— И приехала отругать? Очень мило с твоей стороны.
Отругать? Да, она могла бы отругать его, и есть за что... Но не потому ли иные невесты долго засиживаются, что слишком рано проявляют «характер» и начинают ругать женихов? Не такова Тамара! Она знает, например, что впереди много времени для упреков и для ругани, но сперва надо официально оформить отношения...
Она опять обвила руками его шею, прижалась к нему, нашептывая:
— Ах, Мишенька, родной ты мой, не ругаться я приехала... Просто вспомнила о тебе и загрустила... Куда мне было девать шесть неиспользованных дней отпуска? Эти дни — твои...
Фрося застала гостей и сыновей за столом — они обедали. Когда Михаил Петрович познакомил ее с Тамарой, хозяйка сразу в смущении заохала, заахала:
— Да как же так, Михаил Петрович, почему же не предупредили о приезде Тамарочки? Да чем же вы тут угощаете? Ох, мужики, мужики...
— Не беспокойтесь, все очень вкусно, — с улыбкой отвечала Тамара, довольная первой реакцией будущей родственницы.
— Вы уж извиняйте, Тамарочка, не знала я о приезде.
Вернулся домой брат — запыленный, как всегда чем-то озабоченный. Обычно Иван Петрович на скорую руку обедал и торопливо уходил по своим делам. А на этот раз задержался дома, радуясь приезду гостьи, сказал Фросе, что по такому случаю не грех и графинчик на стол поставить.
Тамара быстро освоилась, стала помогать хозяйке накрывать на стол, не скупилась на комплименты, хваля и дом, и ребятишек, и Фросино умение вести хозяйство. Тамара уже хорошо усвоила нехитрую житейскую мудрость: если хочешь своего добиться, ты должна понравиться родственникам жениха, уж те, сами того не понимая, сослужат добрую службу.
Братья сидели молча. Старший читал газету, Михаил Петрович — книгу, что вчера дала ему Фиалковская. «Непременно прочтите, — советовала она. — Книжка вам понравится. Я, например, оторваться не могла». Читалось ему плохо, и книга не нравилась. Он поглядывал на Ваню и думал о том, что вот сидят они, родные братья, а поговорить не могут... Чуть что, слово за слово, и пошла перепалка, да такая, что после смотреть друг на друга не хочется... Ведь как хорошо ему с Синецким, Лидией Николаевной. С ними и поговорить, и поспорить можно и даже поругаться...
Иван Петрович отложил газету. Кивая на дверь, он с усмешкой сказал:
— Ишь какую кралю приворожил... Надо было сказать, что приедет.
— Я и сам не знал.
— Ну, ну, рассказывай сказки, — не поверил брат. — Ладно уж, я в твои дела не вмешиваюсь, приехала — и хорошо, и спасибо... Толковая девка, есть на что посмотреть, не то, что докторша.
— У каждого человека свои достоинства, — хмуро пробурчал Михаил Петрович.
— Ладно уж, не будем на весах мерить, кто кого перевесит, — примирительно сказал брат. Фрося и Тамара накрыли на стол.
— Придется второй раз обедать, — засмеялась Тамара.
— Можно и третий, и четвертый, был бы аппетит, — хлебосольно отозвался Иван Петрович. — Ну, а для аппетита налью вам по рюмочке.
— А себе? Себе наливайте, Иван Петрович, — потребовала Тамара.
Он улыбнулся ей.
— Себе — потом, воздержаться нужно, к людям иду. Может, кое с кем силой придется помериться, на трезвую голову сподручней...
Догадавшись, о чем говорит муж, Фрося перебила с досадой:
— Ну вот, опять с Виктором учините бучу.
Иван Петрович сурово глянул на жену.
— Что же, прикажешь в ножки ему кланяться?
— Да ведь свои вы, — попыталась доказывать Фрося, но Иван Петрович слушать ее не стал, неприязненно отмахнулся и начал есть щи. Ел он с той обстоятельной неторопливостью, какая свойственна людям, знающим цену каждой капустинке, что плавает в наваристых щах.
Михаил Петрович уже знал, что сегодня состоится в Буране колхозное партийное собрание, на котором секретарь парткома Синецкий задумал дать бой председателю. Председатель же, как он выразился, в свою очередь грозился кое с кем силами помериться... Известно было доктору и то, что бурановского председателя поддерживают в районе, что Аким Акимович Рогов, например, не даст в обиду своего преемника... А Синецкий? Какая у него сила? Какая поддержка? Виктору Тимофеевичу трудновато придется, и кто знает, не окажутся ли его слова о последнем сражении в Буране пророческими?
Иван Петрович надел пиджак с орденом, оглядел себя в зеркало. Его обветренное лицо выражало суровую решимость, и, глядя на него, Михаил Петрович с болью думал о том, что брат и Рогов, пожалуй, могут смять хорошего парня.
— Слыхал? Синецкий пугает меня собранием. Вот чудак! — искренне удивлялся Иван Петрович. — Я ведь говорил ему: не лезь ты не в свое дело, политикой занимайся, следи, чтобы люди газеты выписывали, выпускай «боевые листки», заботься о наглядной агитации — и будешь хорош, и большего от тебя не требуют. Так нет же, полез на рожон.
— Превратно же ты понимаешь цель и смысл политики.
— Я не политик, — отмахнулся брат.
— Вот это верно.
— Я производственник! Это поважнее. Ты думаешь собрание что-нибудь решит?! Хе! Языки почешут, за, резолюцию проголосуют... А я завтра приду, скажу, прикажу — вот и вся твоя резолюция.
— Не много ли берешь на себя, Ваня? — угрюмо заметил Михаил Петрович.
— В самый раз! Я свою силу знаю! — гордовато ответил брат. Он еще раз оглядел себя в зеркало, даже подмигнул своему отражению, дескать, знаем, что делаем, и ушел.
Михаил Петрович проводил брата негодующим взглядом и опять подумал о Синецком, подумал о том, что Виктора Тимофеевича, пожалуй, выживут из колхоза, а может быть, даже из района...
В комнату впорхнула Тамара. Он уже успела переодеться: На ней теперь было яркое платье, отделанное вышивкой, на смуглой шее — блестящие бусы из чешского стекла, на мочках ушей, под стать бусам — клипсы.
— А ты знаешь, Мишенька, здесь совсем неплохо, — милостиво говорила она. — У Ивана Петровича приличный дом, местное водяное отопление и даже есть площадь для ванны... Брат у тебя молодец, крепко живет. Ты представляешь — у них куры несут по пятнадцать-двадцать яиц в сутки! Здорово, правда?
Михаил Петрович пожал плечами, не зная, «здорово» это или не «здорово», по крайней мере он живет здесь больше месяца, но ничего подобного не знает...
— Сколько они здесь получают всего, а на базаре у нас все-таки дороговизна, да и в магазинах недешево... — Она ухватила доктора за руки и стала кружить по комнате. — Мне не нравится твое хмурое настроение. Ты чем-то опечален? Чем? Все идет хорошо!
— Извини, Тамара... Ты отдыхай с дороги, а я на минутку схожу в больницу, — сказал он.
Тамара встрепенулась.
— Нет, нет, я не устала, и я с тобой, — торопливо сказала она, словно боялась отпускать его одного. — Я никогда не ходила по сельской улице. Это, наверно, интересно.
— Хорошо, идем, — без охоты согласился он.
Вечер был холодный, хмурый, ветреный. Теперь уже не разведчики осени, а сама осень хозяйничала в Буране.
— Где же песни, где же пляски? — насмешливо спрашивала Тамара. — У нас по телевидению недавно была передача «Сельский вечер». Веселая передача с частушками, с гармошкой... А здесь тишина, пустота...
Проходя мимо правления колхоза, Михаил Петрович увидел яркий свет в окнах председательского кабинета — там идет партийное собрание, там Ваня силу свою показывает... Сила у него большая. Вероятно, приехал в помощь и Аким Акимович Рогов. Наверняка приехал.
В больничном коридоре Михаил Петрович увидел Риту, моющую пол. Она выпрямилась, отчужденно глянула на доктора, перевела взор на пришедшую с ним Тамару и снова молча стала орудовать шваброй.
— Что не докладываете, Рита? Как Лидия Николаевна?
Не поднимая головы, девушка сердито проворчала:
— Спит уже...
— Так рано? — удивился Михаил Петрович. — Подожди меня в приемной, — сказал он Тамаре. — Я пройду в палату.
Тамара потянулась было за ним, но Михаил Петрович предупредил, что посторонним лицам в палату заходить нельзя.
Рита остервенело терла шваброй пол. Она была возмущена доктором, который пришел в больницу с этой Тамарой. О том, что она приехала в Буран, в больнице узнали быстро, только не сказали об этом Лидии Николаевне — зачем ее тревожить. Рита всегда радовалась, если видела Михаила Петровича и Лидию Николаевну вместе, она от всего сердца желала им счастья, и ей очень, очень хотелось, чтобы врачи полюбили друг друга навсегда-навсегда, на всю жизнь.
