К нам подсела Женя Руднева. Я ни разу не видела ее танцующей. Многим нравилась эта обаятельная, большеглазая девушка, но она словно не замечала этого. Приглашавшим ее потанцевать неизменно отвечала: «Я не танцую». На настойчивых кавалеров смотрела с каким-то изумлением: «Вы что, плохо слышите?»

— Как жаль, что Раскова не дожила до этого дня, — сказала Женя. — Вот был бы для нее праздник.

— Я тоже все время думаю об этом. — Бершанская закурила. — Женский гвардейский полк… Сколько Марине Михайловне пришлось спорить, доказывать. Противники женских авиационных формирований приводили, по их мнению, неотразимые аргументы: «Нет армейской выучки, никакого представления о военной дисциплине, в авиации необходимы железные нервы, колоссальная сила воли. Ваш перелет — явление исключительное, к тому же он был совершен в мирное время». Ну и тому подобное. А она верила в нас и расчистила нам дорогу в военное небо.

— Ничего нового не узнали о ее гибели? — тихо спросила Женя Бершанскую. — Вы обещали нам сказать, если узнаете. До сих пор не верится, что Расковой нет. Какая-то чудовищная несправедливость судьбы.

— Нового почти ничего. Известно только, что она попала в снегопад. Потеряла ориентир — самолет врезался в гору. Бомбардировщик «Петляков-2» сложная машина. Даже некоторые летчики-мужчины побаиваются его.

К нашей компании присоединились другие девушки. Евдокия Давыдовна продолжала:

— Когда она совершала на этой машине первый самостоятельный полет, сначала все шло нормально. Стала заходить да посадку — отказал левый мотор. Самолет стал заваливаться на крыло. Все решали какие-то мгновенья. Марина Михайловна сумела выровнять машину, на одном моторе долетела до соседнего маленького аэродрома и благополучно приземлилась.

Мы долго говорили о Расковой. Евдокия Давыдовна рассказывала о своих встречах с ней. Вспомнили, как она заботилась о семьях своих воспитанниц, писала письма в разные инстанции, чтобы помогли эвакуированным с жильем, с топливом. Выложили на стол фотографии Марины Михайловны, вырезки из довоенных газет. Бережно перебирали их, всматривались снова и снова в дорогие черты.

— Какие глаза!

— Какая улыбка…

— А лоб — высокий, чистый, ни одной морщинки.

— Очи, а не глаза, не лоб, а чело.

— Военная форма ей шла.

— И властная была, когда надо, и суровая…

Кто-то вспомнил слова Константина Симонова:

— У нее были чудесные косы…

— Помните, мы провожали ее в Энгельс? Стройная, в гимнастерке, на груди Золотая Звезда. Я такой ее и запомнила на всю жизнь. Умирать буду, вспомню.

— И не думали, что видим ее в последний раз..

— А помните, что она сказала нам на прощанье? — спросила Бершанская. — Ее последние слова: «Я уверена, вы станете гвардейцами!»

— Вот и стали. А ее нет…

Одна из девушек призналась:

— С ее книгой «Записки штурмана» я до войны не расставалась. И в гости, и на свидание, даже в туалет с ней ходила.

Все рассмеялись.

Лейла встала и строгим голосом отчеканила:

— Всему личному составу приказываю: перед баней пройти стрижку волос. Устанавливаю для всего личного состава сбора единую прическу: перед — на пол-уха и под польку — затылок. Ношение других видов причесок только с моего персонального в каждом отдельном случае разрешения. Начальник сбора особых полков майор Раскова.

Мы повернулись в сторону танцующих. С минуту молча смотрели на Зою Парфенову, высокую, сероглазую красавицу с роскошными белокурыми косами, уложенными вокруг головы. Словно почувствовав на себе наши взгляды, она удивленно и весело глянула на нас: что, мол, уставились?

Приказу Расковой о короткой стрижке будущие боевые летчицы подчинились беспрекословно, даже не задумываясь над оговоркой, содержащейся в нем. Но вот в парикмахерской Зоя распустила косы, и кто-то решительно заявил:

— Такую красоту надо сохранить, в виде исключения. Правда, девочки?

Все с этим согласились. В самом деле, волосы у Зои были удивительные: густые, светлые как лен, шелковистые. Но когда ей предложили идти к Расковой за разрешением, она вспыхнула:

— Я с ума еще не сошла!

Подруги настаивали и чуть ли не силой вывели ее из парикмахерской.

— Марина Михайловна предусмотрела в своем приказе именно такой случай, — уверяли девушки Зою.

— Не выдумывайте, — возражала она. — Да и неудобно воевать будет.

— Ничего, привыкнешь.

И Зоя Парфенова, девушка из Чувашии, стала единственной летчицей в полку, сохранившей довоенную прическу. Косы не помешали ей воевать — она стала Героем Советского Союза.

Приятно было смотреть на эту милую, непосредственную девушку — невольно вспоминалась довоенная юность.

Зоя подошла к нам, но ни о чем не спросила, стояла и слушала.

Перебивая друг друга, девушки вспоминала:

— У Хиваз ножка, как у Золушки, тридцать третий размер, а сапоги получила — сорок второй!

— Рая Аронова уступила ей свои, чуть поменьше.

— Белье мужское…

— Я однажды по тревоге выскочила в шинели, но без брюк, и сапоги на босу ногу…

Внезапно наступила пауза, лица девушек стали серьезными.

«Вспомнили погибших подруг», — мелькнула у меня мысль. Я знала, что в марте 1942 года в Энгельсе во время тренировочного ночного полета погибли два экипажа. Ожидала, что сейчас разговор пойдет об этой трагедии, но пришло время расходиться. По пути в общежитие я спросила у Лейлы:

— Как тогда погибли девушки? Подробностей я до сих пор не знаю.

Лейла с минуту шла молча, потом, взяв меня под руку, тихим голосом, чтобы не слышали другие, рассказала:

— Попали в снегопад, потеряли пространственную ориентировку. Погибли Лиля Тормосина, Надя Комогорцева, Аня Малахова, Марина Виноградова. Так их было жалко… Не успели сделать ни одного боевого вылета, не сбросили на врага ни одной бомбы. Никогда не забуду, как прощались с ними. Почетный караул, траурные мелодии… Я тогда думала: только бы попасть на фронт, сделать один вылет, сбросить бомбы, например, на мост, по которому движутся фашистские танки, своими глазами увидеть, как они обрушиваются в воду, как идут на дно гитлеровцы — и больше ничего мне в жизни не надо. Потом появилась мечта: дожить до нашего победоносного наступления по всему фронту, увидеть драпающих немцев, и все, можно умереть спокойно. А теперь…

Лейла замолчала.

— А теперь? — спросила я, прижимая к себе руку Лейлы. — Дожить до полной победы?

— Ну, это сверхмечта! — рассмеялась она. — А ближайшая, очередная — дожить до того дня, когда на нашей земле не останется ни одного фашиста. А какая у тебя мечта? Я имею в виду не далекую, а близкую.

— Самая близкая — забраться в постель, а далекая — плюнуть сверху на Берлин, потом погулять на твоей свадьбе.

— Погуляем!.. Скажи, Магуба, а у тебя было такое — теряла ты в полете ориентировку относительно горизонта?

— Если бы теряла, не шла бы сейчас с тобой. Впрочем, что-то подобное было, когда начинала летать. Выручал инструктор.

— В ту страшную ночь разбился и самолет Иры Себровой. Штурманом у нее была Руфа Гашева. Упали на крыло, машина — в груды обломков, а они отделались легкими ушибами. Пожалуй, потеря пространственной ориентировки — самое страшное, что может произойти с летчиком. Помню, инструктор рассказывал… Пилот, попадая в плен ложных ощущений, перестает представлять, как идет самолет. Это может случиться и в ясную ночь. Огоньки внизу вдруг покажутся звездами и наоборот. Машина идет ровно, а летчику кажется, что она накренилась на девяносто градусов. Он перестает верить приборам, начинает выравнивать самолет и по спирали устремляется к земле… Нам тогда, в Энгельсе, просто не хватало опыта, мы еще не знали по-настоящему, что такое ночь, не умели по малейшим штрихам определять свое местонахождение. А приборов для слепого полета — почти никаких… Когда прилетели на фронт, ожидали, конечно, что сразу ринемся в бой. Как все девушки полка, я тогда тоже считала: командование нас недооценивает, почти месяц мы, отважные асы, потеряли даром. А теперь уверена: все было сделано правильно. Мы учились летать в свете прожекторов, с опытными штурманами пересекли линию фронта. При первых боевых вылетах немцы нас почти не обстреливали, мы решили, что командование бережет нас, возмущались. Запомнилась мне одна фраза, сказанная кем-то из девушек: «На такой войне даже не поседеешь!» Какие мы были глупые. Объекты, которые мы бомбили, были, конечно, важными, хорошо охранялись, но немцы готовили крупное наступление и не хотели раньше времени демаскироваться.