— Раны, которые наносит война, — сказала я, — залечить труднее. Когда-то люди сражались дубинами, убивали друг друга, но Земля почти не страдала, а теперь… Если фашистам дать волю, они изобретут такое оружие, нанесут Земле такие раны — не помогут ни воды, ни ветры, ни зелень. Рунт говорила, что Гитлер уже пугает весь мир каким-то секретным сверхоружием.

— Нас, конечно, не запугаешь, но Германию надо разгромить как можно скорее. Каждый час дорог, а наши союзнички не торопятся…

Женя вскинула голову:

— Смотри сколько самолетов.

Над станицей в лучах еще невидимого солнца в сторону Новороссийска неслись краснозвездные «Ильюшины», «Петляковы», «Яковлевы», «МиГи».

Весну 1943 года военные историки назвали весной великих ожиданий. С середины апреля на всех фронтах установилось небывалое за всю войну затишье. Только в воздухе шли ожесточенные бои, да на Малой земле десантники отбивали яростные атаки немцев. Всем было ясно: после весенней паузы грянет летняя кровавая буря.

Линия фронта шла почти прямо от Ленинграда до Черного моря, лишь в одном месте на запад выдавался огромный выступ, названный позднее Курской дугой. Изучая карту, мы снова без особого труда разгадали замысел фашистского командования: нанести удары в основание выступа с юга и севера, срезать его и окружить находящиеся там советские войска. Ждали, конечно, и наступления Красной Армии — по всему фронту.

Наша стратегическая мысль снова оказалась на высоте: как потом выяснилось, Гитлер еще в середине апреля подписал приказ о проведении операции «Цитадель». Этому наступлению, говорилось в приказе, придается решающее значение, оно должно завершиться быстрым успехом. Гитлеровцы отчаянно жаждали реванша за поражение под Сталинградом, они готовы были сжечь в огненном пекле новые сотни тысяч солдат, лучшие дивизии, лучшее оружие, лишь бы снова оказаться на коне. Победа под Курском, вещал Гитлер, станет факелом для всего мира. В этом «факеле», как известно, гитлеровская «Цитадель» сгорела дотла.

Весной Советское командование поставило перед военно-воздушными силами очень важную задачу: до начала летних решающих сражений добиться господства в воздухе. Над «голубой линией», затем над другими участками советско-германского фронта разгорелись невиданные воздушные бои. За полтора месяца только в кубанском небе было сбито более тысячи немецких самолетов. Здесь сражались многие прославленные советские летчики, в том числе будущий трижды Герой Советского Союза Александр Покрышкин. Наша авиация бомбила и вражеские аэродромы. Всего с апреля по июнь гитлеровцы потеряли более трех с половиной тысяч самолетов. Приказ Верховного Главнокомандования военно-воздушные силы выполнили: господство в воздухе было завоевано, в дальнейшем оно неуклонно возрастало и к концу войны стало подавляющим.

Лейле отдали резервный самолет. Она с Руфой, я с Женей и еще два экипажа получили задание нанести удар по одному из отдаленных аэродромов противника. Охранялся он усиленно: много зениток, пулеметов, больше десятка прожекторов, но ночью его не бомбили, так что рассчитываем на внезапность.

Первая пара, планируя, заходит на цель. Мы различаем силуэты самолетов. Сейчас они сбросят САБы, И вдруг внизу вспыхнули две цепочки огней… Взлетная полоса! По таким сигнальным огням поднимаются и садятся самолеты. Я вижу темную громаду бомбардировщика, выруливающего на старт. «Хана тебе, голубчик, — мелькнула мысль. — Отлетался». САБы нам не понадобятся…

Четыре бомбы отделились от самолета Лейлы. Они еще в воздухе, а из кабины штурмана вываливаются одна за другой зажигалки — термитные бомбочки, начиненные смесью, которая при взрыве дает температуру три с половиной тысячи градусов.

Всплески огня, взрывы. Вспыхнули прожекторы, заработали зенитные пушки, но их снаряды рвутся где-то высоко в облаках. Чтобы исправить ошибку, изменить прицел, зенитчикам потребуется не меньше минуты, нас это вполне устраивает.

Аэродром — как на ладони. Видны самолеты, укрытые в капонирах. Не один и не два. Я отсчитываю про себя секунды, жду желанного возгласа Жени «Пошли!». Время тянется долго, мучительно долго.

Наконец дождалась. Дав полный газ, я проношусь между голубоватыми, рассекающими ночь смерчами, жду, что Женя крикнет: «Попали!» Но она молчит, хотя внизу грохочут взрывы, бушует пламя. Гляжу в зеркало — она копошится в кабине, как белка в дупле.

— Ты чего вертишься?

— Не могу найти…

— Что?

— Бомбу!

Самолет летит сквозь рой трассирующих пуль, каждая из них — как маленькая шаровая молния. Луч прожектора полоснул сзади, у меня похолодела спина. Вырваться из этого ослепительного яркого тоннеля, ведущего прямо на тот свет, пока не удается.

— Нашла! — в голосе Жени такая радость, словно она обнаружила осколок Тунгусского метеорита. — У-у, проклятая…

Термитная бомбочка полетела за борт. Я резко взяла ручку на себя — самолет устремился вверх. А внизу неожиданно раздался адский грохот, вспышка озарила, как мне показалось, всю «голубую линию». Воздушная волна подхватила «По-2», и он, содрогаясь, взлетел к звездам, как скоростной истребитель, сам Покрышкин позавидовал бы такому маневру. Немцы нас потеряли. Как говорит Лейла, мы улизнули, сверкнув пятками.

— Вот это да! — восхищенно воскликнула Женя. — А я ее ругала.

— Кого?

— Да бомбу эту. Наверно, в бензохранилище угодила. Все еще горит, как здорово.

«Хорошо, что высота была приличная, — облегченно подумала я, — иначе мы бы тоже все еще горели». Уточнив курс, Женя запела:

Припев горланим втроем: Женя, я и мотор:

На аэродром мы вернулись последними.

Подбежала Лейла, обняла меня, закружила:

— Летаем! Воюем!..

Давно я не видела ее такой оживленной.

Немцы обстреляли только два самолета, и оба — целехонькие! Сгрудившись у края аэродрома, мы все вместе пьем чай, молча любуемся далекими отблесками пожара.

На новое задание, в район Новороссийска, полетели не с обычными бомбами, а с кассетами, начиненными зажигательными ампулами. С таким грузом надо обращаться очень осторожно.

Бершанская несколько раз повторила:

— При взлете будьте предельно внимательны, прошу вас, и тем более при посадке, если по каким-либо причинам придется приземляться с кассетами.

Успели сделать по три-четыре вылета, все шло нормально. Наступил рассвет, я заходила на посадку последней, подумала: «Слава богу, задание выполнили, кажется, все вернулись благополучно». Заруливая на стоянку, увидела: с самолета Лейлы техники сняли неиспользованную кассету, но не придала этому значения. У подбежавшей Радиной спросила:

— Все живы-здоровы?

— С экипажами полный порядок, Магуба, а машины, как всегда, нуждаются в нашей срочной помощи. Поздравляю с благополучным возвращением.

— Спасибо, милая, — я вылезла из кабины. — А что у Лейлы с кассетой?

— Еле отцепили, дужка погнулась. А мотор не барахлил?

— Нет, Зиночка. Работал, как часы…

Пришла я в общежитие, сняла комбинезон, стою перед зеркалом, причесываюсь. Появилась Лейла и — с размаху кулаком по подушке.

— Ненормальная! — проворчала сердито.

— Кто?

— Руфа! — она повернулась ко мне. Лицо бледное, брови сдвинуты.

— Что случилось? — встревожилась я не на шутку.

— Ты представляешь, что она выкинула? — Лейла всплеснула руками. — Правая кассета не отцепилась, я пыталась стряхнуть ее над целью, ничего не вышло, делать нечего, легла на обратный курс. Предупредила Руфу: расстегни ремни, как приземлимся, выпрыгивай на ходу и отбегай в сторону. Она спросила: «А ты?» А что я, отвечаю, посажу самолет как надо, уже светает, ничего не случится. И вдруг Руфа говорит: «Вылезу на крыло, попробую отцепить». Я крикнула: не смей! Она свое: «А вдруг кассета сорвется при посадке? Она, наверно, чуть держится». И вылезла на крыло. Что мне было делать? Лечу ровно, как на боевом курсе, думаю: «Ну, покажу я тебе на земле, где раки зимуют!» Дотянулась она до кассеты, помучилась, ничего сделать не смогла — та как припаянная. Вижу: выдохся мой милый штурман, вернуться в кабину у нее нет сил. Вот-вот свалится с крыла. Говорю ласково: Руфиночка, милая моя, не нервничай, попробуй подтянуться. Кое-как она добралась до моей кабины и совсем обессилела. Говорит: «Не могу больше». Я ей: душечка моя, дорогая, бесценная, ну еще чуточку, совсем немного осталось. Попыхтела она изрядно, добралась, свалилась в свою кабину. Ну, тут я отвела душу: бестолковая! — кричу, — сумасшедшая! Она сидит, помалкивает. Ты представь — как бы я вернулась без штурмана? Да я бы сама выбросилась.