В сырую землянку вошла великая радость — двойная радость для юных партизан.

Тимку в школу привело, конечно, не только одно любопытство. Может, и хотелось узнать, чему там будут учить, но прежде всего интересовали его тетради, которые так нужны были для листовок.

Несмотря на все усилия Лукана, ребята в школу шли неохотно, и родители посылали их только затем, чтобы избежать неприятностей.

Дети — всегда дети. Прошло лишь несколько месяцев с тех пор, как ни живы ни мертвы стояли они с матерями перед покосившимся крыльцом школы; до сих пор многим снились повешенные на этом крыльце. А сейчас ребята кричали, бегали вокруг школы, играли на крыльце.

И вдруг раздался крик:

— Иже еси идет!

Как стайка вспугнутых воробьев, метнулись дети в класс.

«Иже еси» было новым прозвищем Лукана. Закону божьему Лукан учил не случайно. Его отец был человеком благочестивым и придерживался старой поговорки: «Без бога ни до порога». Со временем он стал церковным старостой, и церковь для него явилась дойной коровой, сделала его богатым. Он прочил сына в священники: пусть будет не просто Луканом, а отцом Лукианом. Но через пять лет Лукана, как неспособного, выгнали из семинарии. Остались у него от годов ученья иссеченная розгами спина и горькие воспоминания. Теперь семинарская «наука» пригодилась Лукану.

В класс он вошел важно, как настоящий учитель. Еще на пороге снял шапку, поздоровался. Достал из-за голенища крепкую розгу, положил на столе перед собой.

Дети замерли. Испуганными глазами смотрели они то на учителя, то на розгу.

Обеими руками Лукан разгладил клочки выцветших волос на голове, дернул себя за коротенькую бородку, глазами цвета желтой глины стал прощупывать класс.

— Кто новенькие? — спросил он.

Стукнув крышкой парты, поднялся один паренек, за ним встал Тимка.

— Чей? — Лукан вытаращил глаза и сморщил красный мясистый нос.

Тимка сказал.

— Смотри мне, оболтус, не будешь учиться — на воздусях высеку! — пообещал Лукан.

После этого, деловито потерев руки, он приказал:

— На молитву становись!

Застучали крышки парт, зашаркали ноги, и дети вышли в проход между партами.

— На колени!.. Тебе, балбес, отдельную команду подавать? — заорал Лукан на Тимку, который топтался на месте, не зная, как быть.

Еще раз оглядев из-под нахмуренных бровей свое «стадо», учитель закона божьего отошел в сторону. Повернувшись к классу спиной, но так, чтобы одним глазом видеть всех, тяжело опустился на колени. Он набожно поднял хитрые глаза к деревянной темной иконе, на которой трудно было различить Иисуса, и широко перекрестился. Дети неумело, без всякой охоты, с чувством стыда и смущения стали креститься вслед за ним.

Желтый глаз Лукана, устремленный на икону, все-таки успел заметить, что белокурый мальчик слева крестится небрежно.

— Что ж ты левой рукой, левша чертова! — выкрикнул разгневанный учитель, и его розга больно опустилась на худенькое плечо.

Дикий крик огласил комнату.

— В угол! — спокойно приказал Лукан.

Тимка побледнел, как полотно. Неужели ему это не привиделось?

А Лукан уже снова размашисто крестился.

— Отче наш, иже еси… — затянул он гнусаво и тоскливо.

Невпопад повторяли дети слова молитвы, особенно напирая на ненавистное «иже еси». Протянув особенно долго и звучно «аминь», Лукан поднялся. Дети боялись подняться на ноги.

— А ну, ты, левша! — обратился Лукан к мальчику, который стоял в углу.

Опустив голову, тот вышел на середину класса.

— Становись на колени! Клади крест. А все повторяйте вот так! — Лукан показал, как нужно правильно креститься.

Грозный учитель, закусив губу, шел по классу, и розга впивалась в спину какого-нибудь неисправимого грешника.

— Ослы! Распустили вас в школе, безбожников! Перекрестить лба не умеете. Я вас научу, как уважать святое писание!

«Ну, — думал Тимка, — подожди, я тебе такое «иже еси» устрою, что и сам черт не выдумает!»

— Сейчас повторим молитву, — сказал Лукан, и плечи у учеников начали дрожать, как в лихорадке. — А ну, ты, оболтус, давай «Отче наш»! — обратился он к круглолицему мальчику.

Не успел мальчик повторить первые слова, как удар розгой оборвал молитву.

— В угол! — свирепствовал учитель. — Разве так богу молятся?.. Ну-ка, ты, ворона! — обратился он к смуглому низкорослому мальчику, который действительно чем-то напоминал вороненка.

Минут через двадцать половина класса стояла в углу.

Очередь дошла до Тимки:

— Ну ты, остолоп!

— Я не учил этого, — уныло сказал Тимка.

— Как не учил? — удивился Лукан. — А урок слушал? А мать тебя учила?

— Не учила.

— Ну, так я тебя поучу!

Лукан неторопливо направился между партами к Тимке. Но не успел он занести розгу, как Тимка уже стоял в другом конце класса.

— А, ты так! — прошипел обозленный Лукан и, изгибаясь, пошел на мальчика.

Тимка бросился к двери. За ним — кто в окно, кто в дверь — высыпали все остальные.

На этом урок закона божьего закончился.

Тимка остановился за воротами школы. Кто-то громко плакал. Протиснувшись через толпу ребят, Тимка увидел, что на земле сидит мальчик, которого Лукан назвал «вороной». Мальчик обеими руками держал ногу, из которой сочилась кровь, и жалобно плакал.

— Кто это его? — спросил Тимка.

— В окно прыгнул. На стекло! — пояснил круглолицый мальчик.

— Кто плачет? В чем дело?

Ученики обернулись на этот голос. К толпе подходила Любовь Ивановна, спокойная, улыбающаяся, как всегда.

Учительница открыла свой портфель, достала оттуда какие-то баночки, вату, бинт.

— До свадьбы заживет, — пошутила она, перевязав мальчику рану.

Он встал на ноги и заковылял к дому. Издали мальчик в темной материнской кофте действительно напоминал вороненка, которому подбили крыло.

Из школы вышел Лукан, важный и спокойный, как будто ничего не произошло. Ученики подозрительно смотрели на его руки, сторонились. Но, очевидно, Лукан пока не собирался применять розгу. Он вежливо поздоровался с учительницей и совсем мирно дал ученикам «домашнее задание»:

— «Отче наш» на завтра чтоб знали назубок!

Но уже на уроке Любови Ивановны ученики забыли обо всем. Тимка не сводил глаз с учительницы, чувствуя себя опять в настоящей школе. Тихим голосом она читала рассказ.

…Опустошенный французский город. Наступают немцы. В городе — голодные, испуганные люди. Два француза-рыбака пробираются на речку.

Тимке вспомнились те дни, когда он с Саввой и Мишкой в тихие летние утра ходил на речку, как прыгали гусиные поплавки на мелкой утренней зыби, как извивалась серебристая рыба, пойманная на крючок.

…Двух рыбаков задержали немцы. Испуганные и смущенные, они стояли перед немецким офицером; в их сачках билась пойманная рыба. Раздались выстрелы, и невинные рыбаки упали, как подкошенные…

Тимка видит — бежит по лугу и падает, как подкошенный, Савва, видит Саввину мать на виселице. Глаза Тимки наполняются слезами.

— Ребята, это рассказ из французской жизни писателя Мопассана. Кто перескажет содержание? — обратилась Любовь Ивановна к классу.

Ребята молчали.

— Не поняли, должно быть?

Поднялся круглолицый.

— Как тебя зовут?

— Николай.

— Хорошо. Ты хочешь пересказать нам содержание?

— Я могу… Но хочу спросить…

— Что тебе, Николай?

— Победили ли тогда немцы французов?

Учительница на мгновение задумалась, казалось — растерялась. Десятки пытливых детских глаз впились в нее.

— Сначала да. Но потом их оттуда выгнали, — говорит учительница. Потом добавляет. — Но мы с вами политикой не интересуемся. Мы просто учимся… Пересказывай, Николай, содержание!

В глазах Тимки учительница выросла до небес. «Так это же своя, советская! — думал он. — Политикой не интересуется, а читает вон какие рассказы!»

— Захватчиков всегда били! Зарвутся, а потом их же и бьют, — прошептал Тимка.