О, милость эмира пусть их посетит, упованья печалящихся оживит! Повелитель, им тягости облегчить помоги, исполни просьбу испытанного слуги: отдай приказ его домой отпустить — вечно он будет о тебе Аллаха молить!»
Когда кончил старик прошение диктовать, искусство свое сумев показать, все его восхваляли щедрой хвалой, одаривали наперебой и стали расспрашивать, какого он рода и где обитель его народа. Старик ответил:
Чистокровный араб я из рода Гассана,
Были предки мои все высокого сана.
И очаг мой, как солнце, когда-то горел,
Маяком он светил, души путников грел.
Я в Серудже провел свои светлые годы —
В наслажденьях купался, не знал непогоды,
Яркий юности плащ горделиво носил,
У Аллаха взамен ничего не просил.
Словно райские кущи, в Серудже сады,
Я блаженствовал в них и не знал суеты,
Не боялся превратностей грозного рока
И не знал, что судьба отомстит мне жестоко.
Но, увы, если б нас убивали несчастья,
Я давно бы погиб без людского участья.
Как хочу я ушедшие годы вернуть!
Не колеблясь я выбрал бы правильный путь.
Не пристало мне жить, как скотине в хлеву, —
Узы жизни я лучше уж сразу порву.
Над поверженным львом воет стадо гиен,
Жаждет крови напиться из царственных вен.
О моя злополучная чаша удачи,
Ты обходишь меня — я стенаю и плачу.
Если снова бы счастье вернулось ко мне,
Я бы славил Аллаха вдвойне и втройне!
Молва о поэте быстро росла и до ушей эмира дошла. Старика эмир к себе зовет и жемчугами ему наполняет рот, предлагает один из диванов себе под начало взять — украшением свиты эмировой стать. Дарами эмира старик доволен остался, но пойти на службу к нему отказался.
Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:
— Породу дерева я разглядел еще до того, как плод созрел, воссияние луны предсказал, прежде чем старец слово сказал. Но взглядом успел он предостеречь, чтобы я в ножнах оставил свой меч: ведь было бы, право, неблагородно о нашем знакомстве кричать всенародно. Когда Абу Зейд удалился с полной сумой, довольный победой такой, вышел я его проводить, чтоб минуты общения с ним продлить, и стал Абу Зейда укорять за то, что диваном отказался он управлять. Старик улыбкой пресек увещанья и сказал такие слова на прощанье:
Бездомным и нищим скитаться по миру
Приятнее мне, чем служенье эмиру.
Пусть должность предложат мне людям на зависть —
Не горек ли плод, коль червивая завязь?
В руках у эмира и сила и власть —
Опасно в немилость к эмиру попасть.
Коль дело внушает тебе подозренье —
Обманет оно, как в пустыне виденье.
Как часто во сне мы блаженны бываем,
Проснемся — и в ужасе сны забываем.
Перевод В. Борисова
Баркаидская макама
(седьмая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Связанный путами путей и дорог, утружденный плаваньем по морю утрат и тревог, к Баркаиду[50] иракскому я барку свою пригнал — день розговенья[51] там провести пожелал. Наконец утро праздника занялось, народу множество собралось, все спешили к мечети — и пеший и конный, согласно Аллаха закону стремились положенное совершить: подаяние бедным раздать и на молитве побыть. И я, по обычаю, обрядившись в новое платье, вышел с толпой простолюдья и знати. Мечеть наполнялась за рядом ряд; казалось, ни шагу не ступишь — так плотно люди стоят.
Но вдруг какой-то старик с мешком появился меж нами, в черной простой одежде, с закрытыми плотно глазами. Старуха его за рукав вела — как ифрит, безобразной старуха была![52] Шел он, качаясь, словно лишенный сил, слова приветствия чуть слышно произносил. Потом он стал в стороне, руку засунул в мешок, оттуда исписанные листки извлек и приказал ифритке своей средь собравшихся высмотреть богачей и тем, чьи руки влагой полны[53], листки раздать поскорей. Судьба-насмешница и меня наградила листком — разноцветные буквы я увидел на нем:
Я истерзан, я измучен,
Злым недугом туго скручен.
Недруг не дал мне покоя —
Хитрым козням он обучен.
Родич клял меня за бедность,
И коварный и колючий.
Ветвь моей цветущей жизни
Изломал поток кипучий.
В ветхом рубище скитаюсь
И не знал одежды лучшей.
От обиды и страданий
Гибель стала неминучей.
Пусть детей моих несчастных
Громом рок сразит гремучим:
Если бы не их печали,
Что текут слезой горючей,
Я б не гнулся в униженье
Перед сильным и могучим,
Не молил родных злорадных
О поддержке в горе жгучем,
Я доволен был бы жизнью —
К скромной доле я приучен.
Кто ж над засухой моею
Разольется щедрой тучей?
Корку хлеба иль рубашку
Мне пошлет ли добрый случай?
[54] Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
— Я стихи до конца прочитал, красивому почерку подивился, и мне захотелось узнать сочинителя и того, кто над перепиской трудился. Тут подсказала моя душа, что старуха укажет мне верный путь и что отнюдь не будет греха, если я ей подарю что-нибудь. А старуха вновь обходила ряды — на всех ладонях искала щедрой влаги следы, но зря рассчитывала на успех: сухими были ладони у всех. Наконец поняла, что надежды ее напрасны, и сказала, увидев, что без пользы пропали стихи прекрасные:
— Все люди — творенья Аллаха, и к Аллаху ведет их обратный путь.
И опять пошла по рядам — обратно листки вернуть. Но про мой листок позабыла — шайтан ее одурачил, и она к старику вернулась, рыдая и плача. И старухе так ответил старик, когда услышал жалобный вой и крик:
— К Аллаху мы в беде прибегаем, дела ему наши препоручаем, ибо силы и мощи выше не знаем.
И продекламировал:
Не осталось достойных людей на свете,
Нету больше надежных друзей на примете.
Благородные, щедрые души исчезли —
Все давно уж попали в греховные сети!
И добавил:
— На будущее уповай, а листки собери и сосчитай!
Старуха громко в ответ рыдала:
— Я листки собрала и сосчитала, но что поделать, коль злобный рок у меня похитил лучший листок!
