А Тася смотрит в окно и думает, что она будет рассказывать Оле Птицыной, Косте Карамышеву и рыжему Шурке. Не может же она сказать им, что видела белую ночь только из окна кухни и Медного всадника только на этикетке бутылки.

Глебу повезло. Едва он успел родиться, как у него уже были мама, папа, две бабушки и два дедушки. Бабушка Соня, мамина мама, и дедушка Кира, папин папа, жили в Москве, а бабушка Таня, мамина мама, и дедушка Вася, мамин папа, – под Ленинградом, в Комарове, в деревянном домике с ярко-зеленой, как весенняя трава, крышей.

Сначала Глеб жил с мамой и папой в Ленинграде, а потом его перевезли на воздух, в здоровый комаровский климат, к бабушке Тане и дедушке Васе. Это было вполне естественно, потому что папа стал часто уезжать в экспедиции, мама работала лаборанткой в фирме «Альфа-бета-гамма» и еще должна была успевать читать книги, ходить в театры, кино и на выставки мод.

Бабушка Таня в Ленинграде распространяла театральные билеты и, возвращаясь по вечерам, всегда жаловалась:

– Боже мой, я устала как собака!

Глеб – он к тому времени уже начинал говорить – спрашивал:

– А почему наша Альма не устает?.. Она бегает целый день.

Бабушка Таня смеялась, жарко целовала Глеба в раздвоенную макушку головы (признак будущего счастья) и восклицала:

– Какой умница!

Дедушка Вася, сощурив и без того маленькие глазки, Думал: «Молодец парень, весь в меня!»

В пятницу вечером приезжала мама. В субботу она целый день спала, а в воскресенье занималась воспитанием Глеба: «Не шмыгай носом!.. Не чавкай за столом!.. Вымой руки!..»

Папа появлялся очень редко, глядел на Глеба и качал головой:

– Ну и вырос ты, человек!.. Конечно, такое солнце, воздух!..

Как будто Глеб был не мальчиком, а помидором. Когда мама и папа приезжали вдвоем, они дома молчали и рано утром уходили на озеро. Как-то Глеб спросил бабушку:

– Баб, почему мама и папа молчат?.. Почему они не берут меня с собой на озеро?

Бабушка вздохнула:

– Видишь ли, Глеб, – она всегда называла его Глебом, беседуя с ним на серьезные темы, – они очень громко разговаривают, а у нашего домика тонкие стены.

– Понятно, – сказал Глеб (он понимал гораздо больше, чем предполагала бабушка). – Утром на озере никого нет. – И засмеялся: – Чудаки! Они не знают, что там живет эхо! Оно такое громкое – как ни говори, все услышат.

– Умница, – растрогалась бабушка, но тотчас же опомнилась: – Нельзя называть родителей чудаками, Глеб, и от кого ты услышал такое слово?

– Сам придумал, – сказал Глеб. Он не хотел выдавать дедушку Васю.

Дедушку Васю и Альму Глеб любил больше всех на свете. С ними ему было весело. Дедушка научил его кататься на финских санках, находить белые грибы. Хитрые, они так ловко прятались от людей! С дедушкой он ловил рыбу на озере, ходил купаться в море, дедушка рассказывал ему о войне, которая была очень давно, когда Глеб еще не родился, о партизанах и нередко изображал фашиста, а Глеб, яростно рыча, брал его в плен.

Альма, да что там говорить об Альме!.. Это была самая выдающаяся собака! Хотя Глеб слышал, как жена профессора из соседней дачи говорила, что Альма всего-навсего обыкновенная дворняжка!

Дворняжка!.. Да разве мог сравниться с Альмой профессорский боксер Том, который был так толст и ленив, что даже не хотел лаять. А у Альмы был звонкий, как колокольчик, голос, веселый, колечком хвост, коричневые с медом глаза.

Альма умела все. Она перепрыгивала через любой забор, делала стойку на голове, играла в футбол, отбивая передними лапами резиновый мячик или хватая его зубами.

Глеб видел, что многие собаки хотели познакомиться с Альмой, подлизывались к ней, нюхали ее, но Альма отгоняла всех. Она любила только дедушку Васю и Глеба.

Чем дальше шло время, тем больше нравилась Глебу жизнь в Комарове. Он видел, как белки перепрыгивали с одной сосны на другую, как зимой, после сильного ветра с моря, на берегу вырастали хрустальные ледяные дворцы, как весной расцветали бело-розовыми шапками вишни в саду, а осенью с тяжелым звоном падали на землю яблоки. Да, много еще видел и знал Глеб, чего не увидеть и не узнать городским детям, живущим среди скрежета трамваев, жирной копоти дыма и жалких стриженых деревьев.

Так рос и жил Глеб до пяти лет, пока не приехал из Москвы дедушка Кира. Глеб очень ждал его и очень волновался. Дедушка Кира был адмиралом, и Глеб воображал, что появится молодой, красивый военный, вроде тех, которые были у дедушки Васи в книге о войне, что на нем будет мундир с широким белым поясом, золотые погоны, ордена и медали. И вдруг приехал маленький, на голову меньше дедушки Васи, сухой, как печенье, старичок в пиджаке и брюках, говоривший таким тихим, простуженным голосом, будто он целый день просидел в погребе.

Глеб не понимал, почему бабушка Таня, смелая и громкая, оробела перед этим старичком, а дедушка Вася сгорбился, будто хотел стать с ним одного роста, но, конечно, это ему не удалось.

Сухой старичок, которого все называли Кириллом Петровичем, снял плащ, поздоровался, прошелся по комнатам, зачем-то пощупал обои, расставил у дедушки Васи на столе пепельницу, чернильницу, бокал для карандашей так, что они выравнялись, как солдаты на параде, и только после этого сел и начал говорить своим погребным голосом.

Глебу стало скучно, и он сказал:

– Бабушка, можно я пойду поиграю с Альмой?

– Собака? – опросил Кирилл Петрович. – Сколько лет? Порода? – Он спрашивал так, будто после каждого слова стоял не знак вопроса, а точка.

– Иди, иди, Глеба, – разрешила бабушка. – Мы позовем тебя к чаю.

Глеб побежал с Альмой до самого озера и обратно и услышал голос бабушки во дворе:

– Глеб, иди пить чай.

Когда Глеб открыл калитку, бабушка, понизив голос, сказала:

– Альму оставь во дворе.

– Почему? – не понял Глеб. – Я хочу, чтобы она познакомилась с Кириллом Петровичем.

– Не нужно, – сказала бабушка. – Познакомится завтра.

И Альма, лизнув Глеба в губы, завертела своим хвостом-колечком, словно говоря: «Иди, иди!.. Не очень-то хочу знакомиться с этим стариком, которого я уже успела облаять по заслугам».

– Завтра нельзя, – сказал Глеб. – Завтра я иду. На день рождения. К Петьке Троице. Завтра его день рождения.

Совсем не нарочно Глеб заговорил тоже с точками-гвоздиками, как Кирилл Петрович. Бабушка Таня побледнела, дедушка Вася стал чихать. Кирилл Петрович, казалось, перерезал пополам Глеба своими глазками-ножичками и сказал, будто держал во рту кусок льда:

– Ребенок не должен. Я утверждаю. Ребенок не имеет права.

– Простите, Кирилл Петрович, – засуетилась бабушка, – он еще маленький. Иди спать, Глебушка, тебе пора.

Глеб очень охотно, хотя и не любил рано ложиться, ушел в комнату, где они жили с дедушкой Васей, разделся, лег в постель, укрылся с головой и уснул.

Во сне он видел молодого, красивого адмирала в мундире с широким белым поясом и золотыми погонами на плечах. Почему-то этот адмирал говорил выстроившимся перед ним матросам таким простуженным голосом, словно он съел сто порций мороженого:

– Ребенок. Не должен. Ребенок не имеет права.

А матросы – вот что было уж совсем непонятно – дружно кричали «ура!».

Рано утром Глеба разбудила бабушка. Она была в праздничном платье и очень красиво причесана.

– Вставай, скорее вставай, Глебушка! – торопила она Глеба. – Умывайся, позавтракаем и поедем.

Во время завтрака бабушка тоже очень спешила. Альма тревожно поскуливала - так же, как скулила, чувствуя приближение грозы.

Бабушка надела на Глеба самый красивый костюмчик, матроску и бескозырку с надписью «Отважный», смочила и причесала ему волосы и, взяв за руку, шепотом произнесла: «Идем».

Шли они с бабушкой очень быстро. То и дело бабушка боязливо оглядывалась назад. Альма бежала впереди, я Глеб спросил:

– Баб, Альму возьмем?..

– Нет, – строго сказала бабушка, – с собаками туда нельзя.