Юноша сказал:

— Клянусь запрещающим ложь и обман, пуст, к сожалению, мой карман. Но поверь, будет щедрою плата мои. Я прошу отсрочки лишь на два дня.

Шейх ответил:

— Кто же нынче посулам доверяет? Они как саженцы, что едва подрастают. Кто знает, погибнуть им суждено или жить, засохнуть или плодоносить? Дадут ли они урожай обильный или к земле поникнут бессильно? Кто поручится, что, выйдя за дверь, ты не забудешь того, что обещаешь теперь? В наше время уменье простака провести у дошлого люда в великой чести. Ради Аллаха, избавь меня от хлопот — у меня их и так полон рот!

Юноша при этих словах смутился, к шейху поворотился и сказал:

— Клянусь Аллахом, кто от слова своего отступает — подло и скверно поступает. Поверь, что допустит клятвы своей нарушение только тот, кто низкого происхождения. Если бы знал ты, кто я таков, не сказал бы мне обидных слов. В своем неведении ты меня оскорбил, словно место святое мочой осквернил. Ах, сколь тягостно на чужбине в безвестности пребывать! Лишь поэту под силу так прекрасно об этом сказать:

Старик рассердился:

— Горе отцу твоему, горе роду всему! Разве годится хвалиться высоким рождением и знатным происхождением там, где затылок тебе надрезают и кровь отворяют? Допустим, и впрямь ты знатного рода и благородна твоя порода. Что из того? Ведь затылок твой таков же, как и всякий другой. И будь ты даже царских кровей, болезнь не вылечишь без лекарей. Советую, слов понапрасну не трать — того, что ты просишь, я не могу тебе дать. А хочешь хвалиться, хвались не предков величием, а денег наличием, хвастайся не корнями, а дорогими камнями, гордись не происхождением, а достойным среди людей положением. Не слушайся зова тщеславия — оно унижает; не следуй веленью страстей — они рассудка лишают. Воистину мудро сказал поэт, давая сыну совет:

Выслушав стихи со вниманием, юноша обратился к собранию и воскликнул:

— Достойно удивления подобное поведение! Дела его речам не под стать, он мягко стелет, да жестко спать!

И, гневом пылая, к шейху он обратился, жемчужины слов роняя:

— Стыдись, на красивые ты щедр излияния, а на добрые скуп деяния! Проповедовать добродетель умеешь, а сам и дитя родное не пожалеешь. Если упорство ты проявляешь, потому что цену себе набиваешь, то пусть же зачахнет промысел твой, пусть ни один к тебе не заглянет больной, пусть все люди забудут, кто ты, пусть, как цирюльник мадаинский[333], будешь ты без работы, пусть иссякнут твои доходы, словно в знойной пустыне воды!

Шейх в ответ:

— Нет, пусть тебя покарает Аллах, пусть будет язык твой весь в волдырях, пусть кровь забурлит, как крутой кипяток, и к цирюльнику кинешься ты со всех ног. А цирюльник тот будет с ланцетом тупым, неопрятный, сопливый, с характером злым, он ручищею грязной будет вены тебе взрезать и громко при этом ветры пускать!

Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:

— Увидел тут юноша, что старика не проймешь, как закрытую дверь головой не пробьешь. Решил он спора с ним не вести и как можно скорее прочь уйти. Понял тут шейх, что с юнцом обошелся он слишком жестоко и сам заслуживает упрека. Захотел он с ним помириться и от алчности своей отступиться. Но больной уж и слышать не желал о леченье и только в бегстве видел спасенье. И снова пошли они спорить и пререкаться, бранью друг друга осыпать и ругаться, при этом юноша сильно руками махал, так что одежду свою порвал. Тут зарыдал он, оплакивая свое невезение — и на платье дыры, и в ушах оскорбления. Кинулся шейх его утешать, раскаиваясь, что язык не сумел сдержать, но уговоры не помогали и лишь новые слезы из глаз юнца исторгали. Жизнь свою в жертву клялся шейх принести, лишь бы горести от него отвести. Потом сказал ему:

— Неужто плакать не надоело? Ты терпеть не приучен — это не дело! Разве не слышал ты слово «прощение»? Ведь об этом сказано в стихотворении:

Ответил юноша:

— Если б ты знал все мои несчастья, то проявил бы больше участья. Но чья кожа чиста — разве тот понимает, как покрытый коростою страдает?

Потом он как будто голосу разума внял, рыданья свои унял, на рваный рукав указал и сказал:

— На себе я ношу все свои пожитки, так возмести же мои убытки.

Шейх ответил:

— Увы, ничем я тебя не ссужу, концы с концами я еле свожу. Взывай об участье к тем, кто богаче, — быть может, тогда тебе улыбнется удача.

Тут старик присутствующих поднял, к щедрости их призвал и, ряды обходя, такие стихи повторял:

Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:

— Был я первым, кого растрогала шейха мольба и опечалила злая его судьба. Два дирхема[336] я ему протянул и сказал:

— Это тебе, даже если ты и солгал.

Шейх обрадовался первому подаянию и счел его добрым предзнаменованием. И правда, дирхемы к нему потекли рекой — каждый жертвовал щедрой рукой. Вскоре наполнилась его сума — как видно, лицом к нему обернулась удача сама. Возликовал он при виде богатства такого и сказал, к юнцу обращаясь снова:

— Урожая этого и ты посадил семена, значит, доля, твоя с моею равна. Давай же доходы свои измерим и по-братски разделим.