Потом, наконец, командующий с улыбкой поднял глаза. Держа перед собой лист бумаги, он прочитал вслух:

- Корабль идет в Сингапур.

Арджун вышел на палубу и обнаружил там Харди, перегнувшегося через поручни и что-то мурлыкающего под нос. За их спинами белая лента в кильватере корабля начала изгибаться, конвой медленно менял направление.

Манджу никогда не была счастливее, чем в первые месяцы беременности. Она лелеяла каждое напоминание о ее изменившемся состоянии: частые воображаемые смены настроения, приступы голода, которые она никогда не могла удовлетворить, даже тошноту, что будила ее каждое утро, и кислый привкус во рту.

За те два года, что она жила в Рангуне, Кемендин-хаус сильно изменился. Конечно, Дину уехал, и его комнаты наверху пустовали. Нил с Раджкумаром часто отсутствовали, покупая новые партии тика. Большую часть времени Манджу и Долли оставались в доме в одиночестве. Участок зарос, теперь на месте прежней лужайки стояла трава высотой по колено. Многие комнаты и домики для прислуги заперли, много мебели продали. Десятки слуг, которые когда-то населяли дом, исчезли - лакеи, привратники, садовники и их семьи. Даже шофер У Ба Кьяу уехал в свою деревню. Паккард был одним из немногих предметов роскоши, оставшихся в распоряжении Раджкумара, но теперь на нем по большей части ездил Нил.

Ни Манджу, ни Долли не жалели о том, что дом опустел. Наоборот, словно кто-то смел гигантскую паутину, предоставив им непривычную свободу. В прошлом Долли часто казалась Манджу отстраненной и недоступной, теперь они стали союзниками, коллегами, одной командой, работая вместе над возрождением семьи. Вдвоем они не испытывали трудностей, справляясь с домашними делами. Вставая утром, Манджу находила Долли на коленях, одетую в старую потрепанную лонджи, вытирающую пол старой тряпкой. Они работали вместе, по паре комнат в день, прерываясь, когда с ежедневными визитами приходили монахи.

Для Манджу эти полуденные перерывы были самыми любимыми моментами жизни в Рангуне. Она всегда знала, что буддистские монахи живут на подаяние, но удивилась, когда выяснила, как эти принципы, более или менее абстрактные, превращаются в механизмы будничной жизни, в повседневные визиты усталой группы юношей и мальчиков, бредущей по пыльным улицам в пурпурных одеяниях и с упирающимися на бедра корзинами. В том, что эти визиты всегда приходились на то время дня, когда домашние дела находились в самом разгаре, когда в их головах роились мысли лишь о предстоящих задачах, было что-то магическое. И вдруг в самый разгар открывались двери, и они видели стоящих там в терпеливом ожидании монахов, солнце палило их выбритые макушки. Был ли лучший способ нарушить баланс ежедневной реальности?

Теперь Калькутта казалась такой далекой. В потоке писем из Индии случались длительные перерывы из-за подводных лодок в Бенгальском заливе. Пароходное сообщение между Калькуттой и Рангуном стало таким нерегулярным, что письма приходили сразу порциями.

Одна из таких порцией принесла новости и об отъезде Арджуна, и о его прибытии в Малайю. Долли была рада услышать о таком развитии событий.

- Возможно, Арджун узнает, что случилось с Дину, - сказал она. - Я давно от него ничего не слышала.

- Да, конечно. Я ему напишу.

Манджу послала письмо по тому адресу, который сообщил отец, через штаб армии в Сингапуре. Ответ не приходил много недель.

- Не волнуйтесь, - сказала Манджу свекрови. - Уверена, что с Дину всё в порядке. Мы бы узнали, если бы что-то случилось.

- Наверное, ты права.

Но прошел еще месяц, и Долли, похоже, смирилась с молчанием сына.

Ребенок начал бойко толкаться в животе у Манджу, и она не обращала внимания ни на что, кроме своего состояния. С приближением муссонов дни становились всё жарче, и вынашивать ребенка становилось всё тяжелее. Быстрее, чем они ожидали, наступил фестиваль Васо. Долли взяла Манджу на прогулку за город, наняв на весь день такси. Они остановились в лесистой местности в стороне от дороги на Пегу и набрали охапки душистых желтых цветов падука. На обратном пути в Рангун Манджу почувствовала головокружение и потеряла сознание на заднем сиденье.

После этого эпизода доктора велели Манджу оставаться в постели. Долли стала ее сиделкой, принося еду, помогая одеваться и время от времени выводя на прогулку возле дома. Дни проходили словно в трансе, Манджу дремала в постели, положив рядом книгу, которую открыла, но так и не стала читать. Часами она не делали ничего, лишь прислушивалась к звукам падающего дождя.

В самом разгаре был Тадин - ежегодный трехмесячный период размышлений и воздержания. Долли часто читала Манджу, главным образом священные книги, те переводы, которые сумела найти, потому что Манджу не знала ни пали, ни бирманского. Однажды Долли выбрала речь Будды, адресованную его сыну Рахуле.

Она прочитала:

- Развивай такое состояние ума, Рахула, как у самой земли, потому что на землю можно бросить любой предмет, чистый и нечистый, навоз и мочу, слюну, гной и кровь, и земля не станет их отвергать...

Манджу наблюдала за свекровью, пока та читала: длинные черные волосы Долли слегка подернулись сединой, а ее лицо прочертила паутина морщинок. Но выражение ее лица было таким юным, опровергая эти признаки преклонного возраста, сложно было поверить, что ей уже за шестьдесят.

- ...Развивай состояние ума, как у воды, потому что в воду можно бросить любой предмет, чистый и нечистый, и вода не обеспокоится и не отвергнет его. Так же и огонь, который сжигает все предметы, чистые и нечистые, и воздух, что дует над ними всеми, и космос, что нигде не кончается...

Губы Долли, казалось, едва шевелились, но каждое слово было прекрасно различимо. Манджу никогда прежде не знала никого, кто мог бы выглядеть таким спокойным в то мгновение, когда на самом деле находился на пределе.

Когда беременность Манджу перевалила за восьмой месяц, Долли запретила Нилу все поездки. Когда начались роды, он был дома. Он помог ей сесть в Паккард и отвез в больницу. Больше они не могли себе позволить отдельную палату, которую раньше занимали Долли и Раджкумар, и Манджу поместили в общую палату для рожениц. На следующий вечер он родила ребенка, здоровую девочку с пронзительным голосом, которая начала сосать, как только ее приложили к груди. Ребенку дали два имени - индийское Джая и и бирманское Тин Май.

Измученная родами, Манджу заснула. Она проснулась на рассвете. Ребенок снова лежал в ее постели, жадно требуя еды.

Приложив дочь к груди, Манджу вспомнила тот абзац, что читала ей Долли всего несколько дней назад, из первой проповеди Будды, которую он произнес в Сарнатхе две с половиной тысячи лет назад: "В муках рождается человек, он страдает увядая, страдает в болезнях, умирает в страданиях и печали. Стенания, боль, уныние, отчаяние - тяжки. Союз с немилым страдание, страдание - разлука с милым, и всякая неудовлетворенная жажда сугубо мучительна..."

В свое время эти слова произвели на нее большое впечатление, но теперь, с новорожденной дочерью под боком, она не могла их понять - мир никогда не был таким ярким, таким наполненным обещаниями, таким щедрым на награды, таким полным радости и исполненных желаний.

В первые недели в Сингапуре Джаты один-один размещались в лагере Тьерсал-парк, в том самом месте, о котором говорил друг Арджуна Кумар, где солдат застрелил офицера, а потом застрелился сам. В Дели история звучала натянуто и неправдоподобно, как чрезвычайное происшествие, как рассказ о матери, поднимающей автомобиль, чтобы спасти детей. Но теперь, когда они сами находились в Сингапуре, а до Индии протянулась половина континента, ничто больше не казалось невероятным, в их головах всё переменилось, словно они больше не знали, кто они такие, не понимали, где их место в этом мире. Каждый раз, отваживаясь выйти за пределы родного батальона, они, казалось, терялись в лабиринте скрытых смыслов.