— Да где же утро? Еще глухая ночь, — пробовал защищаться Алеша, но и сам с беспокойством поглядывал на восток. Чем дольше он смотрел, тем больше, казалось, светлело небо. В самом деле, они, видно, встали очень поздно. Ему и самому было теперь неприятно, он чувствовал себя виноватым.

Было тепло, а быстрый шаг еще больше согрел ребят. К ногам прилипал мокрый снег, а на проталинах, где его уже не было, раскисшая земля облепляла сапоги. Они стали такими тяжелыми, словно кто-то привязал к ногам гири.

Обогнув село, ребята вышли на тракт. Широкая дорога вела неизвестно куда. Пройдя несколько километров, они остановились. Впереди в темноте виднелись указатели.

Мишка оглянулся вокруг. Тишина мертвая. Ни одного живого существа.

Едва заметно розовел восток. Начинался день.

— Видишь, я же говорил, что успеем! — торжествовал Алеша.

— «Успеем»! — хмурился Мишка. — Хорошо, что успели, а что, если б уже день? — В его словах не слышалось раздражения, он ворчал только для порядка.

Они подошли к указателям. В темноте трудно было прочитать, что на них написано. Но Мишка и так очень хорошо знал эти слова. Дорогу преграждала колючая проволока, а посредине стоял столб с грозной надписью:

АХТУНГ! МИНЕН!

Внимание, мол, фриц, на мину напорешься!

Еще днем, изучая минное поле, Мишка хорошо присмотрелся ко всему. В его голове блеснула, словно молния, дерзкая мысль:

«А что, если… А что, если переставить все эти сигналы и указатели? Что, если направить вражеские машины прямо по грейдеру?..»

Он представил себе, как немецкая автоколонна полезет на дорогу и взлетит на воздух. От одной этой мысли у него захватило дыхание. Поэтому недаром он был так недоволен Алешей, когда, проснувшись, решил, что они проспали.

Не раздумывая долго, ребята приступили к работе. Налегли на столб, но он не подавался. Земля замерзла, столб, наверное, был вкопан глубоко, и, кроме того, он оказался не таким тонким, как это показалось сначала.

Тогда Мишка достал свою финку и начал рыть землю у основания столба. Пот заливал глаза, сердце глухо колотилось. Мишка опять начал сердиться на Алешу:

— Тут работы на всю ночь, а скоро утро. Вот тебе и отдохнули!

Алеша теперь молчал, только крепче налегал на столб плечом, словно этим мог искупить свою вину.

У Мишки дело пошло быстрее: чем глубже он подкапывал столб, тем мягче становилась земля…

Когда столб с надписью был поставлен на новое место, а стрелка своим острием повернулась прямо на грейдер, ребята, сняв колючую ограду, перенесли ее на объездную дорогу.

С запада подул свежий утренний ветер, гнавший стаи белоснежных туч. Багровая полоса, едва заметная на востоке, побледнела, словно отблеск угасающего пожара.

Светало.

Мишка и Алеша поспешили на другой конец этого участка дороги. Здесь были такие же указатели. За работой ребята не заметили, как пошел снег. Он закрыл все следы белым покровом.

Уже совсем рассвело.

— Вот и всё! — с довольным видом сказал Мишка, ощущая приятную усталость в теле.

Алеша был рад несказанно: все так хорошо обошлось!

Они отошли в лесок.

Привычным движением Мишка начал ломать ветви сосен так, как это делал Леня Устюжанин. Потом разгреб снег и покрыл землю сосновыми ветками. Сели. Решили подождать — посмотреть, что будет дальше. Мишка очень волновался: а если ничего не выйдет? Алеша же, напротив, был уверен в успехе.

Дул холодный влажный ветер. На восток неслись клубы тяжёлых туч. В поле курилась поземка, скрывавшая от глаз заснеженную даль. Время шло. На дороге не показывалась ни одна машина.

Мальчики молчали. Каждый думал о своем.

Мишка вспомнил рассказ Лени Устюжанина о его партизанском счете. Оказывается, каждый из партизан вел боевой учет. Убил фашиста — учел, пустил эшелон под откос — засчитал, подорвал машину — тоже на учет. Приклад Лёниного автомата был уже густо испещрен отметинами.

Мишке было неприятно: он считался партизаном, а на его боевом счету еще ничего не значилось. Самый богатый счет бывает у партизана-минера. И Мишка теперь мечтал об одном — стать подрывником. Тогда полетят под откос эшелоны, машины, гитлеровцы. «Кто сделал?» спросят. «Мишка». — «Молодец, Мишка!» Впрочем, ему вовсе и не нужна эта слава. Пускай даже никто не узнает, что это он. Велика беда! Пусть только гибнут фашисты. И чтоб командир взял в настоящие партизаны. А еще — чтоб быть таким, как Леня!

Вспоминаются прошедшие дни. Мало прожил Мишка. Век у него короче воробьиного носа, а сколько хорошего осталось позади! Словно после теплого, ясного дня бросили в темную бездну. И было у него только одно желание: бороться с врагом, и бороться до конца.

Он хотел сегодня открыть свой счет. Ему пошел пятнадцатый, он считал себя уже взрослым. «В четырнадцать лет я уже пахал так, что земля курилась, и косил так, что трава вяла», говорил когда-то отец. И Мишке хотелось не посрамить свой род.

— Вот гады! — бранился он. — Всегда так: когда не нужно, то их черти носят, а теперь, смотри, словно передохли.

Можно было подумать, что он ждет дорогих гостей, для которых накрыты столы.

— Будут, — не терял надежды Алеша. — Не было еще такого дня, чтобы не прошла колонна.

Мишка успокаивался и снова принимался мечтать.

— Едет! — крикнул вдруг Алеша.

Мишка вздрогнул. Он поднялся на колени, обвел взглядом дорогу, но ничего не увидел.

— Брешешь… — протянул он презрительно.

— Чтоб меня гром разразил! — клялся Алеша. — Несется по селу. Присмотрись лучше.

Село едва виднелось в лощине, и было удивительно, как Алеша мог заметить там машину. Но он не ошибся.

Мишка уже хотел обругать приятеля за такую шутку, но в это самое время на холме у околицы появилась долгожданная машина.

Она мчалась с большой скоростью. Но Мишке казалось, что она буксует на месте. Сердце ёкнуло: неужели догадались? Неужели труд оказался напрасным и счет так и останется неоткрытым?.. Ветер доносил рев мотора; было видно, как покачивался на ходу покрытый брезентом кузов. Машина неуклонно приближалась к гибельному месту.

«А если мины не взорвутся?» подумалось Мишке. От волнения он поднялся на ноги.

«Так и есть!» Мишка с напряжением смотрел на машину, а она ползла хоть бы что…

Но вдруг она подпрыгнула, завертелась и окуталась черной тучей земли и дыма. Громкий взрыв потряс воздух.

Ребята, заплясав от радости, расцеловались. Глаза у них блестели, счастливее их не было на свете.

— Есть! Открыли! — воскликнул Мишка, и голос его зазвенел.

Через полчаса с противоположной стороны минированного участка подошла целая автоколонна. Первую машину Мишка тоже записал на свой счет. Остальные повернули назад.

…Еще никогда мать не видела сына таким возбужденным и радостным. Он ел быстро, словно за воротник бросал; торопливо рассказывал: на минах подорвались две машины.

Мать догадывалась, что без Мишки там не обошлось. Но она отгоняла от себя эту мысль — разве он способен на такое? Она по старой привычке хотела опять пожурить его, однако на этот раз ограничилась только советом:

— Ты смотри, Мишка, будь осторожен!

Счастливый сын взглянул на мать глазами, в которых сияло выражение благодарности и признательности.

Дети, дети! Трудно с вами, маленькими, но вдвое труднее со взрослыми. Болит у маленького шалуна пальчик, а у матери — сердце. Взрослый ищет свои пути-дороги, изредка вспомнит о матери, а у нее он из головы нейдет, из-за него сердце сохнет, волосы седеют…

Полночь. Сидит мать у изголовья Василька, и блестят в темноте ее полные слез глаза.

Трое сыновей было — как соколы, и дочка — лебедушка, а теперь только один Василек с нею. Далеко где-то дети, но она всегда с ними: думает о них днем, видит их во сне ночью.

Василек спит крепко, дышит ровно, как человек, честным трудом заслуживший отдых.

Спи, Василек, спи! Мать оберегает твой сон, нежно поглаживает шершавой рукой непокорные волосы и думает. Такая уж доля матери: думать о маленьких, думать о взрослых — всю свою жизнь думать о детях.