счастья, Гульджан. Радости моей нет конца…

Я бормотал ещё какие-то слова благодарности, понимая, что говорю что-то не то и не так. Но Гуль понимала мою растерянность и старалась успокоить.

— Ты не волнуйся, Шамурад, всё у нас будет хорошо.

— Я на всю жизнь теперь признателен твоему отцу…

— Ладно, успеешь расшаркаться, — засмеялась Гуль и потащила меня в университет. Она улыбалась, походка её стала ещё стремительней, горделивей. Она была счастлива той радостью, которой только что одарила меня.

Теперь мы друг без друга шагу не могли ступить. Вместе бывали в кино, в театре, на концертах. Мне даже еда не шла в горло, если рядом не было Гуль. Мы медлили при расставании: так не хотелось уходить друг от друга. Утром, едва встав, уже торопились встретиться.

Гуль вдохновляла перспектива нашей совместной жизни. Я заметил, что она стала приходить на занятия нарядной, красиво причёсанной. То зелёное, то красное платье сменялись на ней. Иногда она одевалась в светлое, и тогда была похожа на птицу. Она и ходила, едва ступая по земле, будто летела, а не шла.