Вечером я пожаловался Кате на своих сослуживцев.

— Не обращай внимания на этих черных завистников, — утешала меня Катя. — Вовсе ты не обязан открывать каждому свои секреты. Но мне ты можешь сказать, кто тебе устроил телефон?

— Никто, — сказал я. — Ты же сама исправляла ошибки в моем письме.

Катя обиженно посмотрела на меня:

— Конечно, это твое дело, не хочешь — не говори. Но я всегда думала, что у нас нет тайн друг от друга.

Итак, у нас появился индивидуальный телефон. Я был рад, Катя — счастлива, а Витька сказал:

— Ну, теперь порядок!

Прошла неделя. Была весна. Субботний вечер. Катя вязала кофточку из розовой пушистой шерсти, я читал вслух «Старосветских помещиков», Витька, как всегда, отсутствовал.

«Вообще Пульхерия Ивановна была чрезвычайно в духе, когда у них бывали гости», — прочел я.

Раздался звонок в передней. Пришел Погарский. В одной руке он держал ядовито-желтые перчатки, в другой — три цветка гвоздики.

— Привет, тулики-матулики, — подмигнул Погарский. — Я ненадолго разобью ваше парное катание. Прошу, Кетрин! — протянул он Кате цветы.

— Спасибо, Виктор Павлович, — покраснела Катя, — извините, я на минутку... — и ушла на кухню, а Погарский двинулся к телефону.

— Инди-виду-альный, — протянул он, поглаживая трубку аппарата.

Неожиданно зазвонил телефон.

— Что ты ржешь, мой конь ретивый! — хохотнул Погарский и, сняв трубку, передал ее мне.

— Попросите, пожалуйста, Андрея Львовича, — прозвучал жаждущий женский голос.

— Тут таких нет, — сказал я.

— Сильно остришь! — засмеялся Погарский. — Жаль, что вспугнул курочку. Впрочем, тебе нельзя. «Князья невест не вольны по сердцу выбирать».

Из кухни, неся вазу с гвоздиками, вернулась Катя.

— Виктор Павлович,— улыбнулась она, — почему вы не раздеваетесь?.. Будем ужинать, прошу вас.

— Спасибо, — изысканно поклонился Погарский. Он умел это проделывать, когда нужно. — Я на минутку, позвонить племяннице по вашему личному. Через мою блокировку не пробьешься. Знаете этого Бунчика?

— Идем, — увела меня Катя, — не будем мешать.

Можно было подумать, что Погарский звонит в Совет Министров.

В столовой Катя дала мне ряд указаний: купить торт, лимон, триста граммов острого латвийского сыра и бутылку коньяка.

Последнее сразило меня.

— Катя, — сказал я, — ты же сама говорила, что пить в будни безнравственно.

— Идите! — приказала Катя, переходя на «вы», что означало крайнее недовольство.

Когда я вернулся, Погарский все еще звонил по телефону, называя племянницу «лапушка», «кисонька», «розанчик» и другими словами, которые обычно не применяют дядюшки, беседуя с племянницами.

На Кате было черное в блестках платье и туфли на платформе.

В столовой все было накрыто для ужина, а Погарский звонил и звонил...

Явился Витька. Увидев празднично накрытый стол, он присвистнул:

— Уютненький натюрмортик!

Тут же возник Погарский, цепким взглядом он окинул закуски и уселся поближе к коньяку.

Ужинали мы до двенадцати, потом пили чай, а Погарский — сваренный для него кофе.

В половине первого Виктор Павлович поднялся из-за стола, испросив разрешение позвонить двоюродной сестре.

Ее он тоже называл «лапушкой», «кисонькой», «розанчиком» и еще «симпомпончиком».

В час ночи он покинул нас, поцеловал Кате руку и похлопал меня по плечу.

— Тебе повезло, кролик, с такой женой не пропадешь.

После его ухода Катя как-то обмякла, стала жаловаться, что туфли жмут, портниха обузила платье и вообще она устала и хочет спать.

Скоро в нашей квартире стало тихо. Катя и Витька спали, я самоотверженно мыл посуду, утешая себя тем, что не каждый день бывают семейные мини-банкеты. Завтра наверняка Погарский не придет, и мы с Катей мирно проведем воскресенье.

На следующее утро я проснулся, услышав нерешительный звонок в дверь. На будильнике было половина девятого. Мне показалось, что я ослышался, и, повернувшись на другой бок, продолжал спать. Снова — жиденький звонок.

В халате и тапочках на босу ногу я прошлепал в переднюю.

— Кто там? —хрипло спросил я.

— Это я! — откликнулся сладенький голос.

Сразу я узнал Мишу Бунчика. Ни у кого в нашей фирме не было такого сахарного голоска.

— Это я, Миша, — скулил Бунчик. — Пустите, пожалуйста, у меня тяжелое положение... Теща...

Я открыл дверь, и Бунчик шариком вкатился в переднюю.

— Извините, простите, — бормотал он. — Теща уезжает. А машину никак не вызвать. Понимаете, Погарский оседлал телефон.. Простите, я быстро...

— Звоните, — сказал я, ушел в спальню и, не снимая халата, прилег на кровать.

Я открыл глаза, когда на будильнике было половина десятого. В квартире стояла тишина. «Ушел», — с облегчением подумал я, но, выйдя в переднюю, обнаружил Бунчика. Красный, потный, он с трудом втискивал толстые пальцы в кружки телефонного диска.

— Простите, — расплылся он в жалкой улыбке. — Все время занято... Такой я несчастный... Разрешите еще...

— Звоните, — сказал я и ушел в спальню.

Катя уже проснулась.

— Толик, с кем ты там? — спросила она.

— Миша Бунчик из двадцать третьей.

— Бунчик!.. Ты же сам говорил, что он трус и подлиза... Зачем ты его пустил?

— Видишь ли, у него теща...

— Как? Он пришел с тещей?

— Да нет же, один, вызвать машину для тещи, ну, а из дома не может, потому что сблокирован с Погарским. Он скоро уйдет... Пожалеем старуху.

Машину дали в двенадцать часов, в половине первого мы сели завтракать.

— Знаешь, милый, — сказала Катя, — никогда не думала, что индивидуальный телефон такое бедствие. Теперь к нам будут беспрерывно шлепать твои альфа-бета-гаммовцы. Сколько их?

— Триста пятьдесят единиц, но в нашем доме живут шестьдесят.

— И все сблокированы?

— Все, кроме нашего бывшего напарника Андрея Семеновича. Но не будут же они все...

— Милый, ты идеалист, — улыбнулась Катя улыбкой Джоконды.

Следующие два дня, понедельник и вторник, мы прожили спокойно. Я торжествовал. Катя по-прежнему загадочно улыбалась.

В среду вечером явился старший бухгалтер Ковригин, прямой и важный, как шпрехшталмейстер в цирке. Он говорил так, будто рубил воздух резкими ударами хлыста.

— Извините. Врываюсь не вовремя, — звучал на всю квартиру его жирный голос. — Обстоятельства вынуждают. Спарен с программистом Мясоедовым.

— Кажется, это милый молодой человек? — неосторожно сказала Катя.

— Видимость, — просвистел голос-хлыст. — Скотина с дипломом. Невоспитанное животное. Уходя, снимает трубку. Болтает часами. Вам не понять. Вы себе сделали отдельный телефон.

Покраснев так, словно я совершил что-то неприличное, я поспешно предложил:

— Пожалуйста, звоните.

Гордый и обиженный Ковригин уселся у телефона. Поговорив минут двадцать, он удалился с таким видом, будто доставил нам огромное удовольствие.

— Унд зо вайтер, — сказала Катя, когда за Ковригиным захлопнулась дверь.

— Как? — не понял я.

— И так далее, — перевела она. — Надо знать немецкий.

На следующий день, в четверг, в то же самое время (удивительное совпадение), пришел Мясоедов. Это был обаятельный молодой человек, наделенный чувством юмора и актерскими способностями. Минут сорок пять он смешно рассказывал о своем напыщенном телефонном соседе, забавно изображал его походку, манеру говорить, важность жестов.

Дав нам концерт, Мясоедов попросил разрешения позвонить двоюродной тете и, как это ни странно, подобно Погарскому, называл ее «лапушкой», «кисонькой», и «розанчиком».

В пятницу мы сбежали в кино на старый фильм, в субботу— на спектакль, хуже которого трудно себе представить. Нам было все равно, лишь бы спастись от телефонных печенегов.

В воскресенье к завтраку явилось семейство Черногруд: мама, папа и мальчик Митенька, на голову выше папы.

Они по очереди говорили с учительницей, поставившей Митеньке тройку.