Что случилось с нашей армией? Наконец, о чем думает самый великий полководец всех времен? Ведь враг не должен был ступить на нашу землю, мы должны были уничтожить неприятеля на его же земле.

Между тем враг рвется вперед. «Неужели невозможно остановить его, неужели не начнется контрнаступление, где же второй фронт?» — эти вопросы волнуют нас больше всего, овладевая всеми, даже влюбленными. «Отступление из стратегических соображений» начинает нервировать и раздражать ребят.

— Товарищ батальонный комиссар, — спрашивает Федор Волков, почесывая затылок, — не лучше ли вместо отступлений из стратегических соображений наступать по тем же соображениям? До каких же пор?..

— Курсант Волков, когда отправитесь на фронт, осуществите это по своей инициативе, — сухо отвечает комиссар.

Последнее время живой и жизнерадостный Волков стал молчаливым и нервным. Грицай говорит, что он по ночам, натянув на голову одеяло, плачет. Волков из дому уже не получает писем, его родной город занят немцами. В руках врага сейчас все его близкие: мать, сестра, невеста.

У нас нет времени думать о Ноно. Она появилась, как сон, и исчезла. Я уже убежден, что это был обман зрения, больше ничего. Такого же мнения и Арташес, он целыми днями повторяет слова поэта: «Жизнь — это сон, а мир — сказка…» Что поделаешь. Хороший сон лучше плохой жизни, — говорит он, показывая на плачущее небо…

Из дому и от товарищей я почти каждый день получаю письма. Мать пишет, что все здоровы и скучают по мне. «… Дитя мое, следи за собой, не простудись, надвигаются холода. Родной ты мой (здесь растеклись чернила, на строчку капнула слеза), ни от моего брата, ни от брата твоего отца писем нет. Все глаза проглядела, ожидаючи писем…»

Все здоровы, — с горечью повторяю я, — только от брата матери и брата отца нет известий. Письмо произвело на меня тягостное впечатление. Мой дядя!.. Я мысленно переношусь в наше село, где под дедовским кровом свили себе гнездо ласточки и где вместе с ними щебечут шесть сыновей моего дяди. Дым от очага синим платком вьется над земляной кровлей и взлетает вверх. Дом полон запаха свежего лаваша. Хрустящие лаваши, оторванные от горячих стенок тонира, тают, как кусочки солнца, на зубах здоровых, загорелых мальчуганов.

Дяди нет!.. Я вижу сгорбленные под гнетом лет и печалей плечи моей бабушки, в ушах звенит веселый смех еще не знающих о своем горе осиротелых детей…

То же и у отцова брата — дом полон детей…

Два дня тому назад приезжал в Манглис отец Оника Чолахяна. Ребята встретили его громким «ура». Окружили, и посыпался град вопросов:

— Что нового в городе?

— Кто из молодых остался в городе?

— Как наши?..

Вместе с письмом мать прислала мне фунт табаку и двести рублей денег. До армии я никогда не курил при ней, да и что я за курильщик… Мать прислала табаку!.. Удивительное дело, мы дрались, бывало, из-за табаку, а теперь рука не поднимается закурить. Табак словно пахнет материнским дыханием, я словно вижу следы ее пальцев. Крепко храню в нагрудном кармане деньги и не хочу тратить: ведь их касались руки моей матери!..

Последнее время наша рота несла сторожевую службу. Я охранял продовольственный склад, вместе со мной сторожили ростовчанин Врублевский и ленинаканец Каро Габриелян. Каро был на фронте ранен и отправлен на воинскую учебу. У него звание сержанта. Его никто не звал по имени.

— Здравствуй, сержант, ну как ты?

— Сержант, родной, поговори обо мне с командиром взвода.

Слово «сержант» стало именем собственным. Составляя список роты, старшина Воблев написал: «Габриелян Сержант». Самолюбивый сержант возмутился, энергично запротестовал, говоря, что над ним издеваются:

— Ну, ладно, положим, ты меня убедишь, а попробуй убедить вот отца и мать. Да что ты, никого больше не нашел, чтобы поиздеваться?

Во время нашего дежурства произошел случай, имевший роковое значение для сержанта.

Продовольственный склад отделен низкой дощатой стеной от соседнего двора. Всю ночь шел дождь, всю ночь из соседнего дома слышался горький плач. Из громких разговоров посетителей я узнал, в чем дело. Младший сын хозяев дома был ранен в голову. Освободившись из армии, он вернулся домой больным. Этой ночью он неожиданно умер. Голос матери колол мне уши и сердце.

Плакало осеннее небо, плакала потерявшая сына мать, и мое сердце мокло от слез.

На рассвете к деревянному забору подошел старик, держа в руках тарелку с мясом и кувшин с вином.

— Сынок, — окликнул он по-грузински. — Возьми, выпейте с товарищами за упокой души нашего несчастного сына. Он был таким же молодым, как ты. Не отказывай, и ты ведь сын своей матери, генацвале…

Старик оставил кувшин и тарелку и ушел, даже не дав времени поблагодарить.

Сержант заменил меня, я показал ему место кувшина и тарелки. Через полтора часа сержанта пьяного и обезоруженного привели в комендатуру и арестовали.

Выяснилось, что он не выдержал и выпил весь кувшин до дна. А когда работники склада утром пришли на работу, он не узнал их и пригрозил винтовкой. Перепуганный интендант бросился к командиру училища и рассказал обо всем. Сержанта с трудом обезоружили. Его лишили звания. Он уже не сержант, но мы продолжаем:

— Здравствуй, сержант, ну как ты?

— Сержант, родной, не огорчайся, скоро станешь лейтенантом!..

1 ноября 1942 года

— Сестра твоя приехала!..

— Какая у тебя хорошенькая сестра!..

Дежурный по роте Бондарев посмотрел на меня.

— Природа делает странные вещи, братец ты мой, не обижайся. Ты ни на что не похож, а твоя сестра… Я мало встречал таких хорошеньких…

Я застыл на месте. У меня нет сестры, ни некрасивой, ни тем более красивой…

У ограды казармы в глазах у меня потемнело…

— Ноно!.. Ты…

— Гамарджоба, дзма Микаел!.. [4]

И удивительное дело, на глазах наших ревнивых дежурных мы обнимаемся. Я задыхаюсь от волнения, голова у меня кружится. Что-то подобное творится и с Ноно.

Мы идем к осеннему саду. Плачет осеннее небо, но что нам до этого? Я беру из рук Ноно тяжелый узел.

— Что это такое?

— Для вас, для тебя и Арташеса… Бочонок вина и жареные куры.

Говорим по-грузински, который, кстати, я знаю очень плохо, и по-русски, который мы оба знаем плохо, и все же мы не только понимаем друг друга, но даже оживленно разговариваем.

— Ноно, значит, ты не забыла нас?..

— Нет, я сказала себе: надвигается зима, не понести ли мне шерстяных носков ребятам. Я боялась, что вы уже ушли на фронт…

— Ноно, позвать Арташеса?..

Ноно молчит.

Я провожаю ее до места, где дорога выходит из леса и виднеется ее село. Мы должны расстаться. Глаза у Ноно влажные, трудно расставаться. Я целую ее глаза и теплые губы. Она такая кроткая, такая покорная…

Ноно ушла. Провожаю ее взглядом до тех пор, пока сельские сады не скрывают ее стройную фигуру.

Я снова один в лесу под плачущим дождем…

Ноно пришла и ушла.

Сегодня хороший день.

На праздничном параде присутствовал заместитель командующего фронтом. Наш взвод понравился ему своим торжественным, чеканным маршем. Ребятам взвода подарили офицерские пилотки. Теперь интернациональный взвод отличается от всех, но самое главное то, что нам разрешили погулять по поселку или пойти в кино.

Сегодня хороший день.

Оборона Волги радует всех. По всему видно, что бои необычные, командир батальона с удовлетворением чмокает губами.

— Это мешок, западня, товарищи курсанты, вот увидите.

— Дай бог, — шепчет, вздыхая, Иван Медведев.

— Бог не даст, браток, обойдемся и без него, — снисходительно улыбается командир батальона.