На рынке было много народу, в большинстве мужчины: старые, среднего возраста и молодые. Это немного утешило Калмыкова, и он покорно встал в очередь за картошкой, уткнувшись носом в чью-то квадратную спину.

Мужчина, стоявший перед Калмыковым, долго перебирал картошку и, когда ему взвесили семь килограммов, отошел от прилавка.

Калмыков увидел, что это был директор.

Директор внимательно посмотрел на Калмыкова и сказал:

— Послушайте, где это я вас видел?..

Калмыков промолчал. Продавец взвесил ему семь килограммов. Директор ждал.

— Тьфу ты! — вскричал он. — Конечно, видел... Вы же у нас на доске висите... Ваша фамилия...

— Калмыков Андрей Платонович.

— Да-да, — смущенно сказал Вавулин, — мне Нина Петровна докладывала. Извините, не смог... Между прочим, это не вы ли случайно дед-мороз?

— Я, — мрачно отозвался Калмыков. — Это вам ваш веселый и находчивый рассказал?

— Он! И про Снегурочку. Острят, черти!.. У вас тоже так?

— У меня внук еще не разговаривает.

— Это лучше, — засмеялся Вавулин. — Так вот где мы встретились. Занятно!.. Глядите, и тара у нас одинаковая, и продукт, и вес. Давайте-ка вашу сумочку.

— Что вы? — запротестовал Калмыков.

— Давайте, я помоложе. Что вам еще приказано купить?

— Лук и корешки.

— Опять совпадение.

Директор и Калмыков купили лук и корешки и отправились домой. Впереди и сзади них шли старые, среднего возраста и молодые мужчины: субботние мужья с объемистыми сумками.

— Зайдемте в этот садик, — предложил Вавулин, — поговорим о вашем деле.

Директор и технолог зашли в садик, уселись на скамейку, и Вавулин спросил:

— Курите?

— Есть грех, — признался Калмыков, — только тайком от жены.

— Та же песня, — сказал директор.

Он достал из кармана «Варну», и Калмыков достал из кармана «Варну».

Курили. Молчали. Затем Вавулин показал на одну из скамеек. Там двое молодых людей, окруженные толпой, играли в шахматы.

— Этим делом не занимаетесь? — спросил Вавулин.

— Занимаюсь.

— Сыграем.

— Отчего же нет, если пустят.

— Попробуем.

Директор и Калмыков подошли к скамейке. Директор спросил:

— На выброс, ребята?

— Точненько, — ответил кто-то.

Вавулин и Калмыков стали ждать. Наконец подошла очередь.

— Садитесь, — сказал Вавулин.

— Нет уж, вы первый, — возразил Калмыков.

Вавулин уселся за доску, он скоро выиграл партию.

Тогда с ним сел играть Калмыков. Вавулин проиграл,

— Ошибся, — с досадой сказал он, - переоценил слона.

Новый игрок сел на его место. Калмыков обыгрывал всех подряд. И опять пришла очередь Вавулина, и опять он проиграл.

Время шло незаметно. Вдруг Вавулин взглянул на часы.

— Ух ты!.. Уже четыре!.. Пора домой. И так мне влетит.

— И мне, — сказал Калмыков.

Они вышли из садика, и оказалось, что им нужно идти в разные стороны.

— Обидно, — сказал директор, — так и не удалось поговорить о деле. Впрочем, позвоните мне послезавтра утром.

В понедельник, в девять ноль ноль, Калмыков позвонил по внутреннему телефону.

— Доброе утро, Нина Петровна, — сказал он. — Это я, Калмыков, мне нужен директор.

— Николай Васильевич занят, — сказала секретарша тренированны вежливым голосом, — он не сможет...

Калмыков перебил ее:

— Скажите, это тот, который с картошкой...

— С картошкой? — удивилась привыкшая ничему не удивляться секретарша.

Прошла минута, и Калмыков услышал ее голос:

— Пожалуйста, Андрей Платонович, директор очень просит вас прийти сейчас же.

На заводе в ремонтном цехе работали два Степанчикова. Оба слесари, ровесники и тезки. Но одного из них все звали Николаем, а другого — Колькой.

Николай честно трудился, дружно жил с женой и дочерью, Колька был отпетый пьяница, прогульщик и бракодел, и поэтому им занимались все.

Сначала поручили поговорить с Колькой пенсионеру Макарычеву, знатному токарю и заслуженному трезвеннику.

Макарычев позвал Кольку к себе домой, угостил его крепким чаем со свежими баранками и начал разговор издалека.

— Вот что, Николай, парень ты молодой и не знаешь, как тяжело было нашему брату жить в прежние времена. Даже трудолюбивый человек и то бедствовал, а такого, как ты, прямо скажу, хозяин вмиг бы за ворота выставил, никуда бы тебя не взяли, и помер бы ты голодной смертью под забором.

Расчувствовавшись, ветеран вынул платок и вытер глаза. Колька хлюпнул носом, так ему жалко стало себя. Вот сидит он со старикашкой, накачивает желудок бурдой, а может быть, его дружки сейчас приятным делом заняты.

— Ну, ну, не сопи, — подбадривал его Макарычев, — здоровенный парень, а как девка...

— Нервы у меня, дядя Игнатий, развинчены.

— И что мне с тобой делать?.. Хочешь, я тебе валерьяновки накапаю?

— Это на меня не действует, мне бы стопочку масенькую.

— Ладно уж, одну, — сжалился Макарычев и достал из буфета пузатый графин с желто-зеленой жидкостью.

— На калгане настояна, жена от желудка пользует, — объяснил он и поставил перед Колькой плетеную корзинку с хлебом, холодец и горчицу.

— Ваше здоровье, Игнатий Платоныч! — гаркнул Колька, опрокидывая в рот рюмку.

— Ну, теперь слушай дальше, — сказал Макарычев и принялся не спеша рассказывать всю свою жизнь: и про забастовки, и про первую мировую войну, и как он сражался в гражданской, и в нэп без работы мыкался.

Он говорил, увлекаясь воспоминаниями, и не замечал, что Колька глотает одну рюмку за другой.

Когда Макарычев дошел до пятилеток и всеобщего энтузиазма, Колька, скосив глаза на пустой графин, поднялся из-за стола.

— Все, папаша! .. Так сказать, я усвоил и переварил. А теперь мне пора в вечернюю смену топать. Спасибо за внимание.

Вечерняя смена — Колькины дружки Димка Пончик и Борька Бык — болтались в гастрономе в винном отделе.

— Где тебя черти носят? — посмотрел на Кольку исподлобья Борька Бык. — Дать бы тебе по сопатке!

— Мы уже целый час здесь танцуем, — прогнусавил Димка, — и ничего придумать не можем.

— Два ума хорошо, а три лучше, — подмигнул Колька, — сообразим что-нибудь, — и вынул из кармана смятую пятирублевку, которую он присмотрел на буфете у Макарычева и ловко стянул.

Друзья-приятели сообразили пол-литра с маленькой, потом сообразили еще пол-литра в кредит у Люси-продавщицы и кончили соображать в районном вытрезвителе, где их тепло встретили как старых знакомых.

На следующий день и на второй Колька на работу не вышел. Был конец квартала, цех лихорадило, и Колькин бригадир попросил Николая Степанчикова:

— Послушай, будь другом, поработай за этого остолопа.

— Что же, если надо, пожалуйста, — ответил Николай и работал два дня подряд.

Когда Колька с распухшими губами и подбитым глазом явился в цех, бригадир плюнул с досады:

— Подлец ты, Колька, чистой воды подлец!.. И Макарычева подвел, и всех нас.

— Последняя стопка сгубила, — прохрипел Колька, часто мигая белесыми ресницами. — Из-за нее, проклятой, все получилось... А то хорошо шло, культурненько. Виноват, исправлюсь...

До обеда он шатался по цеху, а затем ушел домой и больше не вернулся.

Собрали совещание.

— Поганой метлой гнать надо таких прохиндеев, — сказал мастер, — да еще вручить им соответствующую характеристику.

— Нет, так нельзя, — возразил профорг, — воспитывать его нужно.

— Верно, — подтвердил парторг, — теперь не царское время, чтобы волчьи паспорта выдавать.

— Ударим по нему «молнией», — предложил комсорг. — Сатира — средство действенное. Изобразим его во всей красе. У нас Олег Синицкий в вечерней художественной школе учится. Талант!..

Так и порешили.

Олег Синицкий нарисовал карикатуру в человеческий рост. На рисунке — здоровенная бутылка водки, вместо этикетки надпись с именем, отчеством и фамилией Кольки. Сам он, грязный, расхристанный, вылезает из бутылки, брызжет вокруг слюной. И крупными буквами выведено: «Ископаемое».