Течением медленно несло лодку — больше качало, чем несло, — к берегу, до которого осталось всего ничего, два десятка энергичных взмахов веслами. Но они не спешили. Рудольф все же немного устал, Лаура, наверное, это видела и не торопила. Но возможно также — им просто не хотелось никуда торопиться.

Лодку прибило к камышу. Тогда Рудольф снова взялся за весла и в несколько длинных гребков пригнал лодку к берегу; плоскодонка чиркнула по песку и стала как вкопанная.

— Если хотите, на несколько дней можете взять лодку. А понадобится, я пришлю к вам Мариса, — сказала Лаура.

Рудольф поблагодарил, сошел первый, подал Лауре руку, и она, почти не опираясь на нее, спрыгнула на берег.

— Спасибо!

Лаура больше не называла его доктором, но звать по имени, видно, стеснялась.

— Ма-ма-а!

По косогору, чуть прихрамывая, сбегал Марис. Ни туфли, ни бинта на ноге не было. Запыхавшись, влетел он в раскинутые руки Лауры.

— Я… я увидал вас.

— Бабушка пустила?

Но Марис, будто не слышал, выскользнул из ее объятий и подошел к Рудольфу.

— Здорово, что ты приехал! — обрадовался мальчик.

— Что сначала надо сказать? — напомнила Лаура.

— …здравствуй… — немного помедлив, поправился Марис. — Где ты был, Рудольф, в Заречном?

— Так точно. А где твоя повязка?

— Ну, мокрая…

— Бродил по воде, наверно?

— А ты… ты хочешь грибной соус?

— Что-что?

— Грибной соус.

— А ты, оказывается, к тому же большой дипломат! — посмеялся Рудольф.

— Кто это такой? — спросил мальчик, глядя на Рудольфа снизу, и тоже засмеялся.

— Дипломат… Как тебе сказать? Дипломат — это хитрая лиса.

— А! Ты хочешь соус? — повторил Марис и взял его за руку.

— Если я съем соус, может не хватить кому-нибудь из вас.

— Да ну! Большая сковорода полная — через край пошло. Как зашипел на плите! Вот дыму, ты бы видел! — чуть не с восторгом прибавил мальчик. — Бабушка сказала, чтобы ты приходил.

— Бабушка просила, — снова поправила Лаура, но это замечание Марис пропустил мимо ушей. Тогда она обратилась к Рудольфу: — В самом деле, пойдемте к нам ужинать!

Есть ему не хотелось, но и уезжать отсюда, правду говоря, тоже не хотелось.

— А можно все так оставить? — только спросил он, окидывая взглядом непривязанную лодку и. весла, еще не вынутые из уключин.

— Да кто тут возьмет, — ответила Лаура.

Действительно, кому да и зачем она нужна, обшарпанная плоскодонка, это старое, когда-то, очевидно, синее, а сейчас перепелесое корыто? Наверняка не Лаура придумала эти вечные запирания-отпирания.

Когда они взбирались на гору, Марис держал Рудольфа за руку, и тот все время чувствовал детские пальцы в своей ладони.

— У вас тоже есть сын? — вдруг спросила Лаура. Он не задал вопроса, откуда она знает.

— Да.

— Большой?

— Тринадцать… Нет, Арманду уже почти четырнадцать лет.

— Арманд… Красивое имя, — тихо проговорила она и не стала больше расспрашивать.

Навстречу вышла Альвина.

— А я гляжу — сидят себе, не то едут, не то нет. Уключина сломалась, что ли? Озеро сегодня лютое, не приведи бог. Говорю: «Сбегай, Вия, погляди, не надо ли чего-нибудь!» Да повернуться не успела, как этот пострел уже вон где. Выскочил в окно и бегом. Не оделся путем, не обулся… Горе мне с ним, такой неслух, — оправдывалась Альвина, что за Марисом не углядела, и припугнула внука: — Вот погоди, добегаешься, заберут тебя в больницу и, как дяде Залиту, отрежут ногу, будешь тогда на костылях прыгать…

Марис скосил глаза на Рудольфа и, не прочитав, как видно, на его лице ничего угрожающего, засмеялся светло, с облегчением.

— Да ну!

— Вот видите, вот видите! — воскликнула Альвина. — Хоть кол ему на голове теши. Какие нынче пошли дети! В прежнее-то время, когда мой…

За этим, вероятно, должно было последовать очередное сравнение с Ричем, но тут в двери показалась Вия.

— Мама, совещание по педагогике не обязательно проводить за порогом, — сказала она не без иронии и добавила: — Заходите, пожалуйста, доктор!

— Кто там пришел? — заслышав голоса, крикнула из комнаты Зайга.

— Я! — заглядывая в приотворенную дверь, ответил Рудольф,

— Вы? — сказала девочка и слегка покраснела.

И, направляясь к Зайге, он опять с удивлением подумал, как поразительно девочка похожа на Лауру: не только те же ясные серые глаза, но и та же способность внезапно краснеть, то же смущение и вопрос: «Вы?».

— Зайди с ним, Вия, — подсказала Альвина, — может, чего понадобится.

По привычке, пожалуй, почти машинально взбив пышный затылок, Вия сунула нос в комнату,

— Можно? — Вошла и закрыла за собой дверь. Теперь оттуда слышалось только бормотанье да иногда ее заливистый смех.

— Может, сервиз поставим на стол? — спросила свекровь.

— Что, мама?

Свекровь повторила, но, так и не дождавшись от Лауры ни «да» ни «нет», сама направилась к старомодному буфету и вытащила из его недр хорошую посуду, подаренную Лауре и Ричу на свадьбу, вернее, то, что от нее осталось. Как ее ни берегли, каждый год что-то билось — то чашка, то глубокая тарелка, то соусница. И со временем от сервиза на шесть или двенадцать персон осталось одно название.

— Запылились. Надо сполоснуть или хоть полотенцем протереть, — заметила Альвина, перебирая тарелки и стараясь подобрать всем одинаковые.

— Хорошо, я вымою, — согласилась Лаура.

Повязав фартук, она взялась за посуду. Тарелки звенели в ее руках, ложились в стопку чистые, блестящие, звякая не громче обычного, согласно и приглушенно.

— Давай я перетру, — предложила Альвина.

— Как хотите, мама. Могу и сама.

— Что ты сегодня будто не в духе? — Альвина подняла на невестку пристальный взгляд.

— Да так, мама… Немного болит голова.

— В школе небось сквозняком протянуло либо от девчонки заразилась.

— Да нет!

— Все нет и нет! Пока не свалишься. Доктор-то сказал давеча — заразная. — Она прислушалась к неясному говору за стеной. — Такой порядочный человек! Приглянулась бы ему наша Вия. Что Эгил — мальчишка, носится с сопляками вокруг школы. А тут доктор, и еще…

— Тише, мама!

— Что он — в замочную скважину слушает, что ли? — возразила Альвина, но голос понизила. — …и еще не старый. Сорок навряд будет. С виду еще хоть куда. Марис, что ты опять по кладовке лазаешь! Сбегай лучше, нарви укропа, быстрей за стол сядем. Только не дергай с корнем, — крикнула она вдогонку, — обрывай веточки!

Лаура вытерла тряпкой клеенку, постелила скатерть, расставила тарелки. С пучком укропа вернулся Марис, Вот и посылай его, одних верхушек нарвал, прямо с цветами…

— Зови, Лаура, к столу, — сказала Альвина.

— Сходите лучше вы, мама, — попросила Лаура.

Альвина восприняла это по-своему — что там ни говори, а все же она здесь хозяйка! — развязала фартук, отряхнула юбку, не то разглаживая на коленях, не то смахивая невидимые пылинки, и скрылась в комнате. Лаура стояла с посудным полотенцем на руке, глядя в окно и ничего не видя.

Наверно, она была слишком, до неприличия резка с Рудольфом, все время напряженно ожидая, что он спросит что-то такое… Но что именно? Что может интересовать Рудольфа в ее скромной, обыкновенной жизни? Где она училась? Замужество, в котором было больше горьких минут, чем счастливых? Дети? Вряд ли он решился бы расспрашивать и о далеком прошлом, тень которого тяготела над Ричем, Вией, в какой-то мере над ней и ее детьми, о том, чего лучше не трогать: прошлое не воскреснет, его нельзя ни изменить, ни исправить, и потому не надо его ворошить…

Они вошли втроем, смеясь и шумно разговаривая. Марис тотчас устроился рядом с Рудольфом. Лаура больше подавала, чем ела, садилась и снова вставала, ходила от плиты к столу и обратно.

— Зачем у тебя тут две пуговки? — с полным ртом спросил Марис, ткнув пальцем в ручные часы Рудольфа.

— Одна, как ты говоришь, пуговка — заводить часы, другая — заводить звонок, — объяснил Рудольф.