А топот уже отчетливей, ближе. Вот уже совсем рядом.
— Орлик! Орлик!
Скакун повернул голову, вскинул вверх и громко заржал. И в тот же миг оборвался топот.
— Орлик! Орлик!
Червинская изо всех сил ожгла плеткой заржавшего снова Орлика, дала «шпоры». Конь взвился на дыбы, прянул в сторону, заметался, оглядываясь на зов и всхрапывая, и только потом бросился в чащу, подчинясь Ольге. И снова заржал.
— Орлик! Орлик!
Ольга уже отчетливо слышала и топот погони, и треск ломаемых где-то за спиной сучьев. Метнулась влево, вылетела на полянку и едва не столкнулась с выскочившей навстречу лошадью лейтенанта. Орлик снова поднялся на дыбы и, увидав хозяина, обрадованно заржал.
— А вы настоящий казак, доктор. — На самодовольной физиономии наглеца дьявольская усмешка.
Ольга сердито сверкнула глазами, повернула коня.
— Да? Вы что же, за лошадь испугались?
— За вас. Лошадь — что, война все спишет.
— Вот как? Однако она к вам больше, кажется, привязалась, чем вы к ней.
— А ко мне любая привяжется. — Лейтенант подъехал вплотную к Ольге, коснулся ее ноги твердым коленом. — Не верите? — И, заглянув в насупленное, построжавшее лицо Червинской, нервно расхохотался.
Ольга остановила коня, уступив дорогу.
— Поезжайте вперед.
— Зачем же? А мне и рядом не тесно. Да будет вам сердиться, доктор… виноват: какой вы сейчас доктор? Нежный пол! Оленька!..
— Поезжайте вперед! Я не хочу ехать рядом!.. — сказала она, все еще надеясь на благоразумие офицера. Хоть бы скорей выбраться теперь из этого леса!
Но лейтенант, проехав вперед, остановил коня, загородив дорогу.
— Ну? Что же вы?.. — окончательно испугалась Ольга.
— Отдохнем малость… Может, по лесу побродим, а?.. Грибков посбираем, Оленька-.. Вы же ко мне в лес, к Топтыгину, сами в гости пожаловали…
— Поезжайте или пустите меня вперед!
— Опять все сначала… Ну чего вы… чего себя мучаете?.. Человек вы тоже молодой., да и я вам в отцы не гожусь…
— Что вам от меня надо?! Пустите!
— Не пущу. Ты ж у Топтыгина в лапах, Оленька!.. — Он глухо, неестественно рассмеялся. Даже в сумерках кущи Ольга видела, как загорелись его маслянистые выпуклые глаза, обращенные к ней, как лихорадочной бледностью налились его холеные щеки. Ольга похолодела. А лейтенант уже спустился с коня, взял под уздцы ее Орлика, застучал кнутом по коленкам.
— Фаст, Орлик! Фаст! Фаст!..
— Не смейте! Как вы смеете! — вне себя закричала Ольга, чувствуя, как предательски опускается под ней кожаное седло, немеют, не слушаются от страха собственные руки. — Перестаньте валять дурака, слышите?!
Лейтенант выхватил из седла Ольгу, поставил на ноги, задышал в лицо.
— Люблю ж я тебя, Оленька!.. С первого разу люблю!..
— Убирайтесь!.. — Ольга попробовала вырваться, ударить в ненавистное вылощенное лицо, но не смогла, закричала, забилась в тугих объятиях.
— Люблю, дурочка!.. Люблю, слышишь!.. — И зацеловал в губы, в глаза, в лоб, в щеки. — Люблю! Все равно люблю!..
Ольга продолжала кричать, рваться в сдавивших ее тисках, царапать, бить сальную, потную физиономию, теряя силы. Чувствовала, как чужая сильная рука уже скользит, касается ее тела и вдруг из последних сил впилась зубами в мокрую усатую мякоть…
5
Новенький генеральский «виллис» смело скатился к узкой мутной речушке, с ходу зарылся носом в поднятых им самим волнах, разбросав в обе стороны фонтаны брызг, и бойко вскарабкался на другой берег. И опять нырнул в густую хмурую чащу леса. Мотор взвыл, защелкал хлыстом по стволам выбежавших к дороге березок и кленов. Неприятный сырой холодок вырвался из-за ветрового стекла, закружил по открытому кузову джипа.
Пользуясь временным затишьем в боях, командующий и начальник штаба объезжали разбросанные на многие километры войска и приданные им соединения и части. Впереди рядом с водителем автоматчик. У водителя сбоку, в углу, автомат, в ногах у двух сидящих позади генералов по автомату — и вся защита. Два генерала, два одинаково решающих судьбу армии человека, два ровесника, два неразлучных боевых товарища — и в то же время две совершенно противоположные внешности и натуры. Офицеры штаба армии по этому поводу пустили меж собой шутку: если обоих генералов соединить воедино, а потом разделить пополам, получится два абсолютно нормальных человека.
— Какой ты сибиряк, коли не охотник, — басил командующий начальнику штаба. — А я, отвоюем, бог даст, вернусь домой — и за ружье, в лес. Представь: снежок, морозяка за нос пощипывает, а ты сидишь в цепи и не дышишь. Час сидишь, другой тянется — не шелохнешься…
— Удовольствие!
— То-то и есть! И вдруг… еще далеко: бум!.. бум!.. — загонщики козу гонят… Да что это за сибиряк, если он на своем веку козу не убил? Верно говорю, сержант?
— Так точно, товарищ гвардии генерал-полковник!
— Вот видишь? Вот он — сибиряк! Сразу видно!
— Никак нет, товарищ генерал, с Амура я.
Начальник штаба весело поглядел на командующего. Джип нырнул в лощинку, выбрался и снова помчался лесной верткой дорогой. Командующий поднял воротник шинели, уткнул тяжелый подбородок в грудь, попробовал задремать. И выругался: машину трясло на колдобинах. И вдруг вслушался, уловил крики. Это, видимо, услышал и автоматчик: закрутил головой, выставил за стекло ухо.
— Баба где-то кричит, товарищ генерал-полковник!
— И впрямь баба. Что же она кричит? А ну поддай, братец!
Шофер прибавил газ, протянул руку за автоматом.
Крики оборвались. Где-то далеко тонко заржала лошадь — и тоже умолкла. И снова отчаянный вопль, совсем близко:
— Помогите-е!!
— Стоп! — скомандовал генерал. — Что за притча? Ну-ка, амурский, узнай: режут кого или рожает?
Сержант перемахнул через край, убежал в лес на крики. Командующий нащупал ногой автомат, но не поднял, обратился к начальнику штаба.
— Что тут, село разве какое?
— Не должно.
— Откуда же в лесу баба?
Крики снова оборвались, а вскоре послышались голоса, выбежала на дорогу взлохмаченная, в расстегнутой шинели молодая женщина. Остановилась, очумело вытаращила на машину глаза, бросилась к ней, на бегу запахивая шинель.
— Пожалуйста, подвезите меня до госпиталя!.. Пожалуйста!..
Генералы переглянулись. Густые черные брови командующего сошлись в одну.
— Постой-постой… да не вы ли у меня на КП занозу тащили? Что у вас тут случилось, лекарь?..
И все понял: из лесу, держа в поводу коня, вышел его бывший адъютант, а за ним верхом на пегашке и с автоматом в руке весело улыбающийся амурец. Генерал грузно вывалился из машины, встал во весь свой саженный рост на дороге.
— А, старый знакомый!
— Виноват, товарищ гвардии генерал-полковник! — В мятой грязной папахе, адъютант вытянулся перед грозным, как туча, генералом. Все лицо: лоб, щеки, нос — исцарапаны, в кровоподтеках, из опухшей верхней губы кровь обильно течет по белому подбородку.
— Хорош… провожатый!
Ольга во все глаза смотрела на растерзанного, бледного как мел лейтенанта. И были в ее глазах и гнев, и злорадство, и жалость к недавнему насильнику и злодею. Приблизилась к грозному генералу.
— Все обошлось… Спасибо…
— Обошлось! Слыхал: обошлось! Люди кровь свою за родину проливают, а они тут… — И опять лейтенанту — Ты кого позоришь, кот? Мундир наш позоришь? Кого, спрашиваю?!
— Виноват, товарищ гвардии генерал-полковник!..
— Тьфу! — плюнул себе под ноги командующий. — В евнухи бы тебя… на три месяца… Ладно, садись, лекарь, в машину! А с тобой… я еще подумаю, что мне с тобой делать, ухарь.
6
— Эх, девонька, покалечили-то тебя как. Это ж надо — голос потерять! Я вот сроду не пела — голоса не было — а все одно жалко… Поплачь, поплачь, подруженька, легче будет. Может, чайку принесть, подружка? С галетами? Вчера свеженьких прислали…
— Спасибо, не хочу.
Санитарка вздохнула. Перевела взгляд с Нюськи на косу, что все еще висела на стенке, вздохнула опять.
