А всего девушки-истребители обили 39 фашистских самолетов.

Оба полка наших «сестренок» по ряду причин были «разбавлены» мужчинами, только наш, Таманский, с начала до конца войны оставался чисто женским.

Мы «спросили у «сестренок», строгий ли у них командир. Одна из них ответила:

— Мы все очень волновались — кого назначат вместе Марины Михайловны. Прилетел майор Марков. Перво-наперво осмотрел несколько самолетов. Сделал замечание девушке-вооруженцу: «Пулеметы сказаны слишком густо, стрелять не будут». У той еще улыбка с лица не сошла, а в глазах — слезы. Видим — смутился. Приказал построиться. Первые его слова: «Я ваш новый командир. Предупреждаю, буду спрашивать с вас строго. Никаких скидок на то, что вы женщины, не ждите. Прошу это запомнить…» Мы следили за каждым его шагом, все примеряли а как бы поступила Раскова? Трудно ему было с нами первое время. В общем, очень строгий, но много общего в характере с Мариной Михайловной, к такому мы пришли выводу: человечный, скромный, справедливый. Опытный, бесстрашный летчик. Он не намного старше нас, но мы за глаза называем его Батей…

Погода была нелетная, и вечер наш затянулся. Пели, танцевали. Мы с Лейлой исполнили свой коронный номер: спели дуэтом татарскую народную песню «Кара урман».

Женя увлекла меня в сад, неожиданно спросила:

— Ты знаешь стихи Тукая?

Я улыбнулась.

— Конечно, знаешь. А я нет, только по наслышке. Почитай что-нибудь и переведи.

Я прочитала несколько стихотворений, с ходу перевела.

— Его саз звучал недолго, — сказала я. — Он прожил всего двадцать семь лет.

— Как Лермонтов, — тихо сказала Женя.

— Да, только у Тукая жизнь сложилась по-другому. Он лишился отца, когда ему было полтора года. Мать вышла замуж за муллу соседней деревни, мальчик остался на попечении бедной бабушки. Однако мать его очень любила, забрала к себе, но вскоре умерла. Вспоминая детство, Тукай писал: «Я в муках жил…», «Бродил по миру сиротой, среди могил…» Габдуллу отправили в деревню к деду. У бедного старика шестеро детей, сам не знает, как сводить концы с концами. Упросили проезжего ямщика отдать изнуренного голодом мальчика кому-нибудь в Казани на воспитание. Приютила его семья кустаря. Хозяин и хозяйка заботились о нем, как о собственном ребенке, но внезапно заболели и отправили малыша, обратно к деду. А тот, не чая, как от него избавиться, отдал на воспитание крестьянину из деревни Кырлай. Там Тукай жил до девяти лет. Потом у него объявилась родственница в Уральске, забрала к себе.

В 1907 году он приехал в Казань, стал печататься… Мизерные гонорары, жизнь впроголодь. Короче, полная неустроенность. А у него чахотка. Болезнь обострялась с каждым днем, и Тукай таял, как свечка. Несмотря на плохое здоровье, побывал в Нижнем Новгороде, Астрахани, Уфе, Петрограде. Весной 1913 года умер в казанской больнице. Так вот безвременно и оборвалась жизнь поэта. А его стихами и поэмами зачитываешься. Может, потому, что он сумел выразить в своих произведениях всю душу народа, ненавидел националистов, «толстобрюхую знать». Своими учителями он считал Пушкина, Лермонтова, переводил их и других русских поэтов на татарский язык. В одном из его стихотворений есть строки:

Демократ по убеждению, он дружил с первым татарским большевиком Хусаином Ямашевым. Говорят, Максим Горький плакал, слушая переводы его стихов.

— Да, трудно представить, сколько песен он унес с собой в могилу, — Женя помолчала. — И каких песен. Только гений мог в таких условиях и за такой короткий срок стать классиком.

Самая ужасная ночь в истории нашего полка: выполняя задание, над целью сгорели сразу восемь наших девушек: Галя Докутович, Глаша Каширина, Аня Высоцкая, Женя Сухорукова, Соня Рогова, Лена Саликова, Валя Полунина, Женя Крутова.

Полеты остановили. Восемь коек — как восемь могил. Койки Гали Докутович и Глаши Кашириной стоят рядом. Одна тумбочка на двоих. На ней — стеклянная банка с полевыми цветами…

К Гале Докутович в полку относились с особой нежностью. Она училась до войны в Московском авиационном институте, была одним из лучших штурманов полка, мечтала стать пилотом. Год назад с ней произошло несчастье: после очередного боевого вылета, ожидая, когда техники отремонтируют самолет, она легла на траву около аэродрома, уснула и на нее в темноте наехал бензовоз. С поврежденным позвоночником ее отправили в госпиталь. Через полгода она вернулась в эскадрилью, снова стала летать, хотя это давалось ей нелегко. Бершанская неоднократно предлагала ей перейти на штабную работу, но Галя не соглашалась. Без неба для нее не было жизни.

И Глаша Каширина мечтала стать пилотом. Снова и снова я представляла, как она в длинной не по росту юбке, босиком, с пистолетом в узелке идет по степи, мечтая, как о высшем счастье, о встрече с родным полком… Как ведет в темноте одинокий самолет, управляя одной рукой и приподнимая другой залитое кровью тело подруги. Звучит в ушах ее надломленный голос: «Дуся убита». Нет, она шепчет: «Я убита… Мы убиты…»

В ту страшную ночь полк получил задание нанести удары по сильно укрепленному району «голубой линии». Эскадрильи одна за другой дважды отбомбились, все экипажи благополучно вернулись на аэродром. И снова самолеты выруливают на старт. Первой летит эскадрилья Тани Макаровой. Задание прежнее — бомбить огневые точки в районе станицы Крымской.

В ночь ушел самолет командира звена Жени Крутовой со штурманом Леной Саликовой. Это был один из лучших экипажей в полку. Женя летала с 1937 года, до войны работала пилотом-инструктором Чебоксарского аэроклуба, успела подготовить двадцать летчиков. Она никогда не терялась даже в очень сложных ситуациях. Однажды совершила вынужденную посадку на дно оврага. Награждена двумя орденами.

Над целью самолет попал в паучьи лапы пяти прожекторов, но зенитные орудия и пулеметы огня не открывали. В темноте над станцией кружил фашистский истребитель, он как коршун бросился на добычу и с близкого расстояния, почти в упор, расстрелял беззащитный «По-2». Прожекторы погасли. Подлетел второй самолет — все повторилось. И так четыре раза. Самолеты вспыхивали и падали, рассыпая красные и зеленые искры — в кабинах штурманов взрывались ракеты.

Все экипажи, кроме первого, понимали, что происходит, маневрировали и продолжали выполнять задания. И выполнили. Те, кто попал в лучи прожекторов, погибли. Помочь им было невозможно — на истребитель бомбы не сбросишь…

Молча мы лежали в своих постелях. Никто не спал… Ночь скорби.

— Мы будем мстить, — беззвучно шепчу я, — до последней военной ночи.

Днем Бершанская собрала летный состав. Как всегда — подтянутая, внешне спокойная, но ужасная ночь не прошла бесследно: заметнее стали морщины у глаз и седых волос прибавилось. «Как ей трудно», наверно, сейчас», — подавляя вздох, подумала я. Вспомнились строчки Глаши Кашириной, посещенные командиру полка:

Вспомнила я в эти минуты и рассказ Лейлы о том, как Бершанская в дни отступления однажды сама подыскала подходящую площадку для нового аэродрома и спасла полк, вывела его из-под танкового удара. Но война есть война — прошлой ночью фашисты перехитрили нас, мы потерпели поражение.