— Так-то оно так. Кто боится смерти, тот не партизан. Но для чего же гибнуть напрасно? Мы же советские люди. Знаете, что значит для нас каждый человек?

— Правильно, товарищ командир! — горячо поддержали все.

Но обладатель высокой бараньей шапки вспыхнул:

— «Правильно, правильно!» А разве я говорю, что неправильно? Так давайте сидеть в лесу. Может, они сами придут, скажут: «Бейте нас, жить надоело…»

— Не горячись, Бидуля! Тут хитрость нужна.

— Как ни хитри, а драться придется.

Иван Павлович начал излагать свой план. Он звучал, как боевой приказ. Тимка едва удерживался от восторженных восклицаний. Но он не забывал, на какой важный военный совет его допустили, и старался ничем не выдать своего присутствия.

Иван Павлович заключил:

— Сейчас обедать — и в дорогу!..

В школе все было, как и прежде. Четверо фашистов с капралом во главе закрылись в комнатке, на которой еще сохранилась табличка «Учительская». Рядом расположились полицаи. Через коридор, в двух больших классах, сидели заложники.

Немцы пили вонючий самогон, который им ежедневно доставлял Лукан. После охотничьих упражнений Фрица кур не осталось, и они закусывали свининой. Полицаи утром и вечером пили мутный, как помои, кофе без сахара, днем ели жидкий суп.

Капрал время от времени вызывал Ткача, громко возмущался, недвусмысленно намекая на то, что дела у него идут как нельзя хуже и господа полицаи зря переводят хлеб.

У полицаев в самом деле не было никакой работы, и они, сложив оружие в пирамиды, занимались кто чем хотел: одни дремали на складных кроватях, другие распевали, а третьи приплясывали под хриплые звуки гармошки, на которой играл их рябой приятель. Прикрыв глаза, он целый день упражнялся на отобранной у кого-то гармонике.

У Ткача же свободной минуты не было: он допрашивал арестованных.

Заключенных вызывали по очереди, прерывая допрос только в обеденное время.

Перед Ткачом стояла старая женщина.

— Где дочь?

— Да у меня сын.

— Ну, сын…

— Да что, он у меня — маленький? Что, я им руковожу? Может, куда на заработки пошел. Или он мне говорит? Вы у своей матери спрашивали, куда вам идти?

— Ты мне, старая, зубы не заговаривай! Если я спрашиваю, говори без всяких штучек. Привыкли к равноправию! Говори мне все начистоту, я ж тебя насквозь вижу! Что я, дурак какой?..

— Я же этого вам не сказала.

— Еще бы сказала! Ну, говори, где сын.

— Да кто ж его знает? Дома все равно есть нечего, так и пошел куда глаза глядят. А я что ж, виновата? Что вы меня здесь держите? — наступала женщина.

— Э, я вижу, ты, старая, в первый раз на допросе. Вишь, как разговаривает с начальством! — рассердился Ткач. — Пан Хапченко, — обратился он к полицейскому, — десять!

— За мной дело не станет.

Здоровенный, как медведь, Хапченко повалил женщину на скамью. Другой полицай схватил ее за моги. В руках Хапченко появилась упругая резиновая палка — достижение фашистской техники.

Старуха сжималась от ударов, стараясь не кричать, но не выдержала. Наконец она потеряла сознание, и ее поволокли из комнаты.

Перед Ткачом стоял уже кто-то другой…

Арестованным казалось, что этим мукам и пыткам не будет конца.

…Наслушавшись, как кричали люди под пытками, Мишка возвращался домой. Сердце его обливалось кровью. «Что же это делается на свете? — думал он. — Это ж по всей земле, где ступила нога фашиста, такие муки принимает народ, умирает, обливается кровью… И в городе Сережка такое же видел, и в Алешином селе… Когда же придет расплата за всю кровь и слезы народные?»

Солнце опускалось. Небо багровело, окрашивая поля в алый цвет, и вечерний закат напоминал о кровоточащих ранах…

Сергей, который прилег было отдохнуть, уже проснулся и с нетерпением ждал Мишку.

— Ну что?

— Пытают, — угрюмо сказал Мишка.

— Всюду одно и то же! — вздохнул Сергей.

Они быстро вышли на улицу и остановились в изумлении.

Прямо на них по безлюдной улице двигалась мрачная процессия. Никто не вышел из ворот, хотя сотни глаз следили сквозь отогретые дыханием круги в замерзших стеклах.

Вели пленных. Впереди ехала подвода, а на ней, развалясь, лежали двое. За ними шли молодые парни, девчата, окруженные тесным кольцом.

— Людоеды проклятые! — выругался Сергей. — Идем подальше от греха.

На миг Мишка остолбенел от ужаса. Он узнал среди пленных Софийку. Он узнал бы ее за километр по яркому платку! А позади — Тимка… Как же это их поймали?.. Ему стало жутко. Зачем дергает егоза руку этот паренек? Чем он теперь поможет товарищам? Вон и Леня Устюжанин тоже там… Но, постой-ка, почему он в черной полицейской форме?.. Предатель!.. А немец на передней подводе? Да это же Иван Павлович!..

Мишка радостно оборачивается к Сергею:

— Да это ж наши!

— Попались? — ужаснулся Сергей.

— Партизаны!

Сергей недоверчиво посмотрел на товарища. «Шутишь, хлопче! Или, может…» говорил его взор.

Мишка понял:

— Все они партизаны! А двое на подводе — это и есть командиры…

Процессия приблизилась. Иван Павлович, одетый в форму гитлеровского обер-лейтенанта (который был, вероятно, совсем щуплым, так как полы шинели едва сходились на крупной фигуре командира), спрыгнул с воза и подошел к ребятам:

— Что здесь, Михайло?

— Пытают. Кричат люди. Все фашисты и полицаи на месте, — доложил Мишка.

— Добре!

— Василия Ивановича в городе схватили…

— Ты откуда… знаешь?

— Да вот Сережка пришел…

Хотя они разговаривали вполголоса, а уже и среди «пленных» и среди «полицаев» пронесся шепот:

— Василька поймали!..

— У, гады!..

— Я вам письмо принес. Меня послали вместо Василька, — сказал Сергей.

— Хорошо. Потом. А сейчас становитесь, ребята!

И Иван Павлович, раздраженно прокричав какие-то слова по-немецки, стал загонять ребят в колонну. Ему помогали «полицаи». Мишка и Сергей попали в колонну «арестованных», которые засыпали их вопросами о Васильке.

Эту картину видели и из окон школы. Капрал смотрел в бинокль, а Ткач — на него, ожидая, что и ему дадут, как старшему, взглянуть хоть раз. Но капрал опустил бинокль и, видимо успокоившись, пошел допивать самогон.

Процессию возле школы встретили радостно, с раскрытыми объятиями. На крыльцо высыпали полицаи, сам Ткач встречал гостей. Только никто из немцев не вышел. Они не знали, что прибыл офицер в чине обер-лейтенанта; думали, что там только полицаи или немец из низших чинов. Так разве подобает капралу выходить ему навстречу?

— Ага, попались, голубчики! — тешились полицаи, оглядывая «пленных».

— А-а, да я вижу здесь знакомых! — воскликнул Ткач, узнав Софийку и еще кое-кого из тех, кто находился «под стражей».

— Место для них найдется? — весело кричал Леня, Устюжанин, который изображал, вероятно, начальника колонны.

— Найдется!..

«Обер-лейтенант» что-то буркнул переводчику, и тот громко приказал:

— По местам! Обер-лейтенант спрашивает коменданта!

Полицаи ушли в школу. За ними двинулся «полицай» в высокой бараньей шапке. «Обер-лейтенант», ни на кого не глядя, направился к «учительской».

Ткач остался принимать арестованных. Он подскочил к высокому парню.

— В партизаны тебе захотелось, сволочь! — закричал он и занес над ним кулак.

Но Леня оказался проворнее его. Могучим ударом он свалил Ткача с ног. Тот растянулся на земле.

В эту минуту на пороге комнаты, занятой полицаями, появился человек в бараньей шапке, следом за ним — другие. Он одно мгновение разглядывал полицаев, потом быстро поднял руку с зажатой в ней гранатой и скомандовал:

— Руки вверх, собачьи души! Ложись, а то кишки выпущу!

Гармошка поперхнулась в руках рябого, потом дико рявкнула и шмякнулась об пол. Вертевшиеся в танце полицаи так и замерли, держась за руки, раскрыв рты от неожиданности и страха…

Капрал растерялся, когда на пороге его комнаты вдруг возникла фигура «обер-лейтенанта». Поняв свою оплошность, он сразу пожалел, что не вышел ему навстречу. Капрал покосился на недопитую бутыль самогона, свидетельствовавшую о его «старательной» службе. Немцы вскочили на ноги, молодецки щелкнув каблуками, и вытянули руки в приветствии.