— Неплохо, — бросил Юрий, — если можешь — помоги, дома люди ведут себя иначе. Присмотрись к гостям.

Одинец изучающе разглядывает Хильду, переводит взгляд на Ваана.

— Ты интересный мужчина, понимаешь?

Ваан кивает головой.

— Зря не рискуй…

Машина набирает скорость и мчит сквозь весну.

— Стосковался я по простору, — говорит Ваан, — может, побродим по полям?

— Побродим.

Оставив позади деревушку в цветении садов, машина кружит, петляет и выкатывает к речке. Под ивами сгустились тени. Еще клейкие листочки блестят как лакированные. Противоположный берег обнажил свои глинистые бока. Ваан наклоняется к Хильде. Библия сползает с ее колен и падает в траву.

На обратном пути Хильда молчалива.

— Сегодня же скажу Карлу, чтобы вернул тебя в лагерь.

Шли дни, и Карл все больше мрачнел. «Блицкриг» сорвался. И такое у него предчувствие, что проиграна сама война.

— Моя маленькая Хильда! — гладит он волосы жены. — Великой Германии может не стать: остается только твоя любовь…

В присутствии мужа Хильда становится раздражительной и резкой:

— Оставь, Карл…

— Немцу одной Германии мало, — продолжает Карл, — хотя ему всегда было тесно.

— Поразительный, просто поразительный народ немецкие «патриоты», — начинает стегать Хильда. — Любовь, войну, политику — все перемешали. Побеждая, разглагольствуют о «великой Германии», терпя поражение — о любви… Кстати, твоя «великая Германия» меня совершенно не интересует, совсем!..

— Ну, Хильда, будет тебе…

— Нет, не будет! Вы Германию в сумасшедший дом превратили! Не хватает только, чтобы объяснялись женщинам в любви на языке уставов и наставлений.

— Ты просто не в духе, — пытается утихомирить жену Карл. — Успокойся…

Едва муж вышел, Хильда бросилась в комнату Ваана:

— Уже второй раз одного из ваших привозят к Карлу поздно ночью.

— Из наших?

— Да, из пленных; вот его имя, я записала — Андрей Ивчук. Он Карлу выдает какие-то тайны.

— Тайны?..

— Да, я слышала все, спрятавшись за занавесью. — Хильда пробегает глазами пометки на полях библии:

«Подпольная организация лагеря во главе с Юрием Одинцом в 3 часа утра 26 августа готовит побег из лагеря большой группы пленных — 300 человек…» Ты слышал?.. Карл велел ему строго-настрого никому ни слова об этом, распорядился усилить охрану, а в ночь на 26-е в половине третьего, сам прибудет в лагерь и возглавит облаву. Перебьют их, Ваан…

— Конечно, перебьют, Хильда. Помоги мне добраться до карьера!

— Едем!

С серьезностью совершившего важное дело человека Хильда идет к машине.

— … Перенести день побега можете? — спрашивает Ваан у Юрия Одинца.

— Поздно, не успеем.

— Тогда выход один: срочно убрать обоих — и коменданта, и предателя. Никто, кроме них, не знает ни дня, ни часа побега.

— Ивчука мы уберем, не беспокойся. А вот коменданта… Двадцать шестого он до лагеря не должен доехать. На тебя вся надежда, понял? — Одинец пристально смотрит в глаза товарищу.

— Сегодня 24-е. После побега встретимся в условленном месте, или… Словом, удачи тебе!..

Ваан знает, что они видятся с Хильдой в последний раз. Но Хильда об этом не знает. Он знает, что это последний день перед его побегом. А Хильда не знает. Он знает точно, что это последний день жизни Карла. А Хильда о том не знает.

Ваан передал ей, что ребята отказались от побега. Он долго смотрит на Хильду. Может, потому вскрикивает притаившаяся в тени Ханна:

— Слушай, внучка! Он смотрел на тебя глазами властителя. Ты что, отдалась ему, этой свинье, да? да? да?..

— Хватит, перестань!

— Ты просто потаскуха, а ведь они в восемнадцатом году убили на Украине твоего дядю… Это был мужчина с головой бога!..

— А что он делал на Украине? — взрывается Хильда. — Не лез бы туда — не убили. И хватит! Довольно! Я устала!..

Карл приходит домой и, пообедав, видимо, ложится спать. Он очень устал. Вечереет немыслимо долго: вислоухие тени мусолят время. Месяц смотрит доносчиком, и Ваану кажется, что тот хочет прочесть его мысли.

Наконец в два часа ночи в окне появляется фигура заряжающего пистолет Карла. Потом его тяжелые сапоги гремят вниз по лестнице. Ваан выходит навстречу.

— Кто тут? — гремит выстрелом.

— Это я, господин комендант! Духота, не спится. Если вы в город, могу подвезти.

Ваан в глазах Карла человек порядочный, к лагерным делам непричастный.

— Ладно, пошли, — решает Шпиллер и проходит вперед.

— А-а-а… — раздается глухой вскрик. Потом наступает тишина.

На балконе вырастает тень. Луна скользит над крышей. Тишина — долгая, полная ужаса. Над трупом склонилась женщина в ночной рубашке.

— Ты все-таки убил его, — точно из колодца доходит до Ваана глухой голос Хильды.

— Я исполнил свой долг! Я должен был это сделать…

— Уйди!..

Пленные рассеялись группами по ближним лесам и перелескам. Договорились встретиться на польской границе, а там соединиться с местными патриотами. Таково было решение подпольной организации лагеря. До границы никто не дошел. Преследуемый немцами безоружный почти отряд в триста человек растаял подобно кусочку сахара в ведре воды.

На рассвете была окружена будка стрелочника, где укрылись Ваан и Одинец. Обойма «парабеллума» опустела. Восемь пуль уложили троих и тяжело ранили четвертого. Одинец был убит. Ваану скрутили руки и, молотя прикладами, погнали в комендатуру. Убежал бы, если б не пуля в бедре. Били, били, били… Потом увезли в больницу. Там Ваан и очнулся. В отношении к военнопленным сквозила какая-то настораживающая предупредительность, граничащая с вежливостью.

Через несколько дней в сопровождении коменданта в палату вошел штурмбанфюрер СС.

— Хайль Гитлер! — рявкнул он.

Никто не ответил.

— Ви меня не слушайт?! Ви все здесь умирайт!.. — пригрозил эсэсовец.

Ответа опять не последовало.

— Фюрер бог! Фюрер велик! — вытянулся эсэсовец и стал разглядывать через пенсне лежащих на полу раненых, то и дело похлопывая стеком по ладони левой руки. Подошел к Ваану.

— Ви герой. Ми любим герой. Ми хотить вам лучший жизнь. А ви обязан слушайт нас и служить. Великая Германия ошень любит герой шеловек. Ви их хорошо лечиль, герр доктор. Хайль Гитлер!..

Завершив тираду, штурмбанфюрер поспешил покинуть палату. Что нужно этому нацисту? Военнопленные должны послужить Германии? Как бы не так!

Немцы продолжали заигрывать с пленными. Те видели в этом что-то недоброе. Как-то Ваана отвели к штурмбанфюреру Брауну. Уставившись на пленного, он приветливо протянул руку.

— О, я ошень рад видеть герой, — начал он, — я тебя избавляйт от смерть, не пускайль, чтобы тебя убить…

— Благодарю, — сказал Ваан.

— О, ви ошень элегант, я ошень рат…

— Говорите со мной по-немецки, не то мы не скоро поймем друг друга.

— Вы знаете немецкий? Прекрасно!

— Выучился.

— Тогда поговорим без формальностей, — сменил любезный тон штурмбанфюрер на грубую откровенность. — Вы армянин? Каковы настроения среди армян?..

— А вам не ясно, герр Браун? У армян одна родина на свете — Айастан, неотъемлемая часть Советского Союза.

— Мы хотим освободить Армению…

— От кого? — спросил недоуменно Ваан.

— От коммунистов, — отчеканил Браун.

— А вы спрашивали об этом у самих армян?

— Что?! — вскричал штурмбанфюрер. — Этого еще не хватало.

— Армяне давно определили свое место в этом и во всех последующих испытаниях, герр Браун.

Тяжело дыша, эсэсовец сделал шаг вперед. Казалось, он сейчас ударит, но он криво усмехнулся и сел.

— А о себе что скажете?

— То же самое.

— А именно?..

— Где мой народ, там и я. Его борьба — моя борьба.

— Отлично! — процедил сквозь зубы Браун. — Отлично.

Затем нажал кнопку звонка. Вошли два рослых штурмовика и замерли за спиной у пленного.