У Тимки защемило сердце. Но он не дал воли своим чувствам. Подняв Верочку на руки, он начал кружить ее.

Сильный порыв ветра рванул широко раскрытую дверь, холодом охватил детей. Большая туча, закрывшая полнеба, надвинулась на село. Над лугами стемнело: там уже, наверное, шел дождь. Ветер все настойчивее теребил на Верочке платье, а потом швырнул, как пшено, первые капли дождя.

Тимка и Верочка спрятались в клеть. Открыли дверь. Летний дождь, без молнии и грома, окутал село серой мглой.

Стоя на пороге, Верочка подставляла озябшие, посиневшие ручонки под холодные капли дождя и припевала:

А Тимку снова охватила грусть. Он смотрел на сад, наблюдая, как разливаются по земле лужи, как пенятся на воде дождевые пузыри. На огороде, как в тумане, заколыхались какие-то фигуры: то бежали мать и Софийка. А кто это, такой забавный, катится, как кочан, через сад, между изувеченными деревьями? Да это же Мишка в старом, потертом отцовском плаще-дождевике!

И Тимка сразу понял, что его так угнетало: отсутствие товарищей.

— Мишка! Мишка! Скорее, промокнешь!

Мишка перепрыгнул через порог клети. С плаща его ручейками сбегала вода. А Тимка искренне радовался приходу товарища. Он обнимал за плечи мокрого, как воробышек, Мишку и шептал:

— Я тут ошалел один. Какой ты молодец, что пришел!

К клети подходили мать и Софийка. Увидев их, Мишка прошептал Тимке:

— Вечером — в Соколиный. Василий Иванович приказал.

Отец Василька любил порядок. Его бригада во всем была первой: и в дисциплине и по урожаю. Но он не запускал и собственное хозяйство. Свою усадьбу он обнес высоким дощатым забором, на широком дворе выстроил рубленый хлев. Летом под окнами всегда цвели цветы, а под роскошной липой стоял большой стол, за которым любили работать отец, братья и особенно Василек.

Усадьба стояла на краю села и потому не сгорела во время пожара.

Василек и его мать, усталые, шли домой. Казалось, они возвращались с далекой дороги и не знали, каким найдут родное жилище.

Василек похудел, даже сгорбился и казался еще меньше ростом — так, мальчик лет одиннадцати. Мать, которая была раньше полнолицей и на диво долго не старилась, тоже за эти дни стала неузнаваемой. Ее бледное лицо пересекли глубокие морщины. Прекрасные черные глаза лихорадочно блестели из-под сурово нахмуренных бровей. Не поднимая головы, шла она за сыном.

Трех сыновей имела она и дочь, а теперь остался один только Василек. Двое старших — в армии, дочка эвакуировалась с институтом, муж тоже воюет…

Приблизившись к своему двору, мать и сын в удивлении остановились. Он это или не он? Сиротой стоял дом, растерянно жался к оголенным деревьям приземистый хлев. Изгородь была повалена, раскидана во все стороны. Только липа шумела листвой, как всегда могучая, гордая. Весь сад был забит большими крытыми машинами, которые своими металлическими боками поломали ветви деревьев. Во дворе хозяйничали немцы. Идти или нет?

— Идем! — решительно сказал Василек, и матери почему-то не понравилась эта решительность.

Фашисты громко смеялись, лопотали что-то по-своему. Они весело замахали пришедшим руками, приглашая:

— Рус! Ком, ком!

У матери задрожали руки, и она едва не выронила свои убогие пожитки.

— Идем, — тихо сказал Василек.

Мать покорно двинулась за ним. Они вошли во двор. Пустотой и чужим духом повеяло от родного жилища.

Василек с первого взгляда понял, что так смешило и забавляло немцев. На земле валялись беспорядочно брошенные вентери, с которыми он с братьями каждое лето рыбачил. Молодой солдат взял один из них в руки. Рот его расплылся в улыбке до самых ушей, и от этого лицо стало придурковатым и уродливым.

Василек неплохо знал немецкий язык. Он свободно разговаривал с учительницей, но теперь, слыша чужую речь из уст самих фашистов, улавливал только отдельные слова. Учительница говорила спокойно, а эти так спешили, что получалась какая-то мешанина. Несмотря на это, по отдельным словам он понимал, о чем у них идет разговор.

Один из них, прыщеватый и самодовольный, тыча пальцем в вентерь, спросил:

— Что есть?.. Вещь… куда?

От первого испуга у матери не осталось и следа. И когда она подняла на гитлеровца глаза, они смотрели на него с презрением, как на низшее, лишенное разума существо.

— «Вещь, вещь»!.. Не вещь, а вентерь для рыбы! — громко сказала она удивленным немцам и направилась в дом. — Идем, Василек! — бросила она сыну.

Немцы мгновение растерянно смотрели им вслед. Потом молодой, продолжавший нелепо улыбаться, вдруг опомнился, улыбка у него исчезла, и вместо нее в глазах появилось выражение недоумения и испуга. Догнав несколькими прыжками женщину, он вцепился в ее руку:

— Матка! Цурюк! Герр офицер…

Свободной рукой он показал ей на хлев: там, мол, будете жить.

Они пошли в хлев. Ни коровы, ни бычка, ни свиней, даже кур не осталось, как будто они никогда тут и не водились. Сено и солому тоже повытаскали непрошеные гости. Всплеснув руками, мать начала громко проклинать грабителей.

Василек вспомнил, что вечером нужно в Соколиный бор — накормить и напоить лошадей. А может быть, снова придут партизаны: они ведь обещали бывать часто. О, теперь он многое мог бы рассказать секретарю райкома: как вешали гитлеровцы жителей, о чем говорят в селе и какие машины идут на восток по главной улице.

Он прислушался к разговору немцев на дворе. Они снов» а ломали себе голову над назначением вентерей.

— Ганс, позови того звереныша, что сидит в хлеву, — надо добиться толку…

— Достань словарь, Фриц, без него ни черта не добьешься.

Дверь хлева распахнулась. В ней появилась улыбающаяся голова с растянутым до ушей ртом.

— Кнабе, ком, ком!.. — поманил Ганс.

Василек поднялся. Мать схватила его за руку.

— Не бойтесь, мама! Они о вентерях.

Он вышел во двор. Мать стала в дверях, готовая, если нужно будет, броситься на помощь сыну. Василек посмотрел на небо, с юга надвигалась туча.

Фашисты опять вертелись вокруг вентерей, листали словарь, ища нужные слова.

— Как это называется? — спросил наконец скуластый немец, размахивая перед глазами мальчика снастью.

— Вентерь, — спокойно объяснил Василек.

Немцы, повторяя один за другим «вентерь, вентерь», опять сунули носы в книжечку, но нужного слова там не было.

— Для чего это? — последовал новый вопрос.

— Рыбу ловить.

— Рипу?

— Рыбу.

Снова зашелестели страницы. И вдруг радостное восклицание:

— О, рипа! О, рипа!

Тот, что нашел слово «рыба», громко причмокнул языком, радостно рассмеялся.

— О, черт бери! — кричал немец с улыбкой до ушей. — Как хорошо было бы поесть фаршированной рыбы!

— Идея! — воскликнул другой. — Я вас всех сегодня накормлю настоящей фаршированной рыбой в томате, с морковкой и луком. Мы пошлем за рыбой этого звереныша… Рипа! Рипа! — закричал он Васильку на ухо, как глухому, и показал рукой в ту сторону, где должна была водиться заманчивая рыба.

Василек был доволен. Он понимал, что это поручение дает ему пропуск для свободного выхода из села. Солдаты долго со словарем объясняли мальчику задачу, а он притворялся, что ничего не понимает. Наконец, когда ему надоело забавляться, он сделал вид, что сообразил, чего от него хотят.

— Хорошо, — сказал он. — Только нужны документы, папир такой.

— А! Папир!..

Тот, что все время улыбался, достал из сумки блокнот, вырвал из него листок и написал несколько слов.

Василек собрал вентери.

— Мама, — сказал он, — идите к соседям, а я пошел рыбу ловить…

— Чтоб их передавило, анафемов! — только и сказала мать.

Василек не торопясь сложил снасть и сказал:

— Ну, я пошел, мама.