— Выносите больного!.. — откуда-то из полумрака крикнул Костя.
В предрассветной темноте смутно выделялись контуры накренившейся набок машины без передних колес, с отбитым верхом. Разрывы на короткие мгновения освещали все вокруг. Они ложились все ближе к центру круга, очевидно в точку, где предполагался командный пункт.
— Одеяла и простыни! — коротко приказал Костя.
Надежда Алексеевна и Шурочка расстелили на снегу перед машиной одеяла, покрыли их простыней и вместе с Бушуевым уложили больного.
— Включить фары! — приказал Костя.
Шофер на миг растерялся.
— Товарищ военврач… Вызовем огонь на себя…
— Включить фары! — повысив тон, повторил Костя.
Два ярких снопа прорезали внезапно сгустившуюся тьму.
— Йод… Нож… Кохер… Пинцет… Так…
Голос Кости был тих. Над ним, вокруг него кружились серебристо-прозрачные снежинки, они падали на тело раненого, на руки врача — и сестер и сразу таяли, оставляя влажные кружки. Морозный ветер обжигал пальцы, сдавливал дыхание. Снаряды рвались часто и совсем близко. Последний из них дохнул горячим дыханием на четырех освещенных людей — и осколки жестко и дробно застучали по разбитой машине.
— Лигатуру… Еще… Так…
Они закончили операцию. Костя сам перевязывал. Надежда Алексеевна вливала в рот больного коньяк. Шурочка вкалывала шприц с возбуждающим.
Близко, казалось над самой головой, лопнула шрапнель, и кругом тоненько засвистело.
— Выключить!
— Есть выключить!
К месту операции, подавая сигналы, подъехала новая машина.
— Явился в ваше распоряжение, товарищ военврач.
— Прекрасно, берите больного.
В машине было тепло, мягкий свет падал на лица сидевших.
Костя, нагнувшись над больным, следил за пульсом.
— Ну, командира-то мы все-таки спасли… — проговорил он с глубоким удовлетворением.
— Что это? — спросила Надежда Алексеевна, увидев на пальцах Сергеева стекающую струйками из рукава кровь.
— Вы ранены… — не то спросила, не то сообщила Шурочка.
— Да… Вероятно, в мякоть…
— Дайте руку…
Надежда Алексеевна взяла большие ножницы и приготовилась разрезать рукав шинели.
— Как же можно, — сердилась она на Сергеева, — Отчего вы молчали?
Он впервые видел ее взволнованной.
— Ничего, скоро будем на месте, — успокоил он ее. — Дайте-ка сюда еще шприц. У нашего больного сердце немного… того…
Он снова нагнулся над больным.
Машина приближалась к месту нового расположения хирургического блока.
X
Ранение Сергеева действительно оказалось легким, и он почти не прерывал работы. Трофимов извлек крошечный осколок, застрявший в мышцах предплечья. Время было горячее, части шли вперед, санбат продвигался почти беспрерывно.
— Наше дело такое, — говорил Бушуев, — чем на дворе студенее, тем работа жарче!
Командир санбата получил приказ дивизионного врача о срочном санитарном обеспечении передового батальона, ведущего бой. Обычный санитарный взвод батальона, ввиду его особого назначения, было необходимо усилить врачом, сестрами, санитарами и транспортом. Сергеев, давно мечтавший о приближении к переднему краю, с готовностью предложил свою бригаду.
Теперь он увидел поле боя и с замирающим сердцем следил, как бойцы перебежками и ползком, под свист пуль, под грохот разрывов, продвигались вперед, прямо на стук пулеметов. Люди были в белых халатах и нередко совсем сливались с яркой белизной сплошного снега. Но иногда фигуры заметно выделялись, я тогда у Кости перехватывало дыхание.
— Их ведет старший политрук Тихонов, — пояснял Косте фельдшер. — Видите, вон тот громадный дядя, самый большой на правом фланге… Вот обернулся, зовет за собой… Подтягивает… Камень-человек!. Очень замечательный командир…
Пламя и черные дымы разрывов все больше и больше нарушали белизну поля. Люди продвигались вперед вслед за огневым валом, и вражеская линия становилась все темнее и темнее. Казалось, что в густом дыму уже не могло остаться ни одного врага, но чем ближе подходили наши цепи, тем сильнее становился пушечный грохот, гуще стучали пулеметы, чаще взлетали черные фонтаны земли, пламени и дыме.
— В какой ад идут люди… — почти шепотом сказал Костя, потрясенный картиной боя.
— Точно, — ответил фельдшер, — но только там люди не очень это замечают… Там люди заняты делом…
Какие-то фигуры задерживались на снегу, падали, странно соединялись парами, потом в одиночку или сдвоенные ползли обратно.
— Раненый пошел… — деловито заметил фельдшер и быстро исчез, уже на ходу бросив: — Густо пошел, готовьтесь принимать!
Костя, волнуясь, проверил распределение санитаров-носильщиков и маршрут санитарного транспорта. Он выполнял сейчас, по существу, обязанности полкового врача и должен был прямо отсюда, минуя полковой пункт, направлять больных в свой санбат. Его обжигало горячее дыхание близкого боя. И опять, как в первые дни работы в санбате, он почувствовал в своих помощниках людей, превосходно знающих дело, уже не однажды побывавших в самых тяжелых и сложных делах. Фельдшер Гамалей, коренастый, с рыжеватыми усиками, с глазами удивительно светлыми и пристальными, внушал твердую уверенность, что на него можно во всем положиться.
— Этот знает все на свете, — убежденно сказал о нем Бушуев, как только увидел Гамалея. — Этот не подкачает.
— Вы не шутите с командиром взвода! — предупреждал еще до того Сергеева дивизионный врач. — В своем батальоне это большой человек. Он осуществляет предупредительные и противоэпидемические мероприятия, лично руководит работой ротных санитарных инструкторов, управляет выносом и вывозом раненых в бою, оказывает первую помощь больным и раненым, сортирует и эвакуирует их в тыл. А в бою сколько у него забот! С одной стороны, надо хорошо укрыться от врага, особенно воздушного, а с другой — надо быть как можно ближе к линии огня, нужно скрыть транспорт и вместе с тем иметь его под рукой, надо следить за ходом боя и тут же, в несколько секунд, решать важный вопрос — приблизиться ли, отдалиться ли, отойти ли в сторону и, наконец, самое главное — тут же, под огнем, самому перевязывать, найти близкое укрытие, оттаскивать раненых, спрятать их до подхода носильщиков…
Костя вспомнил все это, когда увидел Гамалея в боевом работе.
Уже подносили первых раненых и работа на пункте разгоралась, когда неожиданно загрохотали танки и наверху, казалось над самой головой, знакомо загудели моторы.
— Ловко! — громко сказал Бушуев. — Видать, сейчас только начинается.
Фашисты упорствовали. Наше командование ввело в бой свежие силы: новые цепи подходили к ушедшим вперед, новые танки, скрежеща, шли между ними, новые заходы делали машины. Пылали земля и воздух. Туманная завеса повисла над снегом.
Приток раненых все увеличивался. Иные добирались сами, других приводили санитары, третьих приносили. Персонал работал быстро, подгоняемый кипучим ритмом боя. Но, видимо, на поле работы было еще больше. Оттуда примчался взмокший от бега санитар с запиской.
— От командира санитарного взвода, старшего военфельдшера Гамалея! — задыхаясь, отрапортовал он.
Гамалей требовал срочной высылки возможного количества людей ввиду убыли санитаров.
— Так что самим не справиться… — пояснил санитар. — Очень сурьезное положение.
Костя стал отбирать людей. К нему подошла Надежда Алексеевна и, бледная, с глазами потемневшими и строгими, попросила направить ее к Гамалею.
— Но вы мне нужны здесь, — стараясь быть суровым, сказал Костя. — Вы сестра, а не санитар.
— Очень прошу вас, — совсем тихо, почти шепотом, попросила она. — Вы знаете, я сильная, я физкультурница. Никто лучше меня не вынесет раненого. Отпустите, мое место там.
Вместе с Надеждой Алексеевной пошел и Бушуев. Шурочка, дважды принимавшаяся упрашивать Костю, получив резкий отказ, бросила вдогонку Надежде Алексеевне:
— Я здесь и за вас все сделаю!
Сергеева поражала работа фельдшера, сестер, санитаров. Они перевязывали раненых на месте, под огнем, оттаскивали их под ближайший сугроб, несли на плечах к ротному пункту, а иногда прямо к батальонному, и снова бежали обратно, и снова делали свое дело. Вокруг рвались снаряды, в упор обдавало дымом, землей, мороз сковывал покрасневшие, распухшие руки, ветер колол и резал лицо, но люди упорно, со страстной убежденностью делали свое дело. Фельдшер Гамалей удивлял Костю своей какой-то особенной в этих условиях, спокойной деловитостью, какой-то будничной непостижимой хозяйственностью, словно ничто не угрожало его жизни.
