Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Старик возопил:

— Злодейка! Аллах да лишит тебя последних волос! Неужели ты хочешь, негодная, чтоб нам пришлось остаться без дичи и без силков и огня лишиться и дров!

И старуха двинулась по тому же пути, чтобы пропавший листок найти. Я достал злополучный листок, мелкую взял монету, новехонький дирхем[55] добавил к этому и, когда приблизилась ко мне старуха, сказал ей, склонившись к самому уху:

— Как тебе нравится белый, прекрасный, покрытый чеканкой четкой и ясной? Ты получишь его, если мне, как другу, откроешь тайну и тем окажешь услугу. А если откажешься от этой удачи — то бери свой листок и мелочь в придачу.

Видно, она соблазнилась той блестящей белой луной и не стала долго спорить со мной:

— Что ты хочешь узнать — говори напрямик!

Я сказал:

— Мой ум занимает этот старик: откуда он родом, кто таков и кто ему выткал узорную ткань стихов?

Старуха сказала:

— Он странник, Серудж — его город родной, своими руками он вышивает поэзии плащ цветной.

И тут же быстрее, чем ястреб, в дирхем она вцепилась и скорее, чем пущенная из лука стрела, прочь от меня пустилась.

Я подумал: «А вдруг этот жалкий слепец — мой друг Абу Зейд, веселый хитрец?» — и загрустил, что пришлось ему в жизни несладко. Но пожелал проверить, верна ли моя догадка. Однако, чтобы пройти к старику, мне бы пришлось непременно перешагивать через шеи людей, в молитве склоненных смиренно. На это пророком наложен запрет, да и добрых людей обижать не след. И я остался на месте, с него не спуская глаз, ожидая, когда пройдет молитвы положенный час. Люди встали, и я к нему устремился тотчас.

Оказалось, я сметлив, как Ибн Аббас[56], и догадлив, словно Ияс[57], ибо я Абу Зейда сразу узнал, хоть глаз он ослепших не размыкал. Я поспешил рубашку ему подарить и пригласил со мною трапезу разделить. Он обрадовался и подарку, и моему появлению и согласился принять мое угощение: взял меня за руку и пошел как тень по пятам, а старуха, шествие замыкая, ковыляла по нашим следам, как третья подпорка, на которой треножник покоится, как надзор, от которого никто не скроется.

Когда мы вошли в мое жилище и вкусить приготовились скромную пищу, Абу Зейд попросил меня прежде всего ответить, есть ли с нами кто-нибудь третий. Я сказал ему:

— Нет никого, кроме старухи этой.

Он отозвался:

— Она не считается, нет у меня от нее секретов.

И тут он внезапно глаза раскрыл — словно два острия в меня вонзил. Засияли светильники его лица, одинаковые, как два близнеца. Не мог я прийти в себя от радости, что Аллах всевышний не лишил его зрения, однако был весьма поражен его удивительным поведением. Я не мог стерпеть, я молчать был не в силах и спросил:

— Какая нужда в слепца тебя превратила, заставила странствовать в чужих краях и терпеть невзгоды в пустынных степях?

Абу Зейд показал, что закускою занят рот а речь поэтому не идет. Когда же он голод утолил, то внимательный взор на меня обратил и продекламировал:

Наш мир, человеку слывущий отцом,
Нередко прикинется жалким глупцом:
Незрячим рядясь, беззаконья творит —
Так сыну грешно ль притворяться слепцом?

Затем он сказал:

— Теперь, чтоб обед закончить приятно, принеси сюда воды ароматной, чтобы взоры она восхищала цветом и очищала руки при этом, кожу смягчала, рот освежала, желудок и десны бы укрепляла. Пусть эта влага подана будет в чистом, душистом, звонком сосуде, пусть поцелуем коснется щеки, нежная, словно цветка лепестки. А кроме того, принеси зубочистку — после трапезы рот хорошенько очистить — стройную, тонкую, словно влюбленный, отполированную, как меч обнаженный, гибкую, точно девичий стан, страстно стремящуюся к устам, чтобы вглубь проникало, словно копье, но плоть не терзало ее острие!

Говорит рассказчик:

— Я побежал поскорее все раздобыть, дорогого гостя хотел ублажить. Я не думал, что он замышляет дурное, что посмеяться решил надо мною, что в просьбе его один лишь прок — меня удалить на короткий срок. Когда я вернулся — быстрее вздоха, сразу понял, что дело плохо: я место застал уже пустым — Абу Зейд со старухой исчезли как дым. Справедливый гнев не в силах унять, я пустился гостей догонять. Но напрасно — казалось, что их поглотила река иль ветер забросил за облака.

Перевод А. Долининой

Мааррийская макама

(восьмая)

Макамы - img_9.png

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Раз в аль-Маарре[58] слышал я удивительный спор: явились двое к судье во двор — беззубый старик, что с утехами плоти, как видно, давно распрощался, и томный юнец, чей стан, как нежная ветвь, изгибался. Старик сказал:

— Аллах да умножит силы мудрого кади[59], чтобы тот, кто прав, у него не остался в накладе. Рассуди нас: была у меня невольница — и трудолюбица и угодница, с боками тонкими и прямою спиной, с телом, прохладным даже в июльский зной. Она то в своем уголке ютится, то скачет, как резвая кобылица. Но умерена резвость ее крепкой уздой и узлом, что тянет она за собой. У кого в ней нужда — тот покрепче ее обоймет и в платье со шлейфом гулять поведет, но не всем управиться с ней легко — иного ранит она глубоко: хоть рот без зубов, да остер язык, что неловкие пальцы жалить привык. А если она в искусных руках окажется — словно дразнит: то спрячется, то покажется.

Дело полезное моя невольница знала: что разъято — прочно соединяла. Была ловка она, и в работе проворна, и при скудости и при достатке покорна. И по шелку бегала, и по дерюге — было ей все равно; потом поили ее, не сладким вином. Верой и правдой служила, хозяевам угождала, а уж если сердилась — как огнем обжигала!

Этот юноша выпросил у меня невольницу для неких дел. Я уступил ее на время и брать за это ничего не хотел: пусть, мол, пользуется — об одном лишь просил я: работы ей не давать непосильной. А он пожелал извлечь для себя побольше проку и стал наслаждаться ею без отдыха и без сроку, так что вернул ее порченую, истерзанную, ни на что уж более не полезную. В залог же он мне оставил, признаюсь, то, в чем я вовсе не нуждаюсь.

Ответил юноша:

— Старик не солгал ни слова, но я искалечил ее случайно, без умысла злого. А за эту невольницу я в залог ему предложил невольника черного, которым особенно дорожил, слугу покорного и исправного, в украшении и лечении помощника славного, чистого, стройного станом, свободного от любого изъяна. Красотой своей он для других не скупится, тем, что имеет, всегда готов поделиться. Быстро он поднимается на щедрости зов, если нужно добавить — он и добавить готов. Каждый, кто помощи у него попросит, его и хвалит и превозносит. В доме ему никогда не сидится; сразу двух жен он берет, если захочет жениться, их приласкает и разукрасит своею рукой, а потом отправится на покой.

Тут судья им строго велел:

— Или намеки свои разъясните — или прочь уходите!

И юноша снова заговорил:

Он дал мне иголку — лохмотья зашить,
Истертую, ржавую — где уж в ней прыть!
А я ту иголку случайно сломал —
Тянул я за ней слишком длинную нить.
Но требует выкупа жадный старик,
Оплошность мою он не хочет простить.
«Отдай мне иглу! — он все время твердит. —
Иль денег давай, чтоб ущерб возместить!»
Взял миль он в залог — сурьмяной карандаш,
Которым привык я глаза подводить.
Я с белыми веками так и хожу…
Подобный позор я могу ль пережить?!
Прошу тебя сжалиться, мудрый судья,
И, как справедливость велит, рассудить!
вернуться

55

Дирхем — см. примеч. 34 к макаме 4.

вернуться

56

Ибн Аббас — Абдаллах ибн аль-Аббас (ум. в 688 г.) — сын дяди пророка Мухаммеда, родоначальник династии Аббасидов. Был известен знанием мусульманского предания, сметливостью и догадливостью, носил прозвище «ученый общины» (хибр аль-умма).

вернуться

57

Ияс ибн Муавия (ум. в 739 г.) — правитель Басры при омейядских халифах, прославился своей справедливостью и умом, вошедшими в пословицу.

вернуться

58

Аль-Маа́рра (Мааррат ан-Номан) — город в Северной Сирии. Полное название дано по имени основателя города Номана ибн Башира, правителя Химса и Куфы (VII в.).

вернуться

59

Ка́ди — судья в мусульманском суде.

11
{"b":"240899","o":1}