— Садитесь к столу, Виктор Тимофеевич, — пригласил доктор.

— К сожалению, только из-за стола... Не хотите ли, Михаил Петрович, прокатиться со мной по полям? Быть в селе и не видеть полей — преступление.

Михаил Петрович помедлил с ответом. Он уже знал, что Синецкий вихрем носится по полям на мотоцикле без коляски, а доктор Воронов не питал уважения к этому виду транспорта, потому что нередко лихие мотоциклисты попадали к нему на операционный стол с травмами... Кроме того, Фиалковская как-то рассказывала, что в годы студенчества Синецкий был чемпионом области по мотогонкам, а ездить на мотоциклах с чемпионами, особенно с бывшими — занятие не очень-то безопасное...

Как бы разгадав опасения доктора, Синецкий пояснил:

— Я на газике.

— Вы правы: не побывать в поле — преступление. Поедемте, — с удовольствием согласился Михаил Петрович.

Синецкий, как и Фиалковская, сам управлял машиной. Машина у него была не чета «москвичу»-старичку — новенький вездеход. Михаил Петрович внимательно поглядывал на соседа, и ему почему-то подумалось, что Виктор Тимофеевич и Лидия Николаевна — вот была бы отличная пара! Но вместе с тем он был доволен, что тот женат на Фене...

День выдался погожий, знойный, и Синецкий заметно радовался стойкой погоде, был хорошо настроен, отчаянно гнал машину по степному пыльному проселку. Иногда он останавливался, выходил из машины, срывал колоски, растирал их на ладони, провеивал зерно и удовлетворенно говорил:

— Пора и здесь начинать, — и мчался дальше.

В полдень они приехали на бригадный полевой стан. Раньше Михаилу Петровичу не доводилось бывать на полевых станах, он даже понятия не имел, что это такое. И вот сейчас увидел — стоят среди ровной-ровной степи, у чахлой лесной полоски, деревянные, почерневшие от дождей вагончики на кованых полозьях. Чуть поодаль от них, под невысоким дощатым навесом, разместилась кухня с длинными, врытыми в землю обеденными столами. Дальше, метрах в ста от вагончиков — ток, уже заваленный ворохами зерна. К току то и дело подходили машины от комбайнов. Их разгружали бедовые, шумные школьники. Навалятся гурьбой, откроют борта и давай, и давай орудовать легкими деревянными лопатами.

Здесь же, на полевом стане, Михаил Петрович увидел брата. Тот шел с тока по-хозяйски твердым, уверенным шагом.

— Ну что, Виктор Тимофеевич, проветрить вывез моего братца?.. Правильно, пусть посмотрит. — Потом, кивнув на Доску показателей, заговорил о другом: — Ты погляди, погляди, секретарь, как шагает Романюк. Всех обскакал! Сияет наш маяк. Меньше двухсот процентов не дает!

Михаила Петровича удивило поведение Синецкого. Прежде веселый и разговорчивый, он вдруг посуровел и, не разделяя рвущейся через край председательской радости, угрюмо смотрел на Доску показателей, где крупно были написаны фамилии комбайнеров и мелом проставлены цифры дневных выработок.

— Молодец Романюк. Геройски действует! — восхищенно продолжал Иван Петрович.

К вагончикам подъехала старая бежевая «победа». Из машины вышел молодой мужчина с фотоаппаратом на груди и с блокнотом в руках — корреспондент.

— Привет, Синецкий, — кивнул он Виктору Тимофеевичу и обратился к председателю: — Нужно кое-что уточнить, Иван Петрович.

— Сперва я уточню. Снял Романюка?

— Так точно, Иван Петрович.

— Герой. Гвардеец трудового фронта!

— Иван Петрович, идея! Полосу так и назовем: «Гвардейцы трудового фронта». Колоссально!

— Не громко ли? — вставил Синецкий.

— В самый раз. Давай, Чурилов, жми. Показатели наши — вот они, на виду, — кивал председатель на Доску. Переписывая в блокнот цифры, корреспондент мельком глянул на Михаила Петровича и вдруг поинтересовался:

— Иван Петрович, не ваш ли это брат, кандидат наук?

— Он самый и есть, — горделиво ответил председатель.

— Это же для «Медицинской газеты» находка! — обрадовался корреспондент. — Это же журнал «Здоровье» на обложке напечатает — ученый медик в гостях у знатного брата-председателя! Разрешите запечатлеть?

Не привыкший к такому вниманию со стороны корреспондентов, доктор Воронов смутился и стал отнекиваться. Он с укором поглядывал на брата: зачем каждому встречному-поперечному рассказывать о моем кандидатстве?

Иван Петрович сам придвинулся к нему. Будто обжегшись, корреспондент мячиком отскочил от братьев и защелкал фотоаппаратом, потом, сказав, что завтра материал о колхозе будет опубликован, шумно распрощался и уехал.

— Ну что, Виктор Тимофеевич, давай-ка завернем к Романюку, посмотрим, как там наш маяк? — предложил председатель.

— Давай съездим. Не задымил ли наш маяк...

Эти слова покоробили председателя, но он сдержал себя.

Комбайн Романюка был на той стороне поля. Здесь, на дороге, его ожидал пустой самосвал. Присев на подножку машины, в тени покуривал Коростелев.

— Что, водитель, прохлаждаешься? — обратился к нему Иван Петрович.

Коростелев покосился на доктора, процедил, не вставая:

— Жду... Вы, товарищ председатель, технику плохо используете.

— Это как понимать?

— Так и понимайте... Тут полуторка управилась бы возить зерно от комбайна, а вы самосвал поставили. Жирно. В полнагрузки на ток гоняю...

Иван Петрович приблизился к шоферу, зашептал:

— Тебя-то не обижают, чего калякать?

— Мое дело сказать, ваше денежки начислять...

Синецкий вышагивал по полю, время от времени наклонялся, поднимал с земли потерянные колоски, подолгу рассматривал их, как диковинку. Вот он сунул руку в копну, вытащил клок соломы и осторожно стал перебирать соломинку за соломинкой.

Иван Петрович отошел от самосвала. Дымя сигаретой, он исподлобья поглядывал на Синецкого.

— Ваня, ты знаешь, кто этот шофер? — спросил Михаил Петрович, указывая глазами на Коростелева.

— Как не знать... Прислан из города помочь труженикам полей...

— Это бывший муж Лидии Николаевны, — торопливым шепотом сказал Михаил Петрович, будто выдавая самую большую тайну. — Он угрожает ей, понимаешь? Откомандировал бы ты его из колхоза.

— Что-о-о? — в изумлении протянул Иван Петрович.

— Лидия Николаевна очень встревожена.

Брат усмехнулся:

— Может, и правду говорят: все ученые маленько чокнутые... Что же ты думаешь, я из-за каких-то шашней докторши буду лишаться машины и водителя? Ну, и чудак ты, вот чудак, — искренне удивлялся он. — Да у меня каждое колесо на учете. Понял?

Подошел Синецкий. Помахивая пучком колосьев, он с болью бросил:

— Вот что делает наш маяк, зерно гонит в солому!

Иван Петрович насупился, ответил сердито:

— Нашел пару колосков и «караул» кричишь...

— Пора кричать «караул», пора, Иван Петрович. Я давно присматриваюсь к Романюку, не чисто у него, двести процентов — цифра дутая.

— Поосторожней, Синецкий! Не только ты с глазами, и другие кое-что видят.

Издали, с того края поля, приближался комбайн. Сперва было похоже, что он идет по валкам, как по рельсам, а когда подошел ближе, Михаилу Петровичу показалось, будто пшеничный валок, напоминавший разостланную холстину, словно живой, вскакивает на полотно хедера и исчезает внутри грохочущей машины.

— Стой, стой! — замахал руками Синецкий и направился к комбайну.

— В чем дело, Ваня? — поинтересовался Михаил Петрович, понявший, что между председателем и секретарем парткома вспыхнула серьезная ссора.

Брат через плечо процедил:

— Покомандовать своячку охота, вот и придирается, вот и шпильки ищет, чтобы уколоть побольнее. Ну, ничего, я калач тертый, меня трудно уколоть, я свое дело знаю.

Романюк высыпал зерно из бункера в кузов коростелевского самосвала, сошел с комбайна. Это был плотный мускулистый человек лет за тридцать с густо запыленным скуластым лицом. Из-под широких, почти сросшихся у переносья бровей плутовато. смотрели темные глаза. У него пружинящая, настороженная походка, будто не идет он, а подкрадывается.

— Чего это Синецкий копается в машине? — спросил Романюк у председателя. В голосе его слышалось беспокойство.