Настал торжественный, светлый день, явился монтер и водрузил на столике в передней нежно-сиреневый аппарат под номером 44-17.
— Полный ажур, — сказал он, закончив работу.— Завтра включим, и можете звонить до полного удовлетворения.
Итак, у нас был личный телефон.
По правде сказать, личным его назвать было нельзя. Нас сблокировали с телефоном 44-18.
Нашим напарником оказался профессор Кисельников.
В силу преклонного возраста он нигде не работал, но всюду консультировал.
— Конечно, блокировка не сахар, — сказала Катя, — но все же лучше, чем ничего.
Значительно определенней высказался старший экономист нашей фирмы Виктор Павлович Погарский, мужчина среднего возраста, средних способностей и незаурядной язвительности.
— Ну, какие неприятности? — насмешливо спросил он перед началом рабочего дня.
— Все хорошо, Виктор Павлович, ~ ответил я. — Нам поставили телефон.
— Личный?
— Не совсем, блокированный.
— Та-ак, опять коммунальщина?
— Чепуха! Мы сблокированы с профессором Кисельниковым. Милый, интеллигентный человек.
— Тю-тю! — присвистнул Погарский. — Эти интеллигенты — твердые орешки. С работягами за пол-литра обо всем договоришься, а эти начнут приседать: «Ах, извините!.. Ах, простите!..» В общем, поздравляю тебя, суслик, хлебнешь ты!..
Возвращаясь с работы, я встретился у парадного с Кисельниковым. Он вежливо приподнял шляпу и сказал добродушно-ласковым голосом:
— Извините... Мне кажется, нам нужно познакомиться поближе. Мы ведь, так сказать, соединены телефонными узами.
— Плотников Анатолий Николаевич, — представился я.
— Рад, очень рад, — произнес Кисельников, — а меня зовут Андрей Семенович. — И он протянул мне свою легкую, почти невесомую руку. — Вот и познакомились, — застенчиво улыбнулся он, — надеюсь, у нас не будет телефонных распрей?
— Конечно нет, — поспешил я заверить его.
Он тяжело вздохнул, и мне показалось, что в голубеньких, выцветших глазах его мелькнули слезы.
— К сожалению, семья у нас великовата, — грустно сказал он, — моя супруга Кира Викторовна, наша дочь Леночка, внуки. Старшему, Саше, восемнадцать, Костя на четыре года моложе, а Машенька в четвертом классе. Хорошие дети, но несколько неуравновешенные. Рад, очень рад был познакомиться, — снова повторил он и прибавил: — Передайте, пожалуйста, привет вашей очаровательной супруге, которую я знаю, так сказать, лишь визуально.
Расставшись с Кисельниковым, я помчался домой, прыгая по лестнице через две ступеньки.
Катя была уже дома. Скинув пальто, я спросил, показывая на телефон:
— Действует?
Катя сняла трубку. Зуммера не было.
— Может быть, еще не включили? — спросил я.
Катя положила трубку.
— Включили. Мне уже звонили со станции.
— А ты?
— Не пробиться, — каким-то жалостным голосом сказала она.
— Значит, там говорят, — показал я на пол. — Странно, я только что встретил Андрея Семеновича. Удивительно приятная личность. Когда с ним беседуешь, испытываешь такое чувство, будто сидишь в теплой ванне. Вот она, интеллигентность.
Катя сняла трубку. Зуммера не было.
Время шло. Мы пообедали, поужинали, вернулся с вечерней баскетбольной тренировки наш Витя. Катя несколько раз пыталась поговорить по телефону. Зуммера не было.
— Должно быть, у Андрея Семеновича какая-нибудь консультация, связанная с государственной проблемой, — пытался я утешить Катю.
— Будем считать, что у нас нет телефона, — печально сказала она.
Прошел месяц, и я убедился, что Катя права. Месяц — тридцать дней, шутка ли?! За этот срок мне удалось позвонить три раза, Кате — четыре, Витьке — пять.
Всякий раз, когда я встречал Кисельникова, он любезно расспрашивал о здоровье Кати, о моем самочувствии, сетовал на свои старческие хвори, трогательно извинялся, что много занимает телефон, но, увы, ему трудно выходить из дому. Он был так мил, приветлив, так весь светился добротой, что я не решался «поставить вопрос ребром», как требовала Катя. Однако нужно было что-то предпринимать, и я посоветовался с Погарским.
Виктор Павлович, выслушав меня, сказал:
— Обстановочка типичная. У вас еще что, бирюльки! У других похуже. Пончиковы и Петуховы на днях чуть не разодрались. Калмыков отключил блокиратор, и Седых подает на него в суд. У Ясинского нервный тик, дергается весь с головы до ног. Шапошниковы готовы поменять большую квартиру на меньшую и уехать к черту на кулички, лишь бы получить.отдельный телефон.
— Но что же делать? — простонал я.
— Что делать? — переспросил Погарский. — Разблокироваться, зайчик.
— Но как?
— Лазейку искать нужно. Понимаешь, наша эпоха — это эпоха личных контактов и закулисных связей. Есть у тебя ход к Мухину?
— К кому?
— Мухин Петр Константинович, начальник вашего телефонного узла. Зверь, а не человек. Никакие бумаги на него не действуют. Колька Безусый напустил на него Бориса Мироновича Трубицына. Не помогло.
— Кого?
— Трубицына не знаешь? Могучий дядька, администратор Музыкальной комедии. Они с Мухиным каждую субботу в преферанс режутся. Тут точный расчет был. Й вот тебе, сорвалось! Так что шевели мозгами, ищи поддержку какой-нибудь пробивной фигуры, иначе не светит.
Я поблагодарил Погарского за совет, но так как среди моих знакомых не было ни одной «фигуры», решился на отчаянный шаг и написал частное письмо Мухину.
«Уважаемый Петр Константинович! Мой телефон 44-17 сблокирован с телефоном 44-18, принадлежащим профессору А.С.Кисельникову. Это — почтенный человек. В силу своего преклонного возраста (76) он редко выходит из дому и вынужден проводить широкую телефонную консультацию городов и республик нашей страны. Конечно, я не имею и не могу иметь к нему претензий, но практически лишен возможности пользоваться своим телефоном. Если возможно, окажите мне содействие в этом вопросе.
С уважением...»
Дальше следовали подпись и адрес. Прежде чем отправить письмо, я показал его Кате и Погарскому.
Катя улыбнулась и задумчиво продекламировала:
Письма пишут разные;
Слезные, болезные.
Иногда прекрасные,
Чаще бесполезные.
Погарский долго и жирно хохотал:
— Ну и наивняк ты, мышонок! Кто же в наше время частные письма государственным деятелям пишет? Разорви ты свою писульку или найди ей соответствующее применение.
Я отправил письмо начальнику телефонного узла.
Катя жалела меня:
— Смешной ты мой идеалист.
Погарский не упускал случая, чтобы спросить:
— Ну как, птенчик, есть ответик?
Через две недели, совершенно неожиданно, пришла открытка с телефонного узла. Сообщалось, что мы разблокированы с Кисельниковым.
Я не удержался и рассказал об этом Погарскому.
— Молодец, тигренок, — похлопал он меня по плечу. — А ну, скажи, кто тебе ворожил?
— Никто. Просто Мухин прочел мое письмо и...
— Ладно, — усмехнулся Погарский, — рассказывай сказки детям,
Спустя час ко мне подошел Пончиков. Левое ухо у него было сплющено, под правым глазом горела желто-сиреневая блямба.
Пончиков вызвал меня в коридор и заговорщицки прошипел:
— Будьте добры, Анатолий Николаевич, скажите, как вам удалось спроворить личный телефончик?
Я объяснил все, как было. Пончиков недоверчиво посмотрел на меня.
— Письмо, — сказал я, — частное письмо.
— Темните, — разозлился Пончиков. — Да вы не бойтесь, я никому...
— Письмо, — твердил я, — частное письмо.
— Эх ты, пережиток!— охаял меня Пончиков.
Петухов, у которого, в отличие от Пончикова, было сплющено правое ухо, а блямба закрывала левый глаз, не поверил мне и назвал меня «собакой на сене». Ясинский так рассердился, что даже перестал дергаться и отчетливо выговорил:
— Ну и суслик же ты!
Колька Безусый пошел еще дальше и сказал, что таким оголтелым индивидуалистам не место в нашем коллективе.