— Знаете, — щебетала она. — Я так боюсь... Буквально вся вздрагиваю.

— Сейчас посмотрим, — успокаивала ее Катя.— Так... Это спинка... Это грудка... Давайте прикинем на вас.

— Пожалуйста. — Элида быстро скинула халат и стала раздеваться дальше.

Не знаю, или она уже привыкла ко мне, или считала меня бесчувственным больным, но я был здоров и ушел на кухню.

Через три дня я отправился на прием к Элиде.

У дверей ее кабинета была очередь.

«Долго придется ждать», — подумал я, но в это время из кабинета выглянула Элида и сказала официальным голосом:

— Товарищ, который последний, войдите.

Я не сразу понял, что это относится ко мне.

— Товарищ последний, не задерживайте, — зашумела очередь дисциплинированных больных.

— Ой, как вы несообразительны, — засмеялась Элида, когда я вошел в кабинет. — Ну как, нервочки у вас в порядке?

— Вполне.

— Тогда смотрите!

Привычным жестом она сбросила халат. На ней была кожаная юбка, открывающая все ее ноги, и розовая вязаная кофточка, позволяющая полностью оценить неповторимые плечи и грудь мисс Поликлиники.

— Как?! — танцевала она вокруг меня. — Производит?! Облезть можно! Это все ваша Катенька-душенька!.. Сейчас я организовала бирюзовую шерсть и хочу...

— Пожалуйста, выпишите меня, я совершенно здоров, — сказал я.

Ее светящиеся глаза ярко разгорелись.

— Вот еще глупости! Сейчас мы на ВКК.

— Какое ВКК? — тупо спросил я.

— Врачебно-контрольная комиссия... Я вытяну из них еще десять дней. Не дрожите. Они не станут со мной связываться.

— Выписывайте, — с несвойственной мне твердостью сказал я.

Оранжевые губы растянулись в удивленной улыбке.

— Не понимаю!.. Не хотите еще погулять? Вам же сто процентов платят.

— Я здоров, и выписывайте меня! — в первый раз в жизни стукнул я кулаком по столу.

Элида вздрогнула, но тут же пришла в себя.

— Безобразие!.. Хамит, а еще считается интеллигентом, — прошипела она и, надев халат, подписала больничный листок.

— Извините, — сказал я уходя. В ответ услышал:

— Подумать только, у такой женщины такой ненормальный муж.

Погарский был здоров как бык.

Это сравнение слишком избито, но, пожалуй, не найти лучшего. Так считали все сотрудники Виктора Павловича.

В районной поликлинике он появлялся раз в два года только для того, чтобы получить справку для поездки за рубеж.

Участковый врач Зоя Николаевна Пинчук, истерзанная требовательными пенсионерами обоего пола, просила Погарского снять рубашку и, выслушивая сердце, стучавшее, как авиационный мотор, легкие, раздувавшиеся, как кузнечные меха, любовалась красивым мужским торсом.

Поскольку Погарский был убийственно здоров, мысль о бренности существования не приходила в его слегка лысеющую голову и смерть казалась ему чем-то очень далеким.

Все это привело его к идее выкинуть забавную шутку. «Напишу-ка я автонекролог и подкину моим сослуживцам. Посмотрим, как они будут на это реагировать».

Усевшись дома за письменный стол, он бойко вывел первую фразу: «Безвременно скончался Виктор Павлович Погарский».

Тут он задумался. «Почему, собственно, безвременно? Не собирается же он умирать сейчас. Кому это нужно? Во всяком случае, не ему. Он зачеркнул «безвременно». Стало проще и энергичнее. Дальше возник ряд сомнений. Неясно, как писать: «выдающийся», «талантливый» или «одаренный» экономист? К тому времени, когда это случится, он, несомненно, станет выдающимся и даже знаменитым, но сейчас это покажется нескромным. Неуверен он был и в подписи. Хорошо бы проставить: «Дирекция. Партком. Местком». Но членом партии он не был, а в профсоюз не платил второй месяц.

К десяти часам вечера некролог был готов. Погарский подписал его: «Группа товарищей» и остался доволен. Написано сильно, должно произвести впечатление.

Утром, придя на работу раньше других, Виктор Павлович положил некролог на стол машинистке Тасеньке, прозванной сокращенно ТАСС за то, что она всегда первая сообщала институтские новости.

— Девочки, какой ужас! — закричала ТАСС. — Умер Погарский. Такой молодой, красивый!

— Виктор Павлович!.. Какой кошмар! — взвизгнула рыжая Леля.

— Витя? Не может быть! Он пригласил меня на завтра в кино! — зарыдала Ниночка-кнопочка.

И все машинистки заболтали с такой быстротой, с какой они били по клавишам только накануне тринадцатой зарплаты.

— Тише!— оборвала их старшая машинистка Анна Борисовна. — Что вы плетете?! Сейчас я видела вашего красавчика. Сидит у себя в кабинете и пахнет парикмахерской.

— Он всегда обожал духи «Северное сияние», — шмыгнула носом Ниночка-кнопочка.

— Умер! — утверждала ТАСС. — Вот бумажка... Ой, как понять? Почерк Виктора Павловича... Может быть, розыгрыш?

— Безобразие! — сдвинула брови Анна Борисовна. — Такими вещами не шутят.

Она вот-вот должна была уйти на пенсию, собиралась жить долго и не любила шуток о смерти.

— Но как же понять? — волновалась ТАСС.— Хорошо, я пойду в кадры.

Кадры прочли некролог Погарского, сравнили его с данными, имевшимися в личном деле старшего экономиста, сказали: «М-м-м» — и спрятали оба документа в железный ящик.

— Все! Идите, товарищ ТАСС, — сказали кадры, впервые так назвав Тасю, что было серьезной служебной ошибкой. — Идите, — повторили кадры, — надеюсь, вы умеете молчать?

Это было единственное, чего не умела Тасенька-ТАСС, но это не было отражено в ее личном деле.

Минут через десять в комнате Погарского появился технолог Плотников, один из близких его друзей.

— Здравствуй, Витя, — сказал Плотников. — Как ты себя чувствуешь? У тебя ничего не болит?

— «Скоро вот и я умру и буду нем», — мрачно продекламировал Погарский.

— Ну зачем же ты, зачем? — испугался Плотников. — Жизнь так хороша, увлекательна... На днях будут фигурное показывать, а потом многосерийку. Говорят, это...

— Извини, — перебил Погарский. — Жизнь коротка...

До самого обеда Погарского не оставляли в покое. Прибежала Ниночка-кнопочка с букетиком фиалок.

— Спасибо, — грустно улыбнулся Погарский. — Рассматриваю как венок на гроб.

Ниночка вся в слезах выскочила из комнаты. Пришла застенчивая библиотекарша Валя. В руках она держала книгу, завернутую в газету.

— Сименон,— таинственно сообщила она. — Дефицит, отвлекает от повседневной жизни.

— Нет, жизни иной нет, — вздохнул Погарский.

В обеденный перерыв, едва только Погарский появился в столовой, очередь расступилась, и все стали кричать:

— Виктор Павлович, проходите вперед! Виктор Павлович, вам без очереди!

— Благодарю, в сущности, мне теперь ничего не нужно, — сказал Погарский и съел бифштекс по-деревенски, салат, блины и выпил кофе с молоком.

После обеденного перерыва к Погарскому пришел предместкома Седельчук. Они не очень ладили, но сейчас Седельчук был вежлив, как дипломат, и внимателен, как врач из платной поликлиники.

— Виктор Павлович, — любезно сказал Седельчук, — если вам нетрудно будет, зайдите в местком, есть интересные путевки, для вас семьдесят пять процентов скидки.

— Если буду жив, зайду, — скорбно вымолвил Погарский.

И грубоватый Седельчук смахнул слезу:

— До ста лет вам жить.

Перед самым концом работы к Погарскому явился Павлик.

— Товарищ Погарский,— отрапортовал он. — Вадим Вадимович приказал отвезти вас домой на его машине.

«Какие милые, чуткие люди», — думал Погарский, покачиваясь на мягком сиденье «Волги» управляющего.

Эта мысль долго не оставляла его, но вечером к ней прибавилась другая. «А почему они такие милые и внимательные? — стал размышлять Погарский. — Наверно, не только потому, что они прочли некролог? А может быть, они что-нибудь заметили во мне? Какие-нибудь следы болезни? Признаки физического разрушения?.. Может быть, и некролог я написал не ради шутки?.. Что-то подсознательное толкнуло меня?..»

Подойдя к зеркалу, он стал внимательно рассматривать свое лицо: зрачки слишком расширены, под глазами коричневые пятна, щеки запали... Раньше никогда этого не было. Да-да, какие-то признаки... Вот и аппетита нет. Ноги плохо держат... Полежать, что ли?..