Литмир - Электронная Библиотека

Том. Анна? Ведь мы не виделись больше двадцати лет!

Анна. Я тебя однажды летом видела тут, в Дзегах. Три или четыре года тому назад. Только не подошла.

Естественно было бы спросить — почему? Однако Том не спрашивает, интуитивно чувствуя, что лучше этого не делать, — и не ошибается. Он замечает, как набита сумка у Анны, даже молния не застегивается (а может, испортилась), по привычке хочет предложить свою помощь, но своевременно спохватывается, что не может больше позволить себе такой роскоши, и чувствует, как он жалок. Но Анна привыкла во всем полагаться на собственные силы, ей даже в голову не приходит, что Том должен тащить и ее багаж, так что Том совершенно напрасно мучается комплексом неполноценности. Но ведь недаром говорится — горбатому все кажется, что на его горб все смотрят…

Теперь они идут втроем. Дайна светит фонариком и Тому. А разговор не клеится. Почти всегда так бывает, когда люди не виделись много лет. Ни тот, ни другой не знает, с чего начать, что рассказывать, — прошедшие годы текут между ними, как воды реки. И хорошо, если есть третий — в данном случае Дайна. О чем может Дайна спросить у Тома? Вы не ошиблись — конечно, про зоологический сад, о чем же еще.

Дайна. Дядя, ты был в зоопарке?

Том. Был.

Дайна. Тебе понравились слоны?

Том. Кто?

Дайна. Сло-ны!

Том. Не особенно.

Дайна. Почему? (Пауза.) Почему тебе не понравились слоны?

Том. Видишь ли, в зоологическом саду все звери узники.

Дайна. Уз… узники?

Том. Да. Их посадили в клетки и за высокие решетки.

Дайна. Чтобы не кусались?

Том. И это тоже. Но главное — чтобы не убежали.

Дайна. Ануля говорит, что их кормят.

Том. Конечно, иначе они бы не выжили. И многие привыкают: греются на солнце и даже берут пищу из рук. Тем, которые привыкают, ничего больше и не надо, они довольны жизнью. Но есть и такие, которые не могут привыкнуть к неволе…

Пауза.

Дайна. Почему ты не рассказываешь дальше?

Том. Ну… те, которые не могут привыкнуть, бегают по загону или по клетке… не берут пищу и кричат.

Дайна. Кричат? (Пауза.) Как они кричат?

Том. По-разному. Например, один олень кричал каждое утро, как только начинало светать.

Дайна. А как?

Том. Бао-бао-бао!

Дайна. Бао-бао… Как чудно! (Пауза.) А потом?

Том. Когда потом?

Дайна. Ну, после? Уже не кричит?

Том. Нет.

Дайна. Что с ним случилось? (Пауза.) Он… он умер?

Пауза.

Том. Оленя опять пустили в лес.

Дайна. Правда? А откуда ты знаешь?

Том. Одно время я жил там неподалеку.

Дайна. В лесу?

Том. Нет. Недалеко от зоологического сада. У меня был там весьма оригинальный дом на берегу Киш-озера. (Смеется.)

Анна улавливает горечь в его смехе. Поднимает глаза на Тома. Но темнота скрывает выражение и его сухощавого бородатого лица.

Том. Сколько тебе лет, Дайна?

Дайна. Сколько и Петрику — пять с половиной.

Том. Вы что, близнецы?

Дайна. Ануля, мы что… близнецы?

Анна (смеется). Да нет, Том! Дайна — дочка Лаумы, а Петер — мой сын.

Дайна. У Анули еще есть Нормунд и Айвар.

Анна. Ну, маленькая болтушка, все обо мне рассказала.

Том. У тебя три сына, Анна?

Анна. Ты удивляешься?

Том. Ты еще так поразительно молода…

АННА

С Томом что-то случилось. Не знаю — что именно, только чувствую, что неладное. Он так сильно, так разительно изменился. В детстве он был долговязым, с большими кистями и стопами, несоразмерный, как щенок овчарки. Лучший рисовальщик в школе и сорвиголова. Том учился в одном классе с Зигридой. На переменках я бегала к ней — взять какую-нибудь мелочь или спортивные тапки, которые у нас с сестрой были одни на двоих. Он прозвал меня Средняя Апине и потихоньку терроризировал. То не пускает в класс, то не выпускает из класса, однажды схватил тапочки и бежать, а я — за ним и не могу догнать. Не думаю, чтобы он относился ко мне иначе, чем к другим девочкам. Просто я чаще, чем прочая «мелочь», забредала в его класс. Через стенку мы сколько раз на уроках слышали, как учителя делали Тому замечание: «Опять Мелналкснис!», «Мелналкснис, чем ты там опять занимаешься?», «Мелналкснис, стань у доски!».

В этом он похож на моего Айвара. В первом классе Айвар был круглым отличником. А теперь дневник пестрит замечаниями: «Мешает на уроке!», «Списывает!», «Кидается мелом!», «Нет тренировочного костюма!». А есть просто смешные замечания, например: «Трогает скелет!» Оказалось, что имеется в виду наглядное пособие в кабинете естествознания. Позавчера меня вызвали в школу. Я бросила поросят и поехала на велосипеде, опасаясь, что случилось действительно что-то ужасное. Он запустил ластиком, говорит учительница, в портрет Мичурина. Мне стало смешно, но я сдержалась. Тем не менее учительница сказала, что мне недостает серьезности, и долго распространялась об уважении к человеку и непочтительности, намекая то ли на меня и себя, то ли на Айвара и Мичурина…

Том уехал в Ригу, в художественную среднюю школу имени Розенталя, потом учился в Академии художеств и жил иногда по неделе на отцовском хуторе. Все это я знаю от других, потому что встречаться с ним мне тогда не приходилось. Позже я читала в газете, что на выставке молодых художников есть и несколько его картин, и, когда ездила за медикаментами, зашла посмотреть. В музее я видела его работы из цикла «Пейзажи Старой Риги». Особенно мне понравился один — «Крыши». Картину ведь не расскажешь, а пейзаж тем более, так же, как песню или стихотворение… На картине действительно почти одни крыши, будто лестницей ведут они вверх, к небу, на котором едва-едва, еще совсем нежный розовеет восход. Именно восход, а не закат, я сразу угадала это по серебристому свету. Крыши блестят, мокрые от ночной росы или недавнего дождя, чистые, будто умытые, и облака над ними простираются бескрайние и безмятежные, точно сонная гладь озера на утренней заре, когда еще полное безветрие и кругом мертвая тишина. Я долго стояла у пейзажей Тома, спокойная, зрелая сила которых никак не вязалась у меня с озорным мальчишкой, каким я его знала.

Потом я где-то читала похвальные отзывы о других картинах Тома, на которых изображены родные края — окрестности Дзегов и Цирулей. Но тогда только родился Петер, после смерти Миервалдиса я была сама не своя, и времени у меня не было и, по правде говоря, интереса тоже. После этого имя Тома Мелналксниса мне больше не попадалось, возможно потому, что я не слишком прилежно читаю газеты. В будние дни газеты часто даже не разворачиваю. Зато я встретилась с Томом самим. И было это здесь, в Дзегах. Навстречу мне шли мужчина и женщина, оба стройные, элегантные, улыбающиеся. Мужчина показался мне знакомым. Я пригляделась — и узнала Тома. Он был с женой. Говорили, что его жена балерина. Гайда? Вайра? Ах, да, Байба. Она и с виду похожа была на балерину. Высокая, гибкая, с красивыми длинными ногами. В руках у нее были цветы.

Я хотела подойти к ним, но как бы со стороны посмотрела на себя. На мне были черные резиновые тапочки, я шла с работы. Я побоялась, что прелестное создание может взглянуть на меня презрительно. И еще мне подумалось, что я им скажу, и что они мне ответят? Не покажусь ли я им навязчивой? Как только люди становятся известными, у них, наверное, сразу появляется масса знакомых, родственников и бывших школьных товарищей.

Они прошли мимо меня… как мимо пустого места, не удостоив и взглядом. Лица у них были счастливые и довольные, как на плакате, призывающем страховать свою жизнь. Мне не в чем их упрекнуть — они просто меня не видели…

После этого зимой я смотрела балет. В программке увидела и фамилию Б. Мелналксне, но со своего места, с галерки, не могла различить, которое из восьми белых грациозных созданий — жена Тома. Бинокля я не взяла. На бархате перил руки мои выглядели грубыми, обветренными и коричневыми. Вдруг я почувствовала как-то свое несоответствие со всем, что меня окружает, и мне ужасно захотелось домой. Я ушла после первого действия, чтобы успеть на поезд. Когда я заявилась ночью, мать сперва испугалась, подумала, не случилось ли чего-нибудь. Потом сказала, что звонили с Айрской фермы, меня вызывают к корове. До Айров от нас всего с километр. Никакого транспорта я не искала, только переоделась и пошла пешком, даже не дожидаясь утра.

58
{"b":"236748","o":1}