Ты сладостной лаской своею мне сердце пленила,
Как ласка потом, изловчившись, меня укусила.
Меня очернила напрасно — и я умираю,
Томлюсь в одиночестве горьком, а ночь как чернила.
Готов я пасти кобылиц твоей лжи и обиды,
Я па́сти греха не боюсь, коль тебе это мило.
Боюсь твоего отчужденья, оно меня душит,
Разлука с тобой — для души и для тела могила.
Притворной измены стрела прямо в сердце мне целит,
Не хочешь того исцелить, кого страсть погубила.
В крови моей бродит она, не давая покоя,
Без крова бродить заставляет неистовой силой.
О мести подумать мой ум не решается робкий —
Такое высокое место ты в нем захватила!
Меня заманила ты в за́мок своих обещаний,
Но двери любви на замо́к беспощадно закрыла.
И губы, в гибкий твой стан — для влюбленных погибель,
Губительный трепет и зной разливают по жилам.
Хотел бы я узы любви разорвать — да не смею,
О, если б ты душу, что рвется к тебе, пощадила!
Так, строку за строкой, чередуясь, они стихи говорили и блеском мысли вали пленили. Сказал он:
— Аллах свидетель, вы две яркие звезды на небосклоне иль два алмаза в одной короне! Поистине расходует этот юнец лишь то, чем снабдил его Аллах, ему дано такое богатство, что он не нуждается в чужих благах. Раскайся, о шейх, в своем обвинении и скорей воротись к его прославлению!
Сказал старик:
— Не вернется к нему моя любовь, моего доверия не обрести ему вновь. Его непочтительность я испытал и черную неблагодарность узнал.
Возразил ему мальчик тогда:
— В гневе нет благородства, низкое дело — вражда. Разве Аллах считает возможным возводить на невинного обвинения ложные? Даже если б я дурно поступил или грех большой совершил — разве не помнишь, как ты читал мне в стихах поучения в дни твоего расположения?
Если друг твой споткнется на правом пути,
Слишком строго ошибки его не суди!
Если он, отвернувшись, обидел тебя,
Ты жестоко его упрекать погоди!
Друга ты одаряй и даров не считай,
От него ты ответных подарков не жди.
Он возносится — ты унижайся пред ним,
Первым быть он стремится — ты будь позади.
Друг изменит, обманет, нарушит обет —
Ты же верность ему, как святыню, блюди.
В обхождении друга учтивость искать —
Ждать, чтоб небо без туч проливало дожди.
Видел ты человека, чтоб зла не творил?
Одного хоть такого попробуй найди!
Крепко связаны в жизни и зло и добро,
Так повсюду — хоть землю кругом обойди!
Ты видал, вырастают в саду на ветвях
Сотни острых шипов и плоды посреди.
И примешана к сладости длительных лет
Горечь старости, ждущей тебя впереди.
В наше время попробуй людей испытай —
Ты у каждого встретишь коварство в груди.
В жизни много ремесел испробовал я,
И меча и пера я изведал пути.
Помни, лучший удел — все науки познать,
И уверенно этим путем ты иди!
Говорит рассказчик:
— Старик как змея зашипел, словно сокол, высматривающий добычу, на мальчика поглядел, затем сказал:
— Клянусь Аллахом, который велик и могуч, который небо украсил звездами и воду низвел из туч, — если я и надумаю мириться, то лишь затем, чтоб от позора укрыться. Этот юнец привык жить на моем содержании, чтоб я заботился о его пропитании. Время было обильное, всего нам хватало, а скупость меня не донимала. Теперь же время пришло, муками замутненное, несчастьями начиненное, рубище рваное тело мое закрывает с трудом, даже мыши ко мне не заходят в дом.
Говорит рассказчик:
— Смягчилось тут сердце вали, он подумал, что превратности времени их совсем доконали, ему захотелось бедным поэтам помочь, и он велел уйти всем зевакам прочь.
Говорит рассказчик:
— Среди толкотни и суеты я все присматривался к старику, стремясь разглядеть его черты. Мне казалось, я где-то его видал, да только издали не узнал. Когда же толпа начала редеть, я подошел поближе и обоих сумел разглядеть: Абу Зейд и сын его рядом стояли — и понял я, что они опять какую-то плутню затевали. Смотрю: уже разошелся народ, и к старику, желая признаться, ринулся я вперед. Но старик ухитрился мне знак подать и на месте меня удержать. Покорный взгляду его и жесту, я стоял, не трогаясь с места.
— Что ты здесь делаешь? — спросил меня вали. — Ведь мы всем удалиться приказали!
Старик поспешил сказать:
— Это мой друг, он мне помогает щедростью своих рук. Тогда разрешил мне вали остаться и на подушках рядом с ними располагаться. А за стихи он им пожаловал плату: по двадцать дирхемов[170] и по халату, потом заставил их клятву дать — дружбу до самой смерти не нарушать. Они горячо за щедрость благодарили и уйти разрешения попросили. Я пошел за ними, чтобы узнать, где они думают остановиться, и тайной беседою со стариком насладиться. Едва мы покинули эмирский двор и вышли все вместе на простор, как меня нагнали помощники вали и обратно к нему позвали. Я сказал Абу Зейду:
— Вот задача! Зовет он меня, чтоб расспросить о тебе, не иначе. На какую бы выдумку мне решиться и какую рассказать ему небылицу?
Абу Зейд ответил:
— Это простая задача — объясни ему, что он одурачен и что ветер его встретился с ураганом, а ручеек — с океаном.
Я сказал:
— Боюсь, что тебя опалит его гнева пожар или настигнет его наказанья удар.
Он ответил:
— Я сейчас из Багдада в ар-Руху[171] уйду стороной. Скажи, разве может Южный Крест встретиться с Полярной звездой?
Пришел я к вали в смущении и застал его в явном возбуждении: талант Абу Зейда громко он восхвалял и о горькой судьбе его вздыхал. Потом сказал мне:
— Заклинаю тебя Аллахом, признайся наедине, не при всех, — не ты ли ссудил тому старику одежду, изъянов полную и прорех?
Ответил я:
— Нет, клянусь тем, чьей милостью ты — султан, он не брал у меня одежды с изъянами, это тебе нанесен изъян!
Вали от гнева покраснел и скосил глаза, потом успокоился немного и сказал:
— Клянусь Аллахом, всегда я умел плута разоблачить и любое мошенничество раскрыть. Но я не видел, чтоб шел на обман тот, кто надел одежду аскетов — калансуву и тайласан. Ему меня удалось обмануть, потому что избрал он столь недостойный путь. А теперь хотел бы я знать наверное, куда направился этот обманщик скверный?
Я ответил:
— Он понял, что границы дозволенного преступил, и поскорее покинуть Багдад решил.
Вали воскликнул:
— Пусть Аллах его цель не приблизит и, куда бы он ни направился, всюду его стеснит и унизит! Большей хитрости я не встречал и горше, чем этот обман, ничего не вкушал. Нет ему никакого оправдания! И скажу я тебе в назидание: только ради его таланта я не буду его искать, хотя его нужно бы как следует наказать. Но я не хочу, чтобы в Багдаде хоть кто-то проведал, как я остался внакладе. Ни чернь, ни знать не должны ничего об этом знать. Боюсь я всеобщим посмешищем оказаться и с местом своим при халифском дворе распрощаться.
