Ночью они наткнулись на одинокую лесную сторожку. Они не заметили бы ее, закрытую деревьями и заваленную снегом, если бы не залаяла собака.
Калачов двинулся к сторожке. Представлялся очень удобный случай определить свое местопребывание. Хорошо было бы также согреться и отдохнуть.
Небольшая собачонка, похожая на лисицу, встретила пришельцев сначала атакой, а затем, видно сообразив, что лучше уйти подальше от беды, забилась куда-то и смолкла.
На стук долго никто не откликался. Потом заскрипели двери, раздался громкий кашель и чей-то голос. Василек не понял ни одного слова; он только догадался, что голос принадлежит старику.
— Отоприте, — попросил Калачов.
— То кто будет? — спросили по-польски.
— Свои…
Спустя мгновение звякнула щеколда, загремел засов.
— Проше пана.
На Василька пахнуло теплом, приятным запахом жилья и пищи. Он сразу почувствовал слабость и даже пошатнулся на пороге. Когда зажгли свет. Василек увидел высокого сгорбленного старика с бритым морщинистым лицом, на котором выделялись смелые глаза и орлиный нос.
— Цо паны хтят? — спросил старик.
Калачов стал беседовать со старым поляком. Тот на все вопросы отвечал уверенно, с чувством собственного достоинства. Василек понял, что они находятся в Польше, на Холмщине. Отсюда до советской границы более пятидесяти километров. Места здесь глухие, и немцев старик никогда не видел. Узнав, что его собеседники из России, старик начал вставлять в свою речь много русских слов. Ответив на все вопросы Калачова, он спросил, показывая на стол:
— То паны есть голодны?
— Голодны, — ответил Калачов.
— Юзя! — позвал кого-то старик.
Из-за цветной занавески вышла молодая женщина. Она на ходу поправляла растрепавшиеся волосы. За ее спиной Василек заметил чьи-то глаза, с любопытством смотревшие на пришельцев.
— Моя дочка, — пояснил дед. — В селе жила, за двадцать километров отсюда. А теперь — у меня. Мужа ее герман казнил, вот я и взял ее с внуком. И веселее и спокойнее.
Поздоровавшись, Юзя быстро и уверенно начала готовить ужин. Она, казалось, не замечала людей, заполнивших всю комнату, и делала все неторопливо, степенно, как будто такие ночные гости были у них не в первый раз.
— Это вся семья пана лесника? — спросил Калачов.
— Сына еще имею, — ответил старик.
Калачов полюбопытствовал, где сейчас этот сын, но старик притворился, что не расслышал вопроса.
Юзя положила на стол буханку пахучего, мягкого хлеба, внесла квашеной капусты и огурцов. А старик добавил еще большой кусок сала.
— Веприка[3] подстрелил. Ешьте на здоровье, — сказал он.
Ели молча.
Старик, попыхивая своей трубкой, оценивающим взглядом смотрел на людей, старался догадаться, кто они. А после ужина спросил:
— Если это не тайна, то, может, паны скажут, как они попали из далекой России в наши чащи?
Никто не выбирал Калачова командиром, но все с самого начала признавали его старшим. Поэтому теперь молчали, ожидая, что скажет он. Калачов начал рассказывать обо всем, что с ними случилось. Старый поляк сочувственно кивал головой. Юзя, задумавшись, стояла возле печки. Василек увидел теперь и беловолосого глазастого мальчика, который внимательно следил за ними, высунув лицо из-за цветной занавески.
Утомленные тяжелой дорогой и всем пережитым, люди расселись на полу, и когда Федор закончил свой рассказ, почти все уже спали. У Калачова тоже слипались глаза.
— Что теперь товарищи имеют делать? — спросил старик.
— Что же делать?.. Фашистов будем бить. К своим пробиваться.
— То есть хорошее дело. Герман никому жизни не дает. Пока он будет здесь, ни народу польскому, ни народу русскому жизни не будет хорошей. Герман всех уничтожает. Нужно товарищам знать, что людей польских он губит страшно. В тюрьмы берет, на работы тяжелые вывозит. Люди польские в леса идут — бьют германа.
Калачов кусал себе пальцы: он боялся, что сон одолеет его. А ему нельзя спать! Нужно дать отдохнуть всем — ведь завтра снова в дорогу. Но что говорит этот старик? Поляки идут в леса?.. Усилием воли Калачов подавил дремоту.
— Я очень прошу вас, помогите нам встретить польских партизан, — сказал он.
Старик опустил глаза.
— Нам необходима их помощь, иначе нас могут уничтожить. Нам нужно оружие, — настаивал Калачов.
Поляк внимательно посмотрел на него. Калачов заметил, что в старике боролись два чувства — желание говорить откровенно и какое-то недоверие.
В разговор внезапно вмешалась Юзя:
— Разве отец не видит, что то есть хорошие люди? Нех[4] подумает: нельзя ли, правда, помочь?
Глаза старика заблестели. Почему же он не должен доверять этим людям, которые так искренне рассказали ему обо всем?.. Через минуту он сказал:
— Нех будет так! Тревожные теперь дни настали, опасные. Не знаешь, где твой друг и где враг. Но русским я верю. Русские люди хорошие. То через панов жадных не было у державы Польской дружбы с державою Русскою. Я помогу вам. А если вы люди плохие, то что же… Пусть пан бог видит мою правду!
Поляк стал одеваться. Натянув полушубок, он обратился к Калачову:
— То нехорошо есть, что хлопцы твои безоружны. Когда товарищ хочет, я могу дать немного оружия. Нужно пойти в лес, а Юзя здесь посторожит.
…Перед рассветом старик, Калачов и Василек вернулись из лесу. Они привезли на санях пятнадцать польских винтовок, два ручных пулемета, несколько сабель, ящики с патронами.
Днем Калачов осмотрел местность. Глушь наемного километров; вокруг тянулись лишь леса и болота. Одинокая сторожка была обнесена высоким забором, а за ним шумели, стонали вековые сосны.
Отряд построился на небольшом дворе. Калачов не узнавал своих людей: они сразу ожили, помолодели, держались уверенно и смело. Днем беглецы брились, умывались, привели себя в порядок. Юзя беспрерывно грела воду в большом казане. Женщина принимала гостей из России, как родных, самых близких ей людей.
Теперь перед Калачовым стояли не замученные голодом и пытками люди, а сильная, боеспособная группа, готовая сразиться с врагом.
— Товарищи! — начал Калачов. — Дорогие товарищи!.. — Голос его задрожал, на глазах блеснули слезы, но он сдержал себя. — Мы — советские люди. Мы были на краю гибели, но вырвались, и теперь мы на свободе. Поклянемся же, что, не жалея сил и самой жизни, будем бороться против наших заклятых врагов — фашистских варваров, за свободу всех порабощенных народов!..
— Клянемся!
— Поклянемся матери Родине, что мы, ее сыны, заброшенные далеко от нее, останемся верны ей до своего последнего дыхания!
— Клянемся!
— Поклянемся товарищу Сталину, что мы готовы к бою, готовы выполнять его задания!
— Клянемся!
— Поклянемся народу польскому, на земле которого мы находимся и который встретил нас так хорошо, проявил заботу и настоящую братскую любовь, — поклянемся, товарищи, что будем бороться за счастье и свободу трудового польского народа!
— Клянемся!
Юзя вытирала слезы белым фартуком. Стась стоял возле нее, как зачарованный, а старый Януш растроганно говорил дочери:
— Вот, дочка, какие они, эти русские!.. Настоящие люди!
Василек во второй раз за свою боевую жизнь клялся в верности Родине. И ему казалось, что снова перед ним торжественные лица друзей в Соколином бору…
Калачов продолжал:
— Предлагаю оформить наш партизанский отряд и дать ему название: «За свободу народов».
— Правильно!
— Утверждаем!
— Да здравствует наш отряд!
— И еще предлагаю выбрать командира отряда.
— Калачова!
— Ка-ла-чо-ва!
Строй нарушился, партизаны подхватили своего командира и стали качать его…
Обо всем этом вспоминал Василек, стоя на посту.
Теперь ночь была совсем не страшна для него, так как он знал, что они не безоружны, что есть у них чудесный командир Федор Иванович, которого он полюбил так, как любил Ивана Павловича.
