Комсомольцы выскочили на крик и тоже замерли от изумления: прямо посреди переката плясал и вопил благим матом Миша Косов.

— Ребята, гляди! Гляди!.. Перекат-то!.. Ур-р-р-а-а!!

Житов, поднятый на ноги криками, тоже выбежал из палатки. Мимо него, обгоняя друг друга и размахивая руками, бежали парни. По тому самому месту, где еще вчера бились о лед стремительные воды и парил туман, бегали, вытанцовывали, орали на все лады обалдевшие от радости комсомольцы. В две минуты Житов был уже на перекате и, как и все, запрыгал на тонком еще, но прочном, что железобетон, ледяном панцире. А вскоре и весь лагерь, все дорожники, даже мастер, охваченные общим восторгом, суетились, бегали по льду, под которым уже в бессильной ярости билась и клокотала вода. Каждому не терпелось увидеть, опробовать, убедиться в счастливой победе, и только дед Губанов торжествующе расхаживал среди ребят, попыхивая своей неизменной трубочкой, без конца повторяя одно и то же:

— Я, конечно, перекатов не замораживал, но примечал…

Строительство временного транзита подходило к концу. Многие склады были уже готовы к приемке грузов, в остальных заканчивались последние работы, уборка, проверка, сдача. Назначенный Поздняковым заведующий транзитом принимал свое обширное хозяйство. Работали дотемна, работали ночью, при свете фар.

Утром Танхаев отыскал Позднякова на стройке.

— Сводку из Иркутска передали: ниже сорока не ждут. Что бы мы делали без транзита!

Поздняков смолчал.

— Перфильев звонил: акты вернул из ГАИ, просил вам сообщить. Деталей нет, чем восстанавливать «ярославцев» будем, Алексей Иванович?

— Об этом пусть думает главный инженер.

— Но не он же списывал! Перфильев давал команду! — вступился за Гордеева Танхаев. — При чем Гордеев?

— Вот вы вместе и подумайте: причем вы тут оба, — грубо отрезал Поздняков.

Танхаев, готовый вскипеть, только крутнул головой. «Так дальше пойдет — совсем житья не даст Гордееву. Разве так начинают, однако».

— Хорошо, подумаем. Еще, Алексей Иванович: что с водителем Воробьевым решили?

— С каким Воробьевым?

— Ну такой… рябой, с усами. Завгар его к вам вчера приводил. В рейс не выехал…

— Помню. Вот на транзит сюда и поставлю. Не хочет ездить — грузчиком поработает.

— Тце, тце, тце… Человек три дня из-под машины не вылезал, сам отремонтировал…

— Я пьяниц не щажу.

Танхаев, пряча в щелки глаза, целился в Позднякова.

— Воробьев хороший водитель, опытный водитель. И поступил честно: сам признался завгару… А ведь мог и не сказать, в рейс выехать, никто не знал бы… А человек три дня из-под машины…

— Я пьяниц не щажу, товарищ Танхаев, — упрямо повторил Поздняков.

— Воробьев не пьяница, — не сдавался Танхаев. Голос его вдруг понизился, сник. — Это страшно, когда умирают сыновья. Вчера из Иркутска вернулись качугские ребята, новоиспеченные шофера. Завтра их распределят стажерами по машинам. У Воробьева сын тоже сейчас был бы шофером…

— Хорошо, решите сами, как поступить с Воробьевым… Наум Бардымович, — подумав, уже мягче сказал Поздняков. — Что это значит? — вдруг обратил он внимание на внезапно наступившее повсюду затишье.

Действительно, на всей стройке водворилась необычная тишина. Люди, оставляя работу, вскакивали с мест, выбегали из пакгаузов и навесов и, как завороженные, смотрели на Лену, откуда все явственнее доносилась знакомая партизанская песня:

Танхаев, а за ним Поздняков тоже вышли на свободное от построек место, вгляделись в движущуюся по реке, еле различимую вдали, беспорядочную колонну. И вдруг чей-то пронзительный выкрик сверху, с пакгауза:

— Комсомолия наша идет, братцы!

И второй, захлебнувшийся в радости:

— Перекат-то!.. Перекат-то не дымит, гляньте!..

И уже со всех сторон:

— Никак с удачей идут! Веселые шибко!

— Заморозили, точно!

— Ай да комсомолия!

— Встречай героев, братва!..

Теперь сомнений не было: там, где постоянно висело над рекой рваное белое облачко, хорошо проглядывались темные хвойные и рыжие скальные горы, а по обнесенной вешками-елочками ледяной трассе приближалась к Качугу веселая, горланящая, размахивающая шапками житовская бригада. Поздняков, словно поймав опору, схватил пятерней плечо Танхаева. Неужели радость? Неужели еще один камень убран с дороги?..

Строители бросились за ворота встречать счастливцев, расспросить, убедиться в случившемся. Шутка ли, отродясь никто в Качуге не знавал такого, чтобы в тридцатиградусный мороз да заковать в лед этакую быстрину! А вскоре и вся комсомольская бригада, окруженная, оглушенная строителями, ввалилась в широченные ворота временного транзита. Михаил Косов доложил Позднякову:

— Заморозили, Алексей Иванович! Вот все, сколь нас есть, по нему прыгали, гаду!

Поздняков подозвал из толпы Житова, крепко сжал ему руку.

— Спасибо! Вы сделали огромное дело, товарищ Житов.

— Да не я, Алексей Иванович, — смутился, покраснел Житов. — Надо товарища Губанова благодарить. Это он помог нам…

— Я не знаю, кто помогал, но идея заморозить перекат принадлежит вам. Вам и слава!

Дружное многоголосое «ура» покрыло последние слова Позднякова, а в следующий момент Житов, подхваченный десятками рук, высоко взлетел в воздух.

Видела ли это из толпы Нюся?

Посмотреть на перекат съехались многие. Приехал взглянуть на «чудеса» и Теплов. Потопав вместе с другими по тонкому еще льду быстрины, обращаясь к Позднякову, спросил:

— А как транзит?

— Да вот… Завтра начнет принимать грузы.

— Молодец. А насчет этого — ты ловко. Мы их все заморозим. Сегодня же команда пойдет, изо всех сел выйдут люди. А что я тебе про медведя сказывал? То-то!

Поздняков тут же приказал дорожному мастеру:

— Немедленно изготовьте еще один клин: дорогу поведем по льду в две колеи. И всю трассу по Лене!

— А наледи, товарищ начальник?.. — попробовал предупредить об опасности изумленный таким решением мастер.

— Это уже не ваша забота. Как только смогут пройти тракторы — начинайте!

Весть эта о решении начальника управления спустить всю трассу на лед, бросив береговые обходы, молнией облетела Качуг. И не успел Танхаев появиться на автопункте, как его обступили водители, рабочие, вся контора.

— Да, товарищи, приказ отдан. А будут наледи или не будут — зима покажет. Обходной путь вокруг Заячьей пади на всякий случай сохраним.

— Опасно, Наум Бардымович, очень это опасно, — нарушил общее молчание завгар.

— Смелость города берет, — хитровато улыбнулся Танхаев. — А к вам особый разговор у меня. — Он взял под руку завгара, увел в сторону. — Где Воробьев?

— Дома, Наум Бардымович.

— Вызовите, верните машину ему…

— Так ведь товарищ Поздняков…

— Товарищ Поздняков знает, все знает. И стажера ему поставьте… вот того маленького, вихрастого…

— Иванова?

— Его, однако. Он, говорят, больше всех на сына Воробьева похож…

— Понимаю, Наум Бардымович. Я ведь все понимаю.

— А сам Воробьева к Позднякову привел?

— Так ведь для острастки, Наум Бардымович. А он на те: с машины долой, а куда — думать буду. Кабы не водка, куда бы лучше шофер был.

А утром временный транзит начал приемку грузов. Приостановленные было перевозки возобновились, и поток машин снова хлынул из Иркутска. Сахарные, мучные кули, свиные, бараньи туши, тюки и рулоны, железо и сталь наполняли собой склады и навесы.

Грузы для золотой Лены с трафаретами: «Срочные!» «Не кантовать!» «Самородок» — принимались вне очереди.

Еще через день по окрепшему льду переката прошел трактор, двигая впереди себя клин, прокладывая дорогу. Рядом прошел второй — и другая, гладкая, что стекло, колея трассы зазмеилась по Лене. Из Жигалово вышла навстречу качугской вторая дорожная бригада.