Посмотрите на этих детей, какова их злая судьба — об этом сразу расскажут их бледность и худоба! Ложка похлебки да самая жалкая одежонка — что еще нужно голодному и оборванному ребенку? Но не могу я просить подаяния, честью своей пренебречь — клянусь, я скорее готова в могилу лечь! Однако я вижу: передо мной благородные люди; верю я, что от вас мое спасенье прибудет. Душа подсказывает мне точно: ваши руки — милостей верный источник. Пусть Аллах никогда не пошлет унижения тому, кто поможет нам в горестном положении, кто веки скупости плотно закрыл и взором щедрости нас одарил!
Говорит аль-Харис ибн Хаммам:
— Красноречием этой старухи мы были поражены, красотой оборотов восхищены. И сказали ей:
— Пленила нас твоя речь. А сумеешь ты эти жалобы в одежду стихов облечь?
Она отвечала:
— Зря не буду хвалиться, сами увидите — мои стихи из камня слезы заставят литься.
Мы обещали за стихи ее одарить и, как верные равии[91], их в памяти сохранить. Но старуха сказала, тряхнув перед нами разорванным рукавом:
— Сперва на одежду мою взгляните, а стихи вам будут потом.
Затем продекламировала:
Я слезно буду господу молиться,
Просить за нас, несчастных, заступиться.
Со всех сторон теснят нас беды злые,
Нарушив милосердия границы.
А прежде тронуть нас они не смели,
Шли мимо, отворачивая лица.
Текла рекой широкой наша слава,
Семьи знатнее не было в столице!
Когда поля от засухи скудели,
К нам люди шли голодной вереницей —
И ни один у нас не знал отказа:
Поесть давали вдоволь и налиться.
Огни горели для ночного гостя,
Не уставала щедрости десница.
Казалось, тот поток неиссякаем
Но рок велел ему остановиться:
Ведь вместо тех, кто нам служил опорой,
Нас окружили скорбные гробницы.
И мне пришлось покинуть дом высокий,
В низине, в жалкой хижине ютиться.
Верблюда нет, чтоб погрузить поклажу,
Сама должна я с ношею тащиться.
Птенцы мои в лишеньях изнывают,
Мольбы их день и ночь готовы литься.
Аллах, целитель мудрый всех изломов,
Хранитель добрый самой малой птицы!
Пошли нам в помощь доблестного мужа,
В чьем сердце нет порока ни крупицы!
Пускай нам жгучий голод он погасит
Хоть коркой хлеба да глотком водицы!
О, кто развеять сможет наше горе —
Аллах ему воздаст за то сторицей!
Клянусь владыкой праведных и грешных,
Пред кем мы в Судный день должны явиться —
Лишь ради них, детей, я к вам взываю,
Мне было б легче целый век поститься!
Говорит рассказчик:
— Клянусь Аллахом, в наших сердцах от стихов остались жгучие раны, и мы поспешно опустошили карманы. Даже тот ей помог, кто помощи сам постоянно желал, даже тот одарил, кто сам подарков всегда ожидал. Когда она вычерпала всех до дна и от звонкого золота разбухла ее мошна, пошла она прочь, детей за собой увлекая, благодарности изо рта рассыпая.
Мы смотрели ей вслед, не отрывая глаз: всем хотелось увидеть, как их деньгами старуха распорядится сейчас. Я обещал друзьям обо всем разузнать поскорей и тут же отправился вслед за ней. А она побежала на рынок, в самую гущу людей, нырнула в толпу и мигом избавилась от злополучных детей, потом спокойно в пустую мечеть вошла и с лица завесу сняла. Я наблюдал за ней через щель дверную — подозревал, что эта старуха сыграла с нами шутку дурную. Но когда она сдвинула стыдливости покрывало, предо иной неожиданно лицо Абу Зейда предстало. Мне захотелось обманщика врасплох захватить и как следует за плутовство разбранить. А он разлегся в позе самой свободной и стал распевать беззаботно:
Ты постиг ли, мир презренный,
Мне действительную цену?
Столь искусного в обмане
Не найти во всей вселенной!
Всех, кто на пути встречался,
Я обыгрывал отменно —
В ход пускал я, как придется,
Зло с добром попеременно!
Где читая я поученья,
Где стихи слагал мгновенно.
Кто вкушал мой кислый уксус,
Кто — вино с кипящей пеной.
То я был героем — Сахром,
То Хансою вдохновенной
[92].
Если б шел я, как другие,
Ровной поступью степенной,
Я бы дни влачил в лишеньях
И в печали неизменной,
Били б мимо цели стрелы
Всех моих стремлений бренных!
Стоит ли корить за это —
Вы признайтесь откровенно!
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
— Когда я услышал про все его ловкие похождения и какое цветистое он придумал себе извинение, понял я, что бранить его мало проку: шайтан, сидящий в его душе, не услышит упреков. Тут повернул я обратно к своим друзьям и рассказал им, чему был свидетелем сам. Они опечалились, что даром золото их улетело, и поклялись никогда не иметь со старухами дела!
Перевод А. Долининой
Мекканская [93] макама
(четырнадцатая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Я покинул славный Дар ас-Салам[94] и отправился в хаджж[95], как велит ислам. По воле Аллаха завершили мы все обряды и телесную сладость снова вкусить были рады[96]. А когда возвращаться наступила пора, настигла нас летняя, жара, и заставил меня беспощадный зной искать защиты над головой. Я сидел с друзьями под покровом палатки, и наша беседа текла остроумно и сладко. А жара между тем разгоралась, и в камнях раскаленных слепли от солнца хамелеоны. Вдруг перед нами оказался старик — дряхлый, еле бредущий, а рядом с ним — юноша цветущий. С тонким приветствием старик обратился к нам, словно к старым друзьям. А мы внимали и восхищались, как с ожерелья его речей жемчужины рассыпались. Но удивлялись, что он посмел свой обильный поток пролить — ведь дорогу его потоку мы еще не успели открыть. Наконец мы спросили:
— Кто ты, старик? И как ты сюда без разрешенья проник?
И ответил он:
— Я — проситель, нужда — мой гонитель, мой жалкий вид — за меня поручитель, ваша помощь — мой избавитель! А что же до моего вторжения, которое вызвало ваши сомнения, то оно не заслуживает удивления, ибо щедрость таит в себе притяжение!
Мы спросили его:
— Как сюда отыскал ты путь? Тебе указал его кто-нибудь?
Он ответил:
— У щедрости есть аромат, влекущий людей в ее благовонный сад. Указало дорогу мне ваше благоухание к сиянию вашего благодеяния, и направил стопы мои к вам добродетели вашей струящийся фимиам!
