Тимка чувствовал себя как в чудесном сне. Он был готов на небывалые подвиги — ведь он охраняет командира! Заметив, что Иван Павлович поглядывает по сторонам, Тимка насторожился: неужели командир считает, что он, Тимка, может прозевать и не заметить врага?.. Ему стало обидно. Хотел он промолчать, но не удержался и выпалил:

— Товарищ командир, вы не беспокойтесь…

Иван Павлович, думавший о чем-то своем и, вероятно, забывший о мальчике, посмотрел на него удивленно и спросил:

— О чем ты?

— Я говорю: не волнуйтесь. Пока я с вами, можете ничего не бояться. Я отвечаю за вашу жизнь.

Иван Павлович не мог удержаться и добродушно рассмеялся.

Тимка сначала огорчился, но потом и сам заразился веселым настроением командира и начал улыбаться, стараясь все же сохранить солидность.

…В Викторе в последние дни произошла перемена. Он либо сидел нахмурившись, либо бродил по лагерю, уныло склонив голову, ни на кого не глядя.

Мальчик чувствовал себя обиженным. «Маленький?.. А Тимка разве большой? — думал он. — Что поборол он меня на снегу? Эге, поборол бы, если бы не новая шинель! Стал бы я напрягаться… Чтоб новая шинель порвалась? И так уж пуговица отлетела! А если бы я взялся как следует, не так легко было бы меня побороть… Хитрый же этот Тимка! Сразу пристроился к командиру, и уже адъютант. И как это я не додумался до чего-нибудь такого!..»

Виктор на мгновение вообразил себя связным командира — и только вздохнул.

«Да и Леня тоже хорош! Когда вез в лагерь, обещал, что и в подрывники возьмет и пистолет даст. А теперь говорит — завхозом. А Мишку берет с собой на железную дорогу! Ну, это не беда, что Мишку берут. Он уже здоровенный парень, и немцев поубивал много, и машины взрывал, а вот Тимка… Разве что пойти к комиссару, стать у него адъютантом? Да только он не возьмет… Сердится, что я заврался тогда…»

Виктор не заметил, как вышел далеко за лагерь и свернул с тропинки. Снег в эту зиму выпал глубокий. На его пушистой поверхности лежали синеватые тени ветвистых деревьев. Виктору нравилось бродить по снегу. Забыв обиду, он ухватился руками за низко опущенную ветку и с силой потряс ее. Как большие комки ваты, полетели хлопья снега, и мальчик на минуту исчез под ними, засыпанный с головы до ног. Снег попал ему за воротник, обжег холодом лицо и шею.

Выбив о ствол дерева снег из шапки, Виктор повернул назад.

«А может быть, пойти к комиссару?.. Он как будто и строгий, а на самом деле добрый. Разговаривает сердито, а глаза смеются. Но как сказать ему? Или посоветоваться с Тимкой?..»

Издалека послышались какие-то звуки. Они донеслись из-за лагеря — оттуда, где была расположена хозяйственная рота. Долетело приглушенное, но отчетливо слышное «ура». Что же там? Бой?.. Но почему кричат, а не стреляют?

Виктор стремглав помчался туда, откуда раздавались голоса. Еще не добежав, он понял, в чем дело: это ребята играли в снежки.

Детей в лагере было немало. Они прибыли сюда с родителями-партизанами. Сначала многих пугал лес, его таинственный шепот, дикий вой по ночам; другие никак не могли забыть о том, что едва живыми вырвались из рук фашистов. Но со временем забылись все страхи, дети привыкли к лесу, он заменил им родной угол. Главное, здесь не было немцев. И, быстро перезнакомившись, детвора начала искать развлечений. Сначала играли тихо, боясь громких выкриков. А сегодня начали настоящую войну. Разделившись на две группы, ребята атаковали друг друга, до хрипоты кричали «ура», бросали снежки.

Виктор остановился. Ему тоже захотелось пойти в наступление. Здесь бы он показал себя!

Но его удерживало многое. Во-первых, было жаль шинели, во-вторых, нужно было думать о том, как найти себе подходящую работу, а в-третьих — и это главное, — не хотелось связываться с детворой. Что у них в голове? Снежки, игры… Разве они пришли сюда воевать? Живут возле матерей в хозяйственной роте. Маменькины сыночки! Разве они думают об оружии? Им бы только есть да дурака валять. Вот подружись с ними — сразу комендант переведет в хозяйственную роту. И будешь там сидеть, и оружия никакого не получишь, и ни одного врага не убьешь… Нет, он не может в кого-нибудь бросить снежком, натереть кому-нибудь ухо снегом…

А бой был в самом разгаре. Одна группа победила своих врагов и погнала их прямо на Виктора. Но и теперь он не вступил в драку. Заложив руки в карманы, он сердито закричал:

— Вы чего раскричались?

Ребята перестали шуметь. Запыхавшиеся, возбужденные, они подошли к Виктору, с уважением глядя на этого мальчика с золотыми пуговицами на шинели. Думая, что он прислан из штаба, дети струхнули.

— А что такое? — спросил Ваня Семенец. — Разве нельзя поиграть?

— Шум такой подняли… А если немец услышит?

Увидев, как все смутились и с каким уважением встретили его, Виктор начал распекать храбрых воинов:

— Нашли чем заниматься! Вот подождите: услышит комиссар — сразу выгонит из партизан. Ого, еще как может попасть за это!

Дети виновато опустили глаза.

— А что же здесь делать? Я вот пионер, Митька — пионер, Сашка — пионер, а работы нет…

Виктор задумался.

— Все пионеры? — спросил он.

— Все.

— Вот только Федька не пионер.

— А меня обязательно приняли бы в этом году…

Ничего не сказав им, Виктор круто повернулся и пошел к штабу. Он спешил, так как твердо решил поговорить с комиссаром.

Растерявшиеся ребята хмуро глядели ему вслед.

— Вот так поиграли! — сказал наконец Ваня. — А еще пионеры!

В это утро комиссар отряда Михаил Платонович Горский почувствовал себя лучше. Его уже не знобило, не болела голова; только усталость все еще не проходила.

«Разнежился! — подумал он. — Нужно размяться, выйти на свежий воздух».

— Где Журляк? — спросил комиссар Свиридова одеваясь.

— Во второй роте политзанятия проводит.

Ничего не сказав, комиссар вышел из штабной землянки. Свиридов бросился было за своим начальником, но Горский сказал, что он идет прогуляться и сопровождать его не нужно. Он приказал адъютанту оставаться в штабе.

От резкого морозного ветра зашумело в голове. Михаил Платонович даже на минутку остановился, боясь упасть.

«Черт возьми, как меня скрутило!» подумал он, но скоро почувствовал себя гораздо бодрее: свежий ветер будто влил в него новые силы.

Комиссар не отличался большой физической силой, но был человек достаточно крепкий. За свои сорок лет ему не приходилось хворать серьезно. До войны он работал учителем, потом секретарем партбюро МТС. Весной и осенью, в снега и морозы бывал Горский в тракторных бригадах, не раз ночевал под дождем. И хоть бы что — никакая болезнь не брала его.

Комиссар вспомнил о причине своего заболевания, улыбнулся, а по коже пробежал легкий холодок.

Получив срочный вызов, он со своим прежним адъютантом Николаем пошел за Десну, к одному учителю, который был связным отряда. На обратном пути они встретились с немцами и, переправляясь по льду через реку, попали в полынью. Михаилу Платоновичу удалось выбраться на берег, а Николай погиб…

«Дешево отделался», подумал Горский. Легкая улыбка еще блуждала по его бледному лицу, но сразу погасла, когда он вспомнил о Николае. «Жаль парня, хороший был боец!»

Комиссар медленно шел по лагерю. Мороз крепчал. В клубах густого пара замерли белые, словно вылепленные из ваты, неуклюжие молодые сосны; длинные, покрытые инеем ветки берез свисали вниз серебряными нитями серпантина. Сквозь морозный туман едва просвечивал маленький, бледный диск солнца. Дул холодный ветер, неся мелкую снежную пыль.

Встречая комиссара, партизаны радостно приветствовали его. С каждым шагом он ступал тверже, чувствуя, как снова наливается силой его тело. Подойдя к месту, где тропинка разветвлялась, он остановился. Куда пойти? Вспомнив, что Павел Сидорович, секретарь партбюро отряда, проводит во второй роте политзанятия, он направился туда.

Но до второй роты комиссар не дошел. Из-за заснеженных деревьев появился Павел Сидорович, который уже возвращался в штаб.