Виктор вернулся в лагерь в угнетенном настроении.

Не говоря никому ни слова, он направился к дяде Якову. Ему он рассказал все. Как и ожидал Виктор, дядя Яков не смеялся. Он внимательно выслушал Виктора, достал большой кусок кожи и пообещал сделать ему новую кобуру, да такую, чтобы никто уже не смел насмехаться над юным партизаном.

— Вот сошью тебе кобуру — и шабаш! Пойду к командиру, и пусть дает мне оружие. Что ж я… Все воюют, а я словно пасынок в этой семье.

Виктор был вполне согласен с решением дяди Якова, но просил не торопиться, сшить кобуру на совесть и не пожалеть товара.

На следующий день на боку у Виктора болталась новая кобура, в которую можно было втиснуть, кроме «мухобоя», самое меньшее еще один пистолет. Виктор радовался, что теперь уж никто не посмеет сказать ему обидного слова.

Мишка не вышел, а вылетел от командира. У него было чувство, что он не идет, а плывет по воздуху, что перед ним расступаются безграничные просторы и никакая сила не может остановить его.

Иван Павлович пригласил к себе не только командира группы подрывников Леню Устюжанина, но и всех командиров подгрупп. Был здесь и Мишка. Иван Павлович так и обращался ко всем: «товарищи командиры». А потом огласил приказ о назначении всех вызванных командирами подрывных групп. Устюжанин был назначен старшим над ними.

Вторым приказом командир объявил всем благодарность и сказал, что представляет храбрых подрывников к награждению орденами. Да неужели такое может быть? Чтобы Мишке орден?.. Правда, во время финской войны председатель колхоза получил орден Красного Знамени. Но Мишка?.. Что такое три эшелона, мост? Разве уж так трудно было это сделать? Разве он уже и герой?

Кончится война, вернется Мишка в свое село, придет в школу, а у него орден… Все увидят, что Мишка воевал!.. Но этого, наверно, не будет…

Иван Павлович и Леня очень его хвалили. Но это, должно быть, потому, что маленький. Да разве ж он маленький? Пятнадцатый год еще когда пошел! Уже не пионер… Иван Павлович так и сказал: «А я полагал, ты, Мишка, уже в комсомоле». Да разве мало Мишка об этом думал? Ему только и снилось, как бы скорее подрасти и вступить в комсомол…

С такими мыслями Мишка шел к товарищам, чтобы пригласить всех молодых партизан на открытое комсомольское собрание.

…Оставшись один, Мишка достал карандаш и листок бумаги. Дрожащей рукой он вывел:

«Михаила Петровича… Кто это такой — Михаил Петрович?» Мишка довольно улыбнулся. Это же он, Мишка… комсомолец! Вот только как быть с годами? Написать пятнадцать или пятнадцатый? Нет, лучше не писать совсем — разве это главное? Главное, что он уже взрослый и знает, зачем вступает в комсомол.

И он коротко написал в заявлении то, о чем думал.

…Пригревало солнце, снег темнел, с деревьев падали отяжелевшие пласты снега. Мокрая снежная каша разлеталась из-под Мишкиных ног, облепляла его сапоги и полы шинели. Мишка ничего этого не замечал. Он только чувствовал, что идет весна и что весна не только вокруг, но и в его широко раскрытом сердце.

Когда Мишка вошел в барак, там уже было столько народу, что он едва протиснулся вперед.

Партизаны сидели на нарах, заполнили проходы. Даже старики, и те пришли на молодежное собрание и оживленно переговаривались друг с другом.

Любовь Ивановна стояла у окна и, постукивая карандашом по алюминиевой кружке, выжидательно смотрела на собравшихся. Увидев Мишку, она приветливо улыбнулась и рукой указала ему место перед столом президиума.

Раскрасневшийся, счастливый, Мишка сел рядом с Иваном Павловичем на краешке скамьи.

— Ну как? — спросил командир.

— Написал, — прошептал Мишка.

Он колебался: показать или не показывать командиру? А что, если написано не так, как нужно?.. Наконец он отважился. Иван Павлович быстро пробежал глазами листок и, одобрительно кивнув головой, положил его перед Любовью Ивановной.

В президиум избрали Ивана Павловича, Любовь Ивановну, Леню Устюжанина. Председательствовал Леня.

Любовь Ивановна начала читать Мишкино заявление.

Она читала приподнято и торжественно, и Мишка снова ощутил то волнение, с каким писал эти идущие от самого сердца слова. Он гордо поднял голову, глаза его горели. Но вдруг Любовь Ивановна посмотрела на него с беспокойством. Мишка побледнел. Что-то было не так! И действительно, Любовь Ивановна спросила:

— А рекомендации у тебя есть, товарищ Мирончук?

Мишка растерялся и покраснел. Его словно окунули в холодную воду. Вот это так! Заявление написал, а о рекомендациях и не подумал!..

Мишка повернул голову туда, куда теперь смотрели все. Иван Павлович, склонившись к столу, писал что-то. На мгновение стало тихо.

— Ручаюсь за Михаила Петровича Мирончука. Я уверен, что он будет настоящим комсомольцем и большевиком, — сказал командир, подавая секретарю листок бумаги.

— Я тоже рекомендую товарища Мирончука, — сказал председатель собрания Леня Устюжанин.

— И я рекомендую!

В бараке зазвучали десятки голосов. Мишка не мог удержать радостных слез и смущенно опустил голову.

— Товарищи, — заговорила Любовь Ивановна, — я вижу, рекомендаций у Мирончука достаточно. Но позвольте и мне дать ему рекомендацию. Мы с товарищем Мирончуком старые друзья. Я его знаю, наверное, не меньше, чем другие.

Теперь дали слово Мишке.

Ему никогда раньше не приходилось говорить на собраниях. Отчаянно робея, он встал. Биографию? Ну, какая у него биография!..

Но все смотрели на Мишку выжидательно, и, откашлявшись, он заговорил:

— Мне пятнадцать будет скоро. Отец мой воюет. Я учился в школе, но пришли немцы, и я, как пионер… С Василием Ивановичем и Тимкой… Мы помогали партизанам.

Он с минуту помолчал, стараясь овладеть собой и думая, что же еще сказать ребятам. О том, что было позади, говорить было нечего. Будущее звало его вперед. И Мишкин голос окреп, стал звонким и торжественным:

— Я этот день никогда не забуду!

Мишка повернулся к Ивану Павловичу. Казалось, он обращался только к нему:

— Спасибо вам, товарищ командир, что вы меня… ручаетесь за меня. Я оправдаю ваше доверие, товарищ командир!.. Я буду бить фашистов еще крепче и до тех пор, пока ни одного из них не останется на нашей земле! Я буду…

Громкие рукоплескания заглушили его голос. Какой-то обновленный и бесконечно счастливый, он сел на свое место. Теперь о нем говорил Леня Устюжанин. От его похвал Мишке стало неловко. Как будто Мишка все сам… Ведь он же, Леня, и научил его, а о себе ничего не говорит… Мишка почувствовал, что у него тянут из рук автомат. Вот Леня взял автомат, зарубки показывает… Да ведь Мишка на автомате еще и не столько зарубок сделает!..

Много было сказано о Мишке хорошего, а он сидел и думал: надо еще больше сделать — ведь он теперь комсомолец!

После всего пережитого Мишке очень захотелось увидеть Тимку и… Софийку.

Софийка выбежала к нему радостная, сияющая. Она не могла быть на комсомольском собрании, потому что дежурила в госпитале, но ей уже обо всем рассказали.

— Ой, Мишка, — сказала она, пожимая обеими руками его руку, — ты уже в комсомоле!.. А я все думала…

— А ты давно стала комсомолкой? — посмеиваясь, спросил Мишка, не в силах оторваться от темно-серых глаз Софийки.

— Меня на предыдущем собрании принимали… Крас-не-е-ла!..

И Софийка, растягивая слова, воркующим голоском стала рассказывать о том, что чувствовала она, когда ее принимали в комсомол.

— Теперь, Софийка, мы с тобой комсомольцы! — гордо сказал Мишка.

Он хотел еще что-то сказать, но Софийку позвали. Она успела спросить:

— Долго пробудешь в лагере?

— Вечером выходим, — важничая, ответил Мишка.

— Ой! Надолго?

— Не знаю…

— Ну, я пошла. Приходи…

Она тряхнула Мишкину руку и побежала в госпиталь. Уже у самой двери она повернулась к Мишке, озорно блеснула глазами и прощально махнула рукой.