Конечно, наши двойники не имеют ни малейшего понятия о своем участии в наших игрищах на поприще национальной безопасности. Если бы они об этом узнали, цивильные граждане в большинстве своем осудили бы подобную практику, точно так, как большинство их осуждает планы армии запустить установку АДС в широкое применение. Однако, если смотреть с моей стороны баррикады, все побочные, сопутствующие потери есть непременный факт войны, а жертвы среди мирного населения – необходимое и неизбежное зло. Если использовать двойников с умом, они могут помочь нам выиграть время, чтобы «подчистить хвосты», замести следы или изменить свой внешний вид, чтобы иметь возможность вернуться к своим обычным занятиям – уничтожению террористов.

Келли спросила, насколько Джанин красивее ее – подобных идиотских вопросов всегда следует ожидать от роскошных женщин.

– Не пори чушь, – сказал я. – И помни, что ей вовсе не нужно быть в точности похожей на тебя. Все, что нужно, это чтобы она была того же возраста, с такой же фигурой, того же роста. Тот факт, что она красива и у нее выступающие скулы, – это только плюс. А тату и родимое пятно – небольшие, и их легко изобразить.

– А что там у нее за бабочка? – спросила она. – Небось, глупо выглядит, а? Татуировка – это все-таки всерьез и надолго. И вообще, это довольно гадко.

– Думай об этом как о храме, воздвигнутом в память Джанин. – сказал я. – И попытайся все же выказать хоть какое-то уважение к бедной девочке. Она же прикрывает тебя собственным телом!

– Не подозревая об этом, – добавила Келли. – И сама того не желая.

– Ну, это чисто технические детали, – сказал я.

– Если мы ее когда-нибудь угробим, – заметила Келли, – а я навсегда останусь с этой татуировкой и родимым пятном, которых у моего следующего двойника может и не оказаться.

Я оставил это ее замечание висеть в воздухе без комментариев, и вскоре мы вернулись к тому, что стали снова обмениваться разными теориями о деле с Моникой. Я был не совсем готов полностью отмести теорию о террористах, поэтому Келли спросила, а не связан ли с этими террористами Сал Бонаделло. В конце-то концов, это ведь он дал Виктору номер моего сотового телефона. Я ответил ей, что у Сала много характерных черт, и все они неприятные, но нет, он никогда не симпатизировал террористам. И велел ей следить за новостными сообщениями и дать мне знать, если появится что-то интересное.

– А разве все это для тебя еще недостаточно интересно? – спросила Келли.

Я уже хотел было выключить телевизор и пойти в душ, когда мое внимание вновь привлекли новые сообщения Кортни Армбристер в прямом эфире.

Специальный агент ФБР Кортни Армбристер оказалась настоящей находкой для средств массовой информации, просто мечта, а не агент. Используя на всю катушку красоту своих рыжих до плеч волос, то и дело надувая губки и демонстрируя тело профессионального киллера, она ухитрялась выглядеть совершенно обольстительной, несмотря на серьезность момента. Кортни была облачена в непременный темный костюм, который так любят в Бюро, хотя этот ее костюмчик был явно сшит на заказ. Жакет обрамлял белую блузку, которая казалась скорее шелковой, нежели хлопчатобумажной. Глаза яростно пялились прямо в камеру, а когда она говорила, то с такой уверенностью, что всяк тут же верил, что это истинная правда, одна только правда и ничего, кроме правды.

Хотя в данном случае она врала, прямо как сивый мерин, демонстрируя при этом великолепные, ослепительные зубки.

Я понял, что легенда прикрытия выдается во всей своей красе, когда спецагент Армбристер проинформировала аудиторию Си-Эн-Эн, что компьютеры ФБР идентифицировали похитителей как бывших советских шпионов, имеющих доказанные связи с лидерами террористов. На экран позади нее Бюро выкатило липовые имена и фамилии, а также «подработанные» фото Келли и меня. На этих снимках я выглядел моложе, меньше ростом и без шрама на лице. Келли они «состарили» по крайней мере лет на десять и еще что-то проделали с ее носом и глазами, что ей наверняка не понравится. Еще они выдали наши липовые биоданные, якобы полученные из «секретных агентурных источников», дабы продемонстрировать, что они в курсе всего и вообще самые лучшие. Кортни заявила, что Бюро демонстрирует это фотографии широкой публике, чтобы та чувствовала собственное участие в процессе поисков и расследований. Все это было сущей кучей дерьма, просто чушь собачья, но в той мере, в какой это касается обычного Джо Смита и толп всяких домохозяек, любые слова, исходящие из этого прелестного ротика представлялись вполне достойными полного доверия.

– Пока у нас нет никаких иных данных, – продолжала Кортни, – мы имеем все основания полагать, что Моника Чайлдерс жива и содержится в заложниках. Поэтому просим вас о помощи и содействии. Мы хотим, чтобы вы все стали нашими глазами и ушами. Если что-то заметите или что-то услышите, пожалуйста, звоните на нашу «горячую линию». Нет ничего неважного или незначительного, когда дело идет о спасении невинной жертвы.

У меня от всего этого чуть слезы на глазах не выступили, вот чего она добилась!

Потом агент долго толковала про белый вэн и показала всей аудитории его фото. Она заявила, что полиция по всей стране идет по этому следу, но им и в этом деле совсем не помешает помощь широкой общественности. И в конечном итоге от имени агентов ФБР и офицеров правоохранительных органов Кортни пообещала отловить похитителей и привлечь их к ответственности. И закончила тем, что объявила нечто вроде всеобщей мобилизации: «Если у кого-то имеется какая-то информация касательно этих двоих бывших советских шпионов, пожалуйста, позвоните на нашу “горячую линию” по телефону…».

Тут мой телефон снова завибрировал, и я ответил на вызов.

– Крид, скотина, выродок тюремной шлюхи! Что ты сделал с ее трупом?

Человек, которого я знал просто как Дарвина, еще только начал на меня орать. Потом он сообщил, каких усилий и треволнений им стоило «подработать» наши фотографии и подсунуть ФБР липовых русских подозреваемых. Дарвин обзывал меня безмозглым глупцом, легкомысленным и неаккуратным идиотом и еще множеством всяких терминов, которые наверняка оскорбили бы мои тонкие чувства, если бы я не помнил о его природной неделикатности и обычной бестактности. Ну, он выговаривался, облегчал душу, а я попивал тем временем свой бурбон, принимая эту выволочку как должное, и дожидался, когда он перейдет к делу, что он в конце концов и сделал.

– Я желаю знать, кто тебя нанял, потому что кто бы это ни был, он ухитрился засунуть целый лом в системы нашей национальной безопасности. И не впаривай мне, что это Сал Бонаделло; этот парень уверен, что слово «программное обеспечение» означает программу телепередач.

Дарвин замолчал, но только на минутку. Потом сказал:

– Ну, я жду.

– Я не могу сообщить его фамилию, – сказал я.

– Не можешь или не хочешь?

– Не могу. Но тут есть и светлая сторона – я знаю, как ее выяснить.

– Крид, послушай меня. За эти годы ты наделал много глупостей, но я смотрел на это сквозь пальцы, поскольку до сего момента ты представлял для нас определенную ценность, несмотря на то дерьмо, в которое постоянно вляпывался. Но сейчас – это уже слишком! Мы не можем позволить каким-то хакерам влезать в нашу систему национальной обороны и безопасности, и мы также не можем допустить, чтобы правительство узнало, что ты со своими ребятами лезешь повсюду и берешь заказы на убийства от разных криминальных субъектов. Они ж всегда стервенеют от такого дерьма! И как ты, мать твою растак и разэтак, допустил подобное?! Нет, не надо мне ничего рассказывать. Скажи мне лучше вот что: что ты намерен предпринять в связи со всем этим?

– Я намерен побеседовать с одним злобным карликом, – сказал я.

– Что? Ты, что, совсем спятил? Хочешь мне впарить, что какой-то карлик нанял тебя убить жену этого врача?!

– Человек маленького роста, – сказал я. – Они предпочитают так себя называть – люди маленького роста.