На море шторм, облика, словно крылатые чудовища, проносятся над аэродромом. Наташа Меклин выносит полковое знамя. Рядом с Бершанской — незнакомый морской офицер.

— Симпатичный какой! — услышала я за спиной быстрый шепот.

— Товарищи гвардейцы! — в голосе Бершанской звенит сталь. — Командование армии объявило вам благодарность за успешные, самоотверженные действия в операции по высадке десанта южнее Керчи.

В наступившую паузу врывается дружное:

— Служим Советскому Союзу!..

— Сейчас огнеземельцы, — продолжала Бершанская, — находятся в очень трудном положении. Они оттянули на себя основные силы керченской группировки противника, но у них на исходе боеприпасы, продовольствие, нет медикаментов, воды. В море шторм, пробиться нашим судам к Эльтигену не удается. Сбрасывать грузы с больших самолетов бесполезно, плацдарм слишком мал. По летной инструкции я не могу приказать вам лететь. Погода нелетная. Но кто хочет добровольно протянуть руку помощи отважным огнеземельцам — два шага вперед!

Строй колыхнулся, мы шагнули все, как одна.

Морской офицер взволнованным голосом поблагодарил нас, назвал соколами…

С автомашин выгрузили мешки, оружейницы и техники подвесили их вместо бомб. Лейла, прикрывая лицо от ветра планшетом, бегает от самолета к самолету. Она должна лететь первой. Бершанская напоминает!

— Ориентир три огня, треугольник возле школы…

В полете Хиваз молчит, и это как-то непривычно.

— Апа-джан! — вдруг обращается она ко мне взволнованным голосом.

— Что, детка? — настораживаюсь я.

— Этот дядька с гармошкой… Он что, обидел Лейлу?

— Темная история.

— Вот сброшу ему прямо на голову…

— Правильно, — невольно улыбаюсь я, — так и надо, целься получше.

— А я ему яблоко дала. Лучше бы сама съела…

Ветер тащит нас через пролив, никакого мотора не надо. Но я даю полный газ, набираю высоту. Летим вслепую, кругом чернота. Вся надежда на штурмана.

— Пора снижаться, товарищ командир.

— Ты не ошиблась, Хиваз? Все точно?

— Как в аптеке!

— Тогда ищи огни.

— Увижу, Магуба-джан, не беспокойся, у меня глаза острые, как у степного орла.

Впереди зажигаются бледные шары — это зенитки бьют по самолету Лейлы. Прожекторов не видно, лучи застревают в тучах.

— По расчету, огонь открыли, когда Руфа уже отбомбилась, — обрадованно сообщает Хиваз.

— Не отбомбилась, а сбросила груз, — поправляю я.

— Да, правда. Всю ночь будем летать, выручим наших кавалеров! На меня один так смотрел, как будто…

— Не тараторь.

С выключенным мотором летим вдоль берега. Высота сто метров… Восемьдесят… Пятьдесят…

— Вправо. Еще. Так держать! — командует Хиваз. — Вижу. Вижу треугольник!

Только бы не подвел мотор — врежемся в свои же окопы.

Самолет качнуло: это груз пошел к земле.

— Полундра! — орет Хиваз. — Картошку привезли. Угощайте фрицев! Гвардейский привет!..

Несколько прожекторов впиваются в самолет, кажется, во всем мире нет ничего, кроме этого противного света, трассирующих пуль, лая «Эрликонов».

— Ничего страшного, — шепчу я и, убрав газ, заваливаю самолет — падаем в море.

Немцы прекратили огонь, все прожекторы, кроме одного, отшатнулись прочь. Выждав время, включаю мотор на полную мощность — спасибо ПАРМу! — тяну ручку на себя. Сквозь зубы напеваю:

— Магуба-джан, ты поешь или кашляешь?

— Кашляю.

— Давай споем. Вот хорошая песня:

В ту ночь мы сделали более двухсот вылетов. Помогли и второму десанту. На том плацдарме, в случае чего, можно было приземлиться. Первая вынужденную посадку там совершила Ира Себрова. Потом рассказывала:

— Одно колесо, на наше счастье, угодило в воронку. Иначе врезались бы в горку. Вылезли, глядим: справа — танк с крестом, слева надолбы, позади колючая проволока, кошмар…

Иру и ее штурмана в тот же день вывезли с плацдарма на катере. Кругом раненые, убитые, и они двое. Попали под бомбежку. А мы, ожидая, все глаза проглядели…

В армейской газете «Знамя Родины» каждый день печатались материалы военного корреспондента Сергея Борзенко, участника южного десанта. Ему потом присвоили звание Героя Советского Союза. На «Огненной земле» каждый человек был на счету, и корреспондент ходил в атаки, подбивал танки. Помню, он написал о женщине, санинструкторе. Бойцы лежали перед колючей проволокой. Вокруг рвались снаряды, мины — никакой защиты. А время уходит, Саперы сделали проход. Все готово, можно идти в атаку, а командира, видимо, убило. Все лежат. Орудия и пулеметы бьют почти в упор. Жить им оставалось минуты, всех бы перебили. И вдруг женщина, Галина Петрова, поднимается во весь рост, бросается в проход и кричит:

— Вперед!

Моряков будто ветром подхватило. За этот подвиг Галине Петровой было присвоено звание Героя Советского Союза. Позднее мы узнали, что она погибла. Моряки похоронили ее с воинскими почестями, поклялись отомстить за нее, И клятву сдержали.

Писал Сергей Борзенко и про наш полк.

Северо-восточный десант расширил плацдарм, там была создана Отдельная Приморская армия. Десантники с боями прорвались в восточный район Керчи. Эльтигенский десант свою задачу выполнил и седьмого декабря ночью пошел на соединение с главным десантом. Прошли с боями двадцать километров и штурмом взяли гору Митридат! Но силы были слишком неравные, десантникам пришлось отступить, их сняли с керченского берега и отправили на отдых и лечение в тыл.

Лейла готовит двух новых пилотов, по очереди летает с ними на своем самолете. После обеда, проводив ее в полет, я направилась домой и по пути встретила незнакомого моряка. Он был низкого роста, с могучей грудью, угрюмым, загорелым лицом. Голова забинтована. Шесть наград, два ордена Славы.

— Где мне найти Ольгу Санфирову? — спросил он рокочущим, как мотор бомбардировщика, голосом.

Сердце у меня екнуло. Лейла говорила мне, что в один из мешков, сброшенных десантникам, она вложила записку, просила сообщить, есть ли на «Огненной земле» ее куйбышевский знакомый. Мне не верилось, что на записку кто-то обратит внимание. Но, кажется, она дошла по назначению.

— Санфирова в учебном полете, — сказала я сдавленным голосом, предчувствуя недоброе. — Будет через полчаса.

— У меня пять минут времени, — моряк нахмурился. — Жаль. Учится, значит.

— Не учится, а учит, — уточнила я.

— Понятно. А вы письмо ей передать можете?

— Конечно. Она моя подруга. От кого письмо?

— От человека, которого она разыскивала.

— Он жив? — насторожилась я.

— Ранен в ногу, — моряк протянул мне листок бумаги, свернутый треугольником. — Раз уж вы ее подруга, скажу кое-что от себя, можете передавать ей или не передавать, дело ваше.

— Слушаю вас.

— Записку Санфировой мы прочитали, передали ему. Была возможность послать ответ, но он не захотел. Кое-что нам было известно. В общем, ребята с ним крупно поговорили, заставили написать вот это, — он кивнул на конверт. — У него семья: жена, сын. Женился перед войной.

— Трус, — невольно вырвалось у меня.

Моряк поежился.

— Воевал он неплохо, а в этих делах… — он развел короткими, почти черными от загара и ветра руками.

Из-за дома выскочила Хиваз, увидев незнакомца, тихонько запела:

Моряк повернулся к ней, и она прикрыла рот ладошкой, испуганно вытаращив лукавые глаза.