Застучали топоры на косогорах, запели пилы, из труб печей в новых бревенчатых избах поднялись высокие дымы.

Приехали каменщики и плотники и начали возводить дом поэта.

Старая женщина была одинока. Ей незачем было рано вставать, не для кого печь пахучие хлеба.

Она пришла к людям в усадьбу поэта и сказала:

— Я хочу помочь вам.

— Ты стара, мать, — сказали ей каменщики и плотники, — тебе не под силу наша работа.

— Вы не знаете меня, — сказала она. — Поверьте мне, я смогу.

Ей поверили.

Она трудилась с утра до вечера, месила глину, клала кирпичи, настилала полы, красила стены. Все могли и умели ее сильные крестьянские руки.

Вернулись в дом поэта старинные вещи: и бильярд с вытертым сукном, и книги в кожаных переплетах, и тяжелая железная палка, и низенькая дубовая скамейка.

Потом был торжественный, сверкающий золотом и синевой день. На полянах, на косогорах собирались приезжие из разных стран света. Ученые произносили длинные умные речи, артисты читали стихи. Старая женщина, затерявшись в толпе, слушала их.

Кончился праздник, она пришла в дом поэта и сказала:

— Возьмите меня, я могу принести вам пользу.

Ее взяли, потому что было много людей, кто знал наизусть каждую строку поэта и мог рассказать о каждом дне его жизни, и очень мало тех, кто хотел мыть полы и окна в его доме.

Как-то в холодный осенний вечер в двери дома постучались бывший ученик профессора и бывшая худенькая девушка.

Он теперь был известным ученым, она — его женой.

— Мы здесь проездом, — сказал ученый. — Мы не могли не побывать здесь.

Старая женщина зажгла свет и повела их по тихим, низким залам. Ученый шел, подняв голову. Громко и важно, так, словно перед ним были новички студенты, говорил он о том, как жил в этом доме поэт, какие стихи написал он здесь. Жена рассеянно слушала его.

Когда они направились к выходу, старая женщина робко промолвила:

— А еще он хотел написать одну сказку.

Ученый снял очки в тонкой золотой оправе, медленно протер платком стекла, надел очки и спросил, глядя куда-то вверх:

— Какую сказку?

— Он хотел написать сказку об Иване-царевиче и жар-птице.

Ученый поджал сухие узкие губы:

— Неужели? Откуда вам это известно? Какая чушь!

Жена осторожно взяла его за руку.

Старая женщина смутилась и ничего не ответила.

— Идем, нам пора, — сказала жена.

Они вышли из дома, сели в машину и уехали.

— Ты был слишком резок с ней, — сказала жена.

— Я был справедлив.

— Нужно быть добрее. Она очень стара.

— Мне все равно, сколько ей лет. Терпеть не могу, когда люди лезут не в свою сферу.

— Сфера! Какое скучное слово! — сказала жена.

Муж обиделся.

— Не отвлекай меня разговорами, — сказал он. — Дорога скользкая.

Спустя месяц бывший ученик профессора, известный ученый, роясь в архиве поэта, нашел желтый, истлевший листок, исписанный легким порывистым почерком, и прочел, что незадолго до смерти поэт хотел написать сказку об Иване-царевиче и жар-птице.

Ученый долго вертел листок в тонких длинных пальцах, потом снял очки и задумался.

— Как она могла догадаться? — сказал он вслух. — Эта старая женщина... Как она могла сделать такое открытие?!

В одной стране, где умным и счастливым считался тот, у кого много денег, жил Переплетчик.

Целый день сидел он в каморке, пахнувшей столярным клеем, одевая в разноцветные одежды книги, которых никогда не читал.

— Нет, это просто дико даже, — выговаривал Переплетчику домовладелец, сытый и важный господин. — Экий ты нелюбопытный. Неужели тебя не тянет раскрыть книгу? Попробуй только — не оторвешься! Знаешь, какие забавные штучки пишут про сыщиков и про женщин... Дух захватывает!

— Так-то так, — соглашался Переплетчик. — Конечно, я и сам бы не прочь, будто знатный барин, поваляться в постели с книжицей в руках и попыхтеть трубкой, да некогда: жена, дети. Надо трудиться, чтобы добывать им на пропитание. И сказать по правде, опасаюсь я этих книжек. Вред от них один, ничего другого. Вот, к примеру, был у меня друг, отличный столяр и семьянин хороший. А как-то взял у меня книгу про любовь, ну и все наискосок у него пошло. Жену бросил, сошелся с подозрительной девицей, запил... А другой, маляр был, начитался сказок о миллионерах — и того хуже: продал свои кисти и краски, накупил сапожных щеток, ваксы, уехал за океан, да и умер там с голоду. Нет, не для простых людей эти книжки. Выдумки в них, а правды никакой.

Домовладельца очень сердили такие рассуждения. Он говорил, что у Переплетчика руки золотые, а голова дубовая и не выйдет из него ничего путного.

— Ладно уж, — добродушно отзывался Переплетчик, — живы будем, не умрем.

Домовладелец обзывал Переплетчика лентяем и, забрав у него несколько книжек, уходил, а мастер, продолжая орудовать над холстом и картоном, бормотал себе под нос:

— Дудки!.. Не собьете меня с толку. Некогда мне заниматься пустяками. Дай-то бог с делом управиться. Бьешься, бьешься, еле-еле концы с концами сводишь.

И вот однажды в мастерскую к нему забрел новый заказчик. Был он широкогруд, большелоб, с ясными, внимательными глазами.

«Вот ведь, — подумал Переплетчик, глядя на высокий лоб посетителя, — должно быть, у этого человека ума палата, а приспособить куда следует он его не умеет. Локти на сюртуке протерты, брюки заштопаны, а ботинки уже не раз чинены».

— Извините, — сказал заказчик, — что я потревожил вас в столь позднее время, но мне очень нужно срочно переплести вот это.

И он положил на верстак толстую папку. Переплетчик взял ее в руки, долго взвешивал, что-то прикидывал в уме, а потом спросил:

— Чего здесь, стихи?

— Почему вы так думаете? — улыбнулся заказчик.

— Знаю я этих поэтов, — сказал Переплетчик, — люди они свободные, делать им нечего. Каждый день влюбляются в новую даму и каждой сочиняют по стишку. Глядишь, и накопится. А бывает, другие господа пишут толстые книги про путешествия по разным странам, или еще генералы любят расписывать о своих сражениях.

— Нет, друг мой, — сказал владелец толстой папки, — здесь не стихи, не путешествия. Здесь книга, в которой написано про таких, как вы, и для таких, как вы.

«Чего он болтает, этот большелобый? — недоверчиво подумал Переплетчик. — Откуда ему знать про мою жизнь, если он в первый раз появился тут, а до этого и не слыхал обо мне».

Он, конечно, не высказал своих мыслей, а странный заказчик, поглядев на него, повторил:

— Эта книга про вас и для вас, мой друг. Прочтите ее, и вы убедитесь, что я прав.

— Не мое дело читать, — угрюмо промолвил Переплетчик.—А сделать что нужно — сделаем. Вы только прикажите, какой материал ставить. Можно сафьян или бархат, а можно...

— Нет, ни сафьяна, ни бархата. Незачем наряжать ее, словно знатную даму. Я предпочел бы холст и картон покрепче. Просто и прочно. Вот и все.

— Не беспокойтесь, не подведем, — пообещал мастер. Когда заказчик ушел, Переплетчик раскрыл толстую папку и обнаружил там стопу бумаги, исписанную мелким неразборчивым почерком.

— Ну и ну, — задумчиво покачивал он головой, перебирая один за другим листы бумаги. — Тоже, называется, книга. Все рукой писано — должно быть, у бедняги не было денег, чтобы отпечатать в типографии. Невелика, выходит, птица. И в грамоте, видно, не слишком силен. Ишь ты какие каракули развел. А еще хочет, чтобы я портил глаза, разбирая их. Много воображают о себе эти господа сочинители. «Прочтите, говорит, это про вас и для вас». Интересно, что же все-таки он смыслит в моем ремесле? Ладно уж, прочту страницу-другую, а больше не стану.

Решив так, он уселся на табуретку, засветил тоненькую свечу и начал читать. Время потекло. Свеча догорела. Переплетчик зажег вторую, потолще. Башенные часы пробили двенадцать. Догорела вторая свеча. Переплетчик заменил ее новой. И так было много раз.

Оплыла и погасла последняя свеча. Рассвело. Переплетчик читал книгу, написанную мелким, неразборчивым почерком.