— Вон кто! — догадалась наконец Нюська. — Это ко мне в Москве еще один матрос приставал…
— Красивый?
— Кто?
— Ну матрос тот.
— Дура ты, Фенька! — обругала подружку Нюська. — Что я его, разглядывала? Я ему по морде съездила, гаду, а он опять…
Феня с откровенной завистью смотрела на Нюську.
4
— Рублева, займите раненых!'
— Опять?
— Что значит «опять», Рублева?!
Нюська смолчала. Дежурный лейтенант смерил ее осуждающим строгим взглядом и, ни слова более не сказав, прошел мимо. Нюська домыла окно и, поправив халат, отправилась сполоснуть руки.
Нюська терпеть не может этого холеного, придирчивого ко всему фельдшерюгу. И придирается-то не для пользы дела, а так, вид делает, перед начальством выслуживается. В его дежурство даже раненые боятся лишний раз кашлянуть, по палате пройти: сейчас же прибежит, зашикает, угрожать станет, а то и сразу к начальнику госпиталя с доносом. Другие, которые дежурят, и сплясать разрешат даже, а у этого: сиди и читай чуть не шепотом раненым книжку. Черт косоглазый!
В палате ее уже ждали.
— Стригунок наш пришел, братцы! Подымайся!
— Что читать ноне будем, красавица?
— Ой, тише, дядечки, только тише! — взмолилась Нюська. — В соседней палате дежурный лейтенант, услышит — заругает меня, дядечки…
— Подумаешь, строгий какой!..
— Тише ты! Аннушка просит. Тебе ничего, а ей неприятности могут.
— А ну стул Аннушке!
Раненые поднялись, зашевелились, поставили у окна стул.
— Садись сюда, ближе к свету, дочка! Чегой-то ты сегодня кислая, Аннушка?
Нюське и в самом деле кисло. Целый день мыла в палатах, грязищи одной сколько вынесла, хотела успеть окна домыть до смены — а тут читай! А когда готовиться к занятиям на курсах? Сам же фельдшер ее потом спросит… Но посмотрела на обращенные к ней со всех сторон лица, встряхнулась.
— Хотите, стихи почитаю? Хорошие! — показала Нюська тонкую книжку.
— Про любовь?
— И про любовь.
— Самый раз! Нам сейчас только про любовь надо! Две калеки без зубов толковали про любовь…
— Заткнись, дурень! Читай стихи, Аннушка!
Но не успела Нюська начать, вошел еще раненый. Взял оба костыля в одну руку, поднял над головой конверт, засверкал глазами на Нюську.
— А ну, стригунок, пляши!
— Ой, правда? — ахнула Нюська. — Откуда?
И сразу со всех сторон:
— Вот это лучше стихов! Пляши, Аннушка!
— Русскую!
— Барыньку!
— Заводи, братцы!..
И стихли. В двери дежурный фельдшер. Обвел раскосым взглядом раненых, вперился в санитарку.
— Что за шум, Рублева? Прошу не забываться. Кстати, я вам уже обещал наряд вне очереди… Читайте вполголоса, чтобы в соседней палате…
— Слушаюсь, — не дождалась Нюська.
Лейтенант еще раз зло глянул на санитарку, оставил палату.
— Ушел, гнида. Чего это он к тебе так, Аннушка?
— А он ко всем так. Давайте письмо…
— Спляши.
— Нельзя ж, видели. Откуда письмо?
— А ты тихонько, Аннушка… Да гляди, он, видать, на кухню подался… Давай, Аннушка, уважь пляской!
— Спляши, стригунок, не бойся!
— Разве что только тихонько, дядечки?
— Факт!
И уже в ладоши: шлеп!.. шлеп!.. Нюська глянула в окно, убедилась, что лейтенанта не видать… А пусть и увидит, пусть наряд дает, назло ему…
— Эх, была не была!
Помолодели, заулыбались лица. Нюська оттянула двумя пальцами халат, провела в воздухе рукой, вышла на середину. Повскакали ходячие, поднялись, сели лежачие. Шлеп, шлеп, шлеп… Ай да дочка! А Нюська обошла еще круг, еще — и ну каблуками, носочками! То так поплывет, то этак. Одна рука в бок, другая так и зовет, так и манит. А ну, кто на двух ногах, кто проворней!.. Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп! Шибче, шибче, Аннушка! Не стыдись! Разгони скуку! Выскочил на середину парень. Не беда, что рука на привязи, — ноги пляшут! Увивается, приседает паренек возле девушки, а она другим улыбки дарит, к другим руку тянет. И второй пошел… Шибче! Шибче!.. Эх, каблуки бы с подковками вместо туфель! Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп!.. Стонут в смехе шаткие половицы, скрипят железные койки… Ай да дочка — огонь! Ай да парни!
— Это что еще такое, Рублева? Что, я вас спрашиваю?!
Оборвалась пляска. Кто-то на койку полез, кто под одеяло. Плясуны и те попятились от грозной фигуры дежурного, отошли к окнам. Одна Нюська на середине стоит, будто муху сглотнула.
— Вот что, мил человек, — подковылял на костылях к лейтенанту раненый. — Ты девку не трожь, мы ее сами заставили.
Лейтенант шагнул вперед, взял за рукав Нюську.
— Что значит «заставили»?! А она кто?! Какое она имеет право?! Идите отсюда, Рублева!..
— Имеет она право или не имеет, а девку ты не трожь! — И отвел руку дежурного от Нюськи. — А пригрозишь ей еще — сами дотемна плясать будем? Верно, братцы?
— Верно! Чего мы такого сделали, чтобы кричать?
— Сами ее книжки читать посылаете! А кто она? Санитарка! Обязана она нам книжки читать? Не обязана!
— Сами ее на то упросили!..
— Это что, бунт? Кто вам позволил нарушать воинскую дисциплину?!
— Тихо!!
Только сейчас заметили появившегося в двери начальника госпиталя. В наступившей тишине подполковник прошелся по палате, поднял на стул упавшую на пол книгу, подошел к готовой заплакать Нюське.
— Иди, Аннушка… Да подожди там, у меня к тебе кое-что есть…
Один раненый схватил книгу, подал Нюське, второй поймал ее за халат уже на пороге, сунул конверт. Подполковник бросил на ходу дежурному офицеру: «Не шуми, служба!», — ушел следом за Нюськой.
— Вот так-то, мил человек, лучше, — с сердцем сказал раненый дежурному офицеру.
5
— Что ж ты, Аннушка, голову кавалеру морочишь? — начал миролюбиво начальник госпиталя, когда Нюська окончательно успокоилась и села против него на стуле.
— Какому?..
— А сколько у тебя их? Ну не красней, твое дело. Только этот-то совсем голову потерял. Пожалей уж, — и, нашарив в столе распечатанное письмо, отдал Нюське.
— Спасибо, — невольно вскочила Нюська. И спохватилась. — Разрешите идти?
— Иди, Аннушка. Да ответь, ответь парню…
Нюська убежала в палатку, села читать.
— Что, подруженька, опять письма?
А Нюська даже не заметила Фени.
— Опять. Иди, слушай.
Но первые же строчки распечатанного письма заставили побелеть Нюську.
«Уважаемые товарищи военные врачи госпиталя!
Обращается к вам старшина второй статьи…»
— Он, Нюська! Моряк этот!..
Нюська поднялась, скомкала письмо, швырнула в железную печку. Но в тот же миг Феня кошкой сорвалась с койки, выхватила занявшийся комок, загасила.
— Ох и дурочка ты, подружка! Да разве за прочитку деньги берут? Зато интересно как… — И сама прочла дальше:
«…Очень прошу сообщить, есть в вашем подразделении Анна Рублева или отправлена куда в другой госпиталь? Прошу извинения, но этот человек для меня цель всей моей жизни и все прочее…»
— Ой, здорово как пишет, Нюсенька!..
«…Моя большая любовь к ней зажглась еще в Москве…»
— Вот гад! Вот гад что пишет! — вскричала Нюська. — Какая еще любовь?! На весь госпиталь опозорил…
— Да постой ты, подруженька. Дальше вот слушай:
«…А пишу я к вам, товарищи военные врачи, а не к ней прямо, потому как сам нахожусь сейчас на сложном ремонте и не знаю, на чем еще буду ходить. А потому прошу Ане об этом не сообщать…»
Два дня думала Нюська, как лучше отшить осрамившего ее перед самим начальником госпиталя матроса. И надумала, написала письмо на его госпиталь. Все расписала про него: и как в Москве при людях приставал к ней, и что вовсе она ему никто, а он все выдумал и позорит…
Написала, вложила в конверт, заторопилась: успеть добежать, пока не ушла почтовая машина.
Земля после вчерашнего холодного дождя еще не просохла. Бронзовые, красные листья берез и кленов густо устлали протоптанную лужайкой тропинку, мокрую от росы жухлую траву, поблескивающую в стороне лужами выбитую, исполосованную шинами и гусеницами дорогу. Серое ноябрьское небо опрокинутой солдатской миской легло на облетевшие леса, холмы, пологие безлесые горы, словно бы спрятав, защитив от войны, от далекого орудийного гула небольшой, чудом еще сохранившийся кусочек природы. Где-то там, за этой серой алюминиевой миской — фронт.
