Индийцы были относительно новичками в искусстве подстрекательства к мятежу. Их наставниками и союзниками являлись ирландцы, обучая своим методам и организации, трюкам с покупкой оружия и как отправить его домой, инструктировали, как побудить к восстанию тех соотечественников, которые служили в империи солдатами. На день Святого Патрика в Нью-Йорке небольшое индийское сообщество иногда маршировало на ирландском параде с собственными знаменами, одетые в шервани и тюрбаны, дхоти и курты, ангаркхи и ангавастрамы.

После начала Первой мировой войны под нажимом британской секретной службы партия "Гадар" ушла в подполье, постепенно превратившись в несколько различных групп. Из них самой значительной была "Индийская лига за независимость", имея тысячи сторонников среди индийцев-иммигрантов, именно их офисы Ума посещала в восточной Азии.

Тут Долли еще более озадаченно вмешалась:

- Но, Ума, - сказала она, - если ты говоришь правду, то почему я никогда не слышала о Лиге? В газетах постоянно полно статей о Махатме Ганди, но никто не пишет о вашей группе.

- Причина в том, Долли, - ответила Ума, - что мистер Ганди возглавляет лояльную оппозицию. Как и многие индийцы, он решил обращаться с империей, надев бархатные перчатки вместо железных рукавиц. Он не видит, что империя остается в безопасности, пока ей сохраняют верность индийские солдаты. Индийская армия всегда подавит оппозицию, где бы она не возникла - не только в Индии, но и в Бирме, Малайе, Восточной Африке - неважно где. И, конечно, империя делает всё возможное, чтобы держать этих солдат под рукой: служить могут лишь люди из определенной касты, они полностью выключены из политики и более мудрого общества, им дают землю, а детям гарантирована работа.

- И на что же вы в таком случае надеетесь? - спросила Долли.

- Открыть солдатам глаза. Это не так сложно, как тебе кажется. Многие лидеры Лиги - бывшие солдаты. Джани Амрик Сингх, например, помнишь его? Тот заметный сикх джани, который приезжал сегодня на пирс, помнишь?

- Да.

- Я расскажу тебе его историю. Впервые мы встретились в Калифорнии много лет назад. Он был старым военным и до того, как выйти в отставку, поднялся до младшего офицера в британской индийской армии. Когда я впервые я услышала его речь, он говорил о необходимости открыть глаза индийским солдатам. Через некоторое время я сказала ему: "Но, Джани, вы сами служили в этой армии, почему вам понадобилось так много времени, чтобы понять, как вас использовали для покорения других?"

- И что он ответил?

- Он сказал: "Вы не понимаете. Мы никогда не думали, что нас используют для покорения других людей. Наоборот, мы думали противоположное. Нам говорили, что мы освобождаем эти людей. Вот что они говорили - что мы отправляемся освобождать этих людей от дрянных королей и злобных традиций и всё такое прочее. Мы верили, потому что они и сами в это верили. Нам потребовалось много времени, чтобы понять - в их глазах свобода существует там, где они правят".

Долли согласилась с этим, улыбнувшись и кивнув.

- Но что еще, Ума? Ты встретила кого-нибудь? Мужчину? Ты со своими революционерами разговариваешь только о политике?

Ума слабо улыбнулась.

- Я встречала многих мужчин, Долли. Но мы всегда были как братья и сестры, так мы называем друг друга - бхай и бахен. Что касается меня, они знали, что я вдова, и поэтому, мне кажется, мужчины смотрели на меня как на идеальную женщину, символ чистоты, и честно признаюсь, я не особо возражала. Всё дело в политике - как только ты ей займешься, больше ничего другого в жизни не остается.

Ума проснулась на следующее утро и обнаружила, что завтрак подали на веранде, выходящей на склон горы, в сторону сияющей синевы Андаманского моря. Нил и Тимми прислонились к ограде балкона, болтая об автомобилях. Элисон и Дину слушали, но не присоединялись к разговору. Глядя на них, Ума вдруг осознала, что еще вчера не была с ними знакома, и на улице прошла бы мимо. Но теперь в их лицах она читала историю своей дружбы и жизни друзей, истории и траектории, которые связали жизни Эльзы и Мэтью, Долли и Раджкумара, связали Малакку с Нью-Йорком, а Бирму с Индией.

Дети стояли здесь, прямо перед ней, уже прошел целый день, а она не перемолвилась с ними и словом. В Сан-Франциско, до того, как сесть на пароход, она зашла в магазин, чтобы купить подарки, и закончилось всё блужданием по отделу детской одежды, погремушек и серебряных чашек. Для Умы стало потрясением, что так называемые "дети" теперь стали почти взрослыми - Нилу уже около двадцати, Дину и Элисон по шестнадцать, а Тимми всего на два года меньше. Она вдруг поняла, что если бы имела собственных детей, они были бы того же возраста и все подружились бы - канва жизненных связей несла бы отпечаток следующего поколения. Но этого не произошло, и теперь, слушая, как дети друзей подшучивали друг над другом с быстротой юности, Ума ощущала странную робость, пытаясь придумать, о чем с ними говорить, она поняла, что понятия не имеет, как они проводят время, о чем думают, какие книги читают.

Ума почувствовала, что будет молчать, если только получит такую возможность. И потому, такой уж она была, поступила именно так, как сделала бы на политическом митинге: поднялась на ноги и привлекла их внимание:

- Мне нужно вам кое-что сказать, так что послушайте. Наверное, мне следует поговорить с каждым по отдельности, иначе я никогда не пойму, что сказать каждому из вас...

Они посмотрели на нее, вытаращив глаза. Ума подумала про себя: что я делаю? Я их испугала и навсегда потеряла. Но потом они словно поняли значение ее слов и заулыбались, Уме показалось, что раньше ни один взрослый так с ними не говорил, даже не думал искать их компании.

- Что ж, тогда давай прогуляемся, Элисон.

С этого мгновения всё было просто: они, похоже, жаждали показать ей поместье, пойти с ней на прогулку. Они называли ее "тетя", и это тоже было на удивление приятно. Вскоре они уже не были просто "детьми", в каждом проявилась узнаваемая черта. Тимми был уверен в себе и в точности знал, чем намерен заняться - он хотел поехать учиться в Америку, как когда-то Мэтью, а потом открыть собственный бизнес. Нил был более мягкой и прямой версией Раджкумара, Ума ясно видела в нем отцовские черты, но приглушенные богатством и комфортом. Элисон являлась в некотором роде загадкой, иногда тихой и задумчивой, но временами с бешеной энергией смеялась и вела язвительные и умные беседы.

Дину остался единственным, кто полностью спутал чувства Умы. Каждый раз, когда она пыталась с ним поговорить, он выглядел замкнутым и угрюмым, время от времени делая едкие до горечи комментарии. Его речь состояла из отдельных странных вспышек, он наполовину глотал одни слова и выпаливал остальные, такая манера говорить заставляла Уму опасаться, что она может его прервать. Лишь когда в руках Дину появлялась камера, он, похоже, немного расслаблялся, но, конечно, невозможно разговаривать с человеком, который думает лишь о видоискателе.

Однажды утром Элисон сказала Уме:

- Я хочу кое-что вам показать. Можно с вами проехаться?

- Разумеется.

Дину слышал их разговор, и приглашение было произнесено так, что явно касалось и его. Но предложение Элисон, похоже, вызвало у юноши приступ застенчивости. Он начал пятиться, заметно приволакивая правую ногу.

- Дину, ты разве с нами не поедешь? - спросила Элисон.

- Не знаю... - он побледнел и что-то смущенно промямлил.

Ума пристально за ним наблюдала и вдруг поняла, что мальчик тайно влюблен в Элисон. Она сдержала искушение улыбнуться. Ума решила, что ничего из этого не выйдет, они были слишком разными: он - существо из тени, а она - создание, жаждущее находиться на виду. Он проведет жизнь, лелея невысказанные желания. Уме хотелось сжать Дину за плечи и встряхнуть, чтобы он проснулся.