Бушуев скоро вернулся, неся на руках молоденького контуженного бойца, как несут ребенка — положив его голову к себе на плечо и поддерживая тело высоко, почти на самой груди. Осторожно положив его, он быстро пошел назад. Костя, почему-то особенно волнуясь за Бушуева, не выдержал и крикнул вдогонку:
— Очень уж вы, Бушуев, заметный… Передвигайтесь ползком.
Бушуев обернулся и чуть снисходительно сказал:
— Война, товарищ военврач. От нее уберегаться — дела не дождаться!
Бушуев ушел, а раненый, которого перевязывал Костя, сказал, словно разъясняя:
— Страху в глаза гляди, не смигни, смигнешь — пропадешь…
Напряжение боя достигло предела. Шум сражения увеличивался. Толчками вздымалась, вздрагивала и падала земля, гудело в небе, пронзительно скрежетало железо.
Недалеко от землянки что-то вдруг яростно грохнуло, будто внезапно лопнула земля, и тугим фонтаном выбросило огонь, дым, сталь. На минуту вокруг потемнело, стало душно, тяжело, словно землянку вдавило глубоко в землю.
Но мрак стал рассеиваться, дым расползался большими клочьями, стало светло.
Сергеев вдохнул струю морозного воздуха, стряхнул с шапки, с рукавов мелкую глину, вытер руки спиртом и возобновил прерванную работу.
Все чаще и чаще разрывались снаряды. В помещении стояла землистая пыль и пороховой дым, холодный воздух не позволял как следует раздевать раненых.
Костя пользовался лично им приспособленным баллончиком, которым очень тщательно производил присыпку или вдувал в рану мельчайший белоснежный порошок.
Снова появился Бушуев и внес в землянку тяжелораненого. Положив его на носилки, он подошел к Косте и сказал на ухо:
— Комиссар батальона…
Костя узнал высокого человека, который вел за собой наступающий батальон. Он был очень бледен, и темная борода его резко выделялась на фоне халата. Черные глаза с густыми бровями также были особенно заметны.
— Ранило в руку… — шепнул Бушуев. — Сам перевязал, побежал дальше. Ранило в плечо — все равно пошел дальше. Только когда хлопнуло в ногу, свалился. Перевязали, а он обратно вперед. Сердится, что не пускают, из рук вырывается.
Раненый, чуть приподнявшись на носилках, строго глядя на Костю, повелительно закричал:
— Товарищ военврач, приказываю срочно поставить меня на ноги и отпус…
Он хотел поднять руку и указать, куда его отпустить, но страшная боль прервала его на полуслове. Голова его упала на подушку, глаза закрылись, рука скользнула с носилок и повисла.
— Болевой шок… — сказал Сергеев Шурочке. — Сделайте пантопон.
После перевязки и переливания крови старший политрук пришел в себя и тихо сказал Сергееву:
— Простите, товарищ военврач… Это я… был еще в запале. Сам теперь вижу, куда мне…
Когда его укладывали в машину, он сказал:
— Батальон прорвал линию. Видите, в прорыв идут новые части.
Он смотрел на пробегавших мимо бойцов и все пытался улыбнуться. Вместо улыбки получалась болезненная гримаса.
— Сестре вашей, — сказал он Сергееву, прощаясь, — и санитару благодарность… Одна под огнем раны перевязала… Другой полкилометра на руках нес… А во мне, сами видите, восемьдесят восемь килограммов.
Его увезли, и сейчас же вслед за ним снова пришел Бушуев и принес на плечах нового раненого. Задыхаясь от усталости, он рассказал, как с четверть часа назад на группу бойцов, которым фельдшер Гамалей оказывал за небольшим прикрытием первую помощь, напало несколько немцев, и как Гамалей один, пользуясь оставленным оружием, защищал всех раненых, пока не подоспела помощь.
— Где же он? — взволнованно спросил Костя.
— Жив-здоров, — смеялся Бушуев, — только весь вспотевший и черный. Сейчас опять перевязывает. Он, говорят, казак. А казак в беде не плачет. Казаки все атаманы. Казаки завсегда приходили с Дону, да и прогоняли врагов до дому…
Сражающийся батальон шел вперед, и Костя принял решение продвигаться вслед за ним.
Но пришлось задержаться.
Выйдя отдать приказ о сборе, Костя увидел, что к пункту несли на шинели тяжелораненого. По сторонам шли Гамалей и Надежда Алексеевна.
— Сильно тяжелый случай, товарищ военврач, — сообщил Гамалей, подбегая. — Но ежели сейчас прооперировать…
— Что с ним? — спросил Костя.
— Перебит большой сосуд. Похоже, что сонная артерия.
Случай поразил Костю. На шее, выше места, которое Надежда Алексеевна прижимала пальцами, темнела рана, из нее струилась кровь. Обработав рану, Костя увидел большой кровоточащий сосуд.
— Отпустите, — сказал Костя. И только Надежда Алексеевна приподняла палец, как из отверстия ударила струя крови.
— Закройте… — приказал он, и кровь под нажимом пальца остановилась.
— Да, это так, — подтвердил Костя. — Сонная артерия.
Юный автоматчик лежал без движения. Лицо его, с маленькими золотистыми усиками и едва пробивающейся бородкой, было очень бледно и забрызгано кровью, глаза оставались все время закрытыми, опущенные веки темнели нехорошей синевой.
«Как быть? — напряженно подумал Костя. — Ясно, что необходимо раньше всего, сию же минуту перехватить артерию… Это остановит струю крови… Но, увы, все равно это не даст никаких шансов на выздоровление… Чтобы спасти больного, надо наложить, не теряя времени, шов на сосуд… Но как сделать эту операцию в обстановке полевого пункта, в условиях, когда нужно срочно перейти на новую площадку?..»
«Это невозможно… — сам себе отвечал Костя. — В этих условиях нельзя сделать такую операцию… Эта операция крайне сложна даже в клинической обстановке…»
«Но если не оперировать, больной наверняка погибнет через несколько минут, а если сделать операцию — он может выжить!»
Он взглянул на чистое, ставшее совсем бледным лицо юноши, на мягкие губы и крохотные золотистые усики, на руки, сжатые так, словно он продолжал держать автомат, и что-то быстро и ясно подсказало ему:
«Нельзя сделать!..»
— Надо наложить зажим… — сказал он сестре и приступил к работе. — Это все, что мы можем сделать…
Но здесь выяснилось, что молодой автоматчик обескровлен, что в таком состоянии ему операции не выдержать.
«Раненый погибает…» — отчетливо прозвучало в голове Кости.
Надо было, не теряя ни одной минуты, перелить больному достаточное количество крови.
Все для этого было приготовлено. Техника этой несложной процедуры была давно прочно усвоена всем персоналом. Она применялась почти автоматически, без задержек. Игла вкалывалась в вену, и свежая доза спасительной крови — двести, триста, пятьсот кубиков — легко втекала в обессиленное тело, и силы быстро возвращались. Но сейчас обескровленные вены в сгибе локтя словно склеились, вколоть иглу было очень трудно. Пришлось затратить много времени, пока это удалось сделать при помощи опытной, умелой Надежды Алексеевны.
Лицо больного чуть порозовело, пульс стал отчетливее, дыхание глубже. И это возвращение к жизни уже почти умершего человека влило в Костино сердце струю новой бодрости, страстной веры в свое дело, острого желания во что бы то ни стало спасти этого человека.
«Он будет жить!.. — упрямо думал Костя. — Он должен жить… Все, что можно, сделано… Операцию сделают в госпитале… Он будет жить!..»
Больного уложили на удобные носилки и внесли в машину, только что прибывшую с поста санитарного транспорта. С ним вместе, по приказу Кости, для сопровождения колонны ехали Надежда Алексеевна и Шурочка, на смену которым на пункт прибыли новые сестры.
Над дорогами, пытаясь помешать продвижению частей, идущих в прорыв, проносились группы вражеских самолетов, сбрасывались бомбы. Путь был очень опасен, и это заставило Костю распорядиться, чтобы машины двигались по лесным дорогам с большими интервалами, тщательно маскируясь.
Выкрашенный в белую краску транспорт двинулся к тылу, а батальонный пункт, во главе с Костей и Гамалеем, спешно готовился следовать за наступающими частями.
— Товарищ военврач! Чем нам таиться да идти два километра в обход, не лучше ли прямичком прорваться? — сверкая глазами, горячо посоветовал Гамалей. — Верно?
