Вперед вырвалась легковая машина. Дверца ее открылась, и оттуда выползла дебелая туша — фашистский майор с позолоченной сигареткой в зубах.

Лукан и вся его свита, как по команде, склонились и застыли в земном поклоне.

Майор, заложив одну руку за спину, а другую — за борт кителя, важно подошел к процессии.

— Ваше превосходительство! Примите хлеб-соль из рук счастливых жителей этого живописного села, на нашей матери Украине. Мы, настоящие украинцы, верой и правдой готовы служить новому порядку.

Майор, который уже не впервые был на Украине, отвечал на приветствие Лукана наполовину непонятным языком:

— Гут, гут! От имени велики фюрер их данке, то ист благодару работящи, смирни нарот нашой Украин. Ми свой штык принесем вам и слобода, ви — фатерлянд, хлеб, свиня, млеко. Союз наш будет благотворный. Мы устроим порядок.

Торжественным движением майор взял хлеб, поцеловал душистую корочку большого каравая, передал адъютанту; потом высокомерно подал Лукану руку в черной лайковой перчатке.

Схватив ее обеими руками, Лукан припал губами к распаренной коже. Потом он стал во фронт и отрапортовал:

— Имею честь доложить: ваш верный друг и слуга, казак Лукьян Лемишка, бывший воин «свободного казачества» и «государственной стражи» его светлости гетмана Украины Павла Скоропадского.

Мясистые губы майора скривились в мечтательной улыбке:

— О пан, то ист хорошо. Пан — стари союзник!

— И слуга покорный, — снова поклонился Лукан.

— О, Пауль Скоропадски! Их работал с Пауль Скоропадски в прошли война. Тяжели время Пауль быль в фатерлянд. Жил мой именно дача. Старательни быль дворник.

Лукан скосил глаз на дочь. Она поняла, в чем дело, и подошла к майору:

— От настоящих, благодарных вам, храбрым рыцарям, украинских казачек!

Она сунула ему букетик цветов и стояла раскрасневшаяся, не находя места рукам.

Майор потрепал ее по пухлой щеке:

— Данке, украиниш девушка. Гут, гут, добрая украинка!

Дед Макар наблюдал все это, и сердце его кипело гневом. Но он не досмотрел сцену встречи до конца, потому что как раз в это время заметил в своем саду непрошеных гостей.

Возле его ульев хозяйничали необычные пасечники. Дед бросился спасать своих пчел, но делать было уже нечего: «гости» сожгли целый сноп соломы и не только выкурили, но и умертвили пчел, а мед из ульев перешел в их алюминиевые котелки.

С востока послышался знакомый рев моторов. Дед Макар видел, как рванулась вперед машина майора. За нею галопом понесся Лукан, за Луканом, силясь опередить его, мчалась визжащая Луканова дочка, а позади бежала вся Луканова родня.

Дед поднял к небу глаза и увидел быстро мчащуюся пятерку краснозвездных самолетов. Он поднял руку и прошептал:

— Покарайте их, лиходеев, сыночки!

Три детские фигурки склонились над костром. Пламя освещало лица ребят, отбрасывало в чащу большие подвижные тени. Костер горел в глубокой впадине — возможно, ее кто-нибудь выкопал, а может быть, здесь разорвался тяжелый снаряд. Зарево от огня не расходилось в стороны, а только освещало верхушки деревьев, словно луч зенитного прожектора.

Была полночь. Над Соколиным бором сияло безоблачное, густо усеянное звездами небо. Они, как электрические лампочки на елке, мерцали между кронами больших деревьев, шелестевших над головами мальчиков.

Ребята долго не отваживались развести костер. Им казалось, что сотни незримых глаз следят за каждым их движением.

Еще вечером, несмотря на крайнее утомление, они пошли на ближайшее колхозное поле. Спотыкаясь о корни и сучья, вернулись с накопанной картошкой к этому заранее выбранному месту. Им очень хотелось спать, но голод и чувство опасности отгоняли сон. Ребята долго ворочались на сухих листьях, вздрагивая от уколов холодных стеблей травы, настороженно прислушиваясь к шорохам ночи, перебрасываясь время от времени несколькими словами. И все же на некоторое время они заснули.

Первым, весь дрожа от ночной прохлады, проснулся Мишка и разбудил товарищей.

На дне ямы, засыпанной перегнившими листьями и сухим хворостом, разожгли огонь.

У костра было тепло, в горячей золе пеклась картошка, а вокруг стояла тихая, тревожная ночь.

Между деревьями, словно распутывая узлы веток и листочков, плыл месяц. Он медленно садился за горизонт. Еще долго блуждали по лесу его холодные лучи, тускло освещая группу самых высоких деревьев. Кусты выступали из тьмы, словно неподвижно застывшие чудовища.

Но все страхи пуще прежнего надвинулись на мальчиков, когда, трепеща и потрескивая, вспыхнула на костре первая веточка хвои. Мишка и Тимка, не смея оторвать глаз от молчаливого леса, увидели, как задрожала и зашаталась черная стена, наваливаясь на их убежище, как раздвинулся непроглядный шатер ночи. Кусты, дубы и березы вокруг ожили и, взявшись за руки, то отступали, то наступали на яму, дрожали темно-зелеными листьями, с которых на мальчиков смотрели сотни блестящих глаз. Они мерцали, казалось — наливались кровью, гасли. А чуть дальше застыла неуклюжая, как вытесанная из камня, фигура какого-то великана. Расставив длинные узловатые руки, он словно наступал на мальчиков.

— Кто-то там… — побледнев, прикоснулся к плечу Василька Тимка.

— Где? — вздрогнул Василек.

Расширенными глазами он вглядывался сквозь красную завесу костра в темноту, куда показывал пальцем Тимка.

— Это, должно быть, куст… — прошептал Мишка.

— Да нет же! — настаивал Тимка, едва шевеля губами. — Кто-то там стоит.

— Ничего там нет, — строго сказал Василек и повернулся к огню.

Тимка не сдавался. И только когда Мишка вылез из ямы и, подойдя к чудовищу, взял его за одну из рук, отчего оно задрожало и превратилось в ветвистую грушу, Тимка убедился, что великан ему просто привиделся. Пристыженный, он тоже повернулся к огню, стараясь больше не смотреть вокруг.

Весело пылал костер. Запах картошки будил аппетит.

— Неужто наши их не выгонят? — снова и снова задавал вопрос Мишка.

Ему никто не ответил.

— А что мы будем делать с лошадьми? — спросил Мишка.

Василек удивленно посмотрел на него:

— Как «что будем делать»? Передадим Красной Армии. Что ж из того, что здесь немцы! Думаешь, они долго тут будут? Ого, как их наши погонят! Только перья полетят.

— А если наши далеко отступят? — поинтересовался Тимка.

— Отступят, а потом наступят. Правда, Василий Иванович? — спросил Мишка.

— Наверняка. Знаете, почему наши отступают?.. — И, как величайшую тайну, известную только ему одному, он шепотом поведал друзьям — Почему наши отступают? Думаете, не побили бы фашистов там, на границе? Побили бы! Но наши не хотят, чтобы свои люди напрасно погибали. Помните, как было у Кутузова? Там в одном Бородинском бою сколько людей погибло!.. А наши хотят заманить гитлеровцев как можно дальше, а потом зайти им в тыл, окружить и… всех до одного! Понимаете: их, гадов, нужно уничтожить всех до одного!

Мишка и Тимка были целиком согласны. И Тимка советовал:

— Не лучше ли нам догонять своих, пока не поздно?

— Увидим. Утро, как говорят, мудренее вечера, — уклонился от прямого ответа Василек. — Тут нужно подумать, разобраться, а не то, гляди, немцам в зубы попадешь.

Василек длинной палкой начал переворачивать картофелину. Ноздри друзей жадно ловили чудесный запах печеной картошки. Она пахла очень аппетитно — скоро уже ее можно будет есть.

— А я очень люблю печеную картошку, — заявил Тимка, глотая слюну. — Как-то мы с Саввой пекли картошку и… рыбу…

Мальчики тяжело вздохнули, вспомнив Савву. Перед глазами возникло такое знакомое лицо: большие синие с прозеленью глаза, всегда с интересом наблюдавшие все вокруг; рассеченная надвое черная широкая бровь — это жеребенок как-то брыкнул Савву на колхозной ферме…

Холодный ветерок пробежал по лесу. Зашелестели листья, на землю посыпались крупные капли росы. Где-то в чаще хищно крикнула сова, тягучее глухое эхо покатилось по лесу; вверху, над самыми головами мальчиков, видно спросонья, заворковала горлинка. Тимка еще больше втянул голову в плечи. Ему казалось, что кто-то стоит за его спиной и горячим взглядом сверлит его затылок. Это Савва! Большие глаза смотрят с упреком, из рассеченной брови льется кровь…