Вернулись все, кроме Распоповой. Вскоре погас посадочный прожектор, а за ним и стартовые огоньки, которые светились на этот раз как-то печально.
— Пропали без вести, — слышу я чей-то негромкий, сдавленный голос.
В мозгу неотвязная идиотская мысль: я принесла несчастье эскадрилье.
Проходим мимо крайнего домика.
— Медпункт? — спрашиваю я, разглядев на двери крест.
— Да, — вздохнув, ответила Лейла. — Недавно здесь скончалась Валя Ступова. Такая была веселая всегда. Пела как соловей. От ран умерла. Понимаешь, во сне слышу ее голос. Льется откуда-то с неба. А ее не вижу…
Небольшие потери? Нет, небольших потерь на фронте не бывает. Только большие.
Ночь сто семидесятая
Днем провели открытое партийное собрание. В президиуме, за хвостом самолета — Рунт, Рачкевич, Бершанская. Повестка дня: «О новой тактике ночного боя». Докладчик — командир полка.
— Немцы приноровились к нашей тактике, — говорит она. — Значит, пора ее менять…
Новшество, предложенное Бершанской, такое: самолеты должны стартовать не поодиночке, а парами. Обычно первый самолет, снижаясь над целью с приглушенным мотором, сбрасывает бомбы без особых помех, иногда его вообще не успевают обстрелять. Экипажам, получившим задание бомбить тот же объект, стартующим позднее, приходится туго: враг встречает их яростным огнем зенитных батарей. Надо усилить мощь первого удара. У второй пары задания разные: один экипаж поражает цель, второй сбрасывает бомбы на прожекторы и огневые точки.
Гляжу на Бершанскую и жалею, что я не скульптор. Сколько силы и красоты, несокрушимой воли в ее облике!
Лейла говорила мне, что семья Евдокии Давыдовны осталась в Сталинграде. Никаких вестей из этого огненного ада, она, конечно, не получает.
Предложение командира полка одобрено. Решено изменить интервал между взлетами. Тактика бомбометания меняется постоянно. Бершанская и сами девушки придумывают все новые ухищрения, помогающие перехитрить, ошарашить врага.
После собрания мы с Лейлой прогулялись по станице. Жители, в основном старики и старухи, работали в садах, в поле. Видно, что до многого руки не доходят: не убрана кукуруза, стоят нетронутыми виноградники, сады. Народ здесь приветливый и щедрый.
Вечер. С горных пастбищ, позванивая колокольчиками, возвращаются коровы и козы. Я отправилась за молоком, не удержалась, попросила у хозяйки разрешения подоить корову. Худенькая старушка охотно согласилась. Только я приступила к делу, за спиной голос:
— Магуба, научи меня доить.
Вера Белик. С удовольствием даю первый урок. Вот бы чем нам заниматься!
— Ты способная ученица, — говорю я.
— Правда? — новоиспеченная доярка недоверчиво качает головой, смущенно улыбается.
Хозяйка поглаживает корову, говорит ей ласковые слова. Ведро постепенно наполняется душистым молоком.
— Кто-то бежит сюда, — хозяйка вытягивает шею: — Танечка Макарова.
— Сейчас скажет: срочно на командный пункт! — проворчала Вера.
Она угадала.
— Верочка, срочно на командный пункт! Летим на разведку…
Расстелив на хвосте самолета штурманскую карту, Лейла уже уточняла задание. Девушкам предстояло подыскать подходящую площадку для аэродрома подскока. Такие аэродромы давали возможность увеличить продолжительность и дальность боевых вылетов.
— Обратите внимание на этот суходол, — Лейла постучала указательным пальцем по карте. — Правда, там стога сена… Не беда, — решила моментально, — переместим их. Используем для маскировки. Главное; найти ровную площадку…
Самолет улетел.
Вскоре на станицу с гор хлынули потоки холодного воздуха. Туман закрыл долину и все вокруг. Что делать? Самолет Макаровой должен вот-вот вернуться.
Не мешкая, с двух сторон аэродрома мы зажигаем костры. Огонь жадно пожирает кучи хвороста, но отойдешь метров на двадцать — ничего не видно. Поливаем хворост автолом: в небо взлетают языки пламени. Пускаем ракеты.
Слышим: самолет кружит над нами. Кажется, он совсем низко. Нет, не видят девушки сигналов. Гул удаляется, затем приближается снова. Снижаться опасно, можно врезаться в скалы, а с высоты огней не разглядеть.
Гул мотора все тише, тише. Вот и пропал совсем. Костры тоже прогорели, угли подернулись пеплом.
Еще один экипаж пропал без вести…
К Вере Белик я уже успела привязаться.
Таня Макарова, Макарыч, как ее называют девушки. Взлетела безупречно. Как-то изящно развернулась, чем вызвала довольную улыбку на лице Бершанской. Будто пролетела жар-птица. И по земле Таня ходит красиво. Удивительная походка. Так проплывают девушки с ведрами на коромыслах мимо парней. Самолета уже не видно, а мы стоим и смотрим в небо.
— Таня и Вера — неразлучные подруги, — тихо говорит Лейла, зябко прижимаясь ко мне. — Лучший экипаж в полку. Макарыч летает с семнадцати лет. Настоящий ас. Ты же видела, у нее бесподобный почерк, Бершанская говорит, летает, как ангел. Не может она разбиться.
В знак солидарности я крепко обнимаю Лейлу. А в воображении мелькает, повторяясь без конца, одно и то же видение: из белой тьмы бесшумно появляется самолет, врезается в черную каменную стену, обломки мучительно медленно падают в пропасть…
Вернувшись на квартиру, мы и тут не знаем покоя: склоняемся над картой.
— По-моему, они пролетели на ту площадку, которую выбрали для аэродрома, — предполагаю я.
— Я тоже так думаю, — соглашается Лейла, впиваясь в карту глазами. — Они здесь, в суходоле. Горючего у них ни капли.
Хозяйка, бабушка Марфа, услышав наши рассуждения, утешает:
— Туман только тут, у нас, в соседних станицах его нет, там ясно.
Бабушка души не чает в Лейле. Связала ей теплые носки. Если что печет или жарит, первый кусочек на пробу — тоже своей любимице. А вообще-то у каждой девушки есть в станице своя бабушка, только у меня пока нет. Впрочем, хозяйка коровы, которую мы подоили с Верой Белик, так ласково на меня глядела…
Не спим всю ночь, надеемся, что туман рассеется. Но он словно прилип к земле.
Ночь сто семьдесят первая
Ближе к обеду туман частью рассеялся, частью навис над долиной, превратившись в мглистую пелену, летать все равно нельзя.
С Лейлой мы наговорились вволю. После ее рассказов о боевой жизни полка мне хотелось кричать на всю станицу: «Я должна летать! Должна!» Но я молчала, утешая себя надеждой, что не сегодня — завтра мое желание сбудется.
Вечером меня назначили дежурной по аэродрому.
Как назло снова сгустился туман. Вижу — по дороге навстречу мне медленно движется автомашина: фары вспыхнули и погасли. Показалось подозрительно. Может быть, патруль ее не заметил?
— Стой! — кричу во весь голос.
Машина продолжает ползти. Тогда, вынув из кобуры пистолет, стреляю вверх.
Машина останавливается. Шофер, молодой парнишка, высовывается из кабины, испуганно смотрит на меня.
— Куда? Документы.
Вместо ответа шофер спрашивает:
— Ассиновская?
Призвать его к порядку я не успела, из кузова раздались женские голоса:
— Кто это?
— Свои!
Один голос кажется знакомым. Подхожу, свечу фонариком… Нина Распопова со своим штурманом Ларисой Радчиковой! У Нины под шлемом белеет полоска бинта.
— Сыртланова! — кричу я. — Дежурная! — И разряжаю в воздух всю обойму. Просто ошалела от радости.
Через несколько минут примчались девушки. Началось столпотворение…
Распопова повторила то, что рассказала Лейла. Но у самой воды она выровняла самолет, и он, пролетев немного, ткнулся на ничейную полосу. Девушек спасли наши кавалеристы, доставили их в госпиталь.
— А где Вера Белик? — спросила вдруг Нина. — Зовите ее! Мы ей письмо от жениха привезли, пусть попляшет!
Неловкую паузу прервала Лейла:
— Она и Макарыч на новом аэродроме. Дай-ка письмо, я полечу к ним, передам.
Посыпались вопросы:
— Что за жених?
— Он в госпитале?
