Соколов писал, что санбат сейчас все время в наступлении, что все надежды Кости оправдались и события развиваются так, как говорил Костя в начале войны.

Костя мысленно уносился к друзьям и снова, как в первые дни своего отъезда, испытывал чувство вины перед товарищами.

Он начал посещать операционную. Он уже несколько раз ассистировал Харитонову и Шилову. Он принимал участие в приеме и сортировке новых больных, был членом комиссии по освидетельствованию призываемых в армию, участвовал в больших совещаниях военных врачей, читал лекции для больных и младшего персонала.

Теперь он мог чаще выходить из госпиталя и больше знакомиться с городом. Он любил посещать берег Камы. Река тянулась внизу, вдоль крайних улиц и зеленеющего бульвара. А вверху высилось здание семиэтажной гостиницы, красовался на площади круглый театр, по-осеннему отцветал обширный сквер с великолепными газонами, декоративной вазой и широкими дорожками, с боков его были здания областной библиотеки, облисполкома, госбанка, почтамта. Было что-то спокойное и гостеприимное в широком размахе центральной площади, в аллеях, скульптуре, в звоне неторопливых трамваев, в гудках машин.

И сейчас, направляясь на артиллерийский завод, как ни торопился он скорей получить письмо Лены, привезенное из Москвы от Беляева директором завода, он, по обыкновению, выйдя из госпиталя, миновал трамвайную остановку и медленно шел к следующей, наслаждаясь солнечным утром на Каме и далекой зелено-синей перспективой.

«Что привез директор? — в десятый раз думал Костя после телефонного звонка с завода. — Почему секретарь директора не переслала письма, а спросила, не может ли он сам заехать за ним? И прибавила, узнав, что он приедет: «Ну, прекрасно, директор хотел вас повидать лично».

Артиллерийский завод — целый город.

Уже издали Костя увидел множество огромных корпусов, кирпичных труб, железнодорожные пути, склады, подъемные краны, эстакады. И над всем этим клубы черного дыма, коричневой сажи, белые облака пара, покрытые нахмуренным небом. Языки красно-желтого пламени, вырываясь словно из-под земли, окрашивали темный туман и небо багровым заревом, Где-то близко, один за другим, ухали орудийные выстрелы и, протяжно сотрясая воздух, вызывали далекое эхо. Длинные составы площадок выкатывались на пути, показывая только что испытанные, прикрытые брезентом орудия — большие, средние, малые и совсем крошечные, тянувшиеся, как жеребята за маткой.

Так вот откуда идет на фронт эта великолепная артиллерия!

Директора еще не было. Он должен был вернуться из обкома через час-другой и, когда секретарь позвонила ему, любезно предложил доктору Сергееву, чтобы тот не скучал, «посмотреть кое-что на заводе». Ему дали провожатого, и Костя, волнуясь, вышел из кабинета.

Масштабы завода поразили Костю.

Одна металлическая база была так велика и такой мощью дышали ее громадные цеха, что, казалось, они могут снабдить металлом десятки других заводов. И действительно, молодой инженер, сопровождавший Костю, словно угадав его мысль, просто сказал:

— Да, металлургия у нас солидная. Прокатом, поковкой, литьем мы обеспечили не только себя, но и около трехсот других заводов самых разнообразных областей промышленности.

Было это сказано с такой простотой и деловитостью и так «между прочим», что Костя был изумлен.

И в каждом цехе, как бы ни был он велик, люди, дававшие пояснения, говорили скромно, точно речь шла о самых обычных вещах. Чистенький старичок в сером ватнике, с седенькой бородкой, в старинных серебряных очках с ниточками за ушами сообщал:

— Нуте-с… Каналы стволов мы сейчас обрабатываем в два-три раза быстрее, нежели раньше. Совсем недавно мы нарезали канал четырехрезцовой головкой, а сейчас — двенадцатирезцовой, и уже осваиваем двадцатичетырехрезцовую…

Старик долго рассказывал о старом уральском заводе, не раз участвовавшем в победах русского оружия. Завод прошел весь длинный путь русской артиллерии — от бронзовой ядерной пушки до сегодняшних усовершенствованных полевых и самоходных орудий. В первое военное полугодие он утроил выпуск артиллерии. В следующем году дал продукции в десять раз больше, чем в сороковом году. Теперь он дает всё новые и новые типы орудий, являющихся в полном смысле последним словом техники, образцами самой мощной маневренной артиллерии.

Косте надо было уходить, но ему хотелось еще встретиться с мастером. Он попросил разрешения зайти еще раз.

— Заходите, товарищ командир, обязательно заходите. Поскольку директор разрешил, я вам не то еще покажу.

В огромном дворе завода Костя, как маленький мальчик на незнакомой улице, растерянно осматривался по сторонам. Он подумал, как тяжело ему будет пройти огромную территорию завода — от цехов до управления. Внезапно навстречу вынеслась легковая машина, и, объехав вокруг него, остановилась.

— Товарищ военврач, пожалуйте!.. — обратился к нему шофер.

Костя удивился:

— Откуда вы?

— Директор приказал привезти вас.

Костя был изумлен и растроган.

Директор завода, плотный, крепкий, коренастый, с лицом широким и точно вырубленным из темного камня, смотрел на Костю внимательными спокойными глазами, словно изучая его, и тихо говорил:

— Хорошо, что вы сами заехали. Я обещал Никите Петровичу поглядеть на вас и написать ему… Ну, вы совсем молодцом, совсем… Я, вероятно, скоро опять его увижу и все сам расскажу.

Он дал Косте письмо Беляева и сказал, что внутри вкладыш — записка от Лены, и при этом особенно внимательно посмотрел на Костю теплым, отцовским взглядом. Потом, передавая ему пакет, улыбаясь сказал:

— Держите бережно, здесь ценные профессорские лекарства — не то портвейн, не то мадера, не уроните!

Он рассказал Косте, как познакомился с Беляевым у своих друзей, как выглядит старик, как много работает и как он скучает по дочери. Потом, взяв с Кости слово в случае какой-нибудь нужды обратиться к нему, проводил его до дверей.

Косте понравилась его могучая фигура, широкое, с темными глазами, волевое лицо, ордена на груди и над ними золотая звезда Героя Социалистического Труда. И сейчас, садясь в машину, он подумал о том, сколько внимания нужно было проявить к незнакомому человеку, чтобы среди бесконечного количества больших и важных дел не забыть и о нем, прислать за ним к определенному часу свой «зис».

Сидя на мягких подушках, Костя всматривался в темные контуры корпусов, ярко освещенных золотым багрянцем мартенов, местами уходящих в синюю темноту наступающего вечера.

Завод жил огромной жизнью!

Цеха гудели, где-то беспрерывно ухали орудия, двигались поезда, неслись грузовики, шумели толпы новой смены. Горячее красное зарево разгоралось тем сильнее, чем темнее становился вечер, и наконец охватило полнеба, опрокинулось в широкую, плотную Каму, заиграло там разноцветными огнями.

Рядом с машиной, не отставая, мчался длинный товарный состав, и Костя узнавал по контурам, освещенным розовыми бликами, новые орудия, стреми тельно несущиеся на запад.

Машина свернула на новую дорогу, но еще долго багровое зарево освещало Косте путь, и долго еще ощущал он горячее сердце гигантского завода, живущего огромной огненной жизнью.

Сергеев еще не мог считать себя здоровым. Работа быстро его утомляла, а главное, что тревожило врачей и самого Костю, — это сильная боль в ноге, возникавшая, как только он нарушал предписанный ему режим. Его влекло к привычной деятельности. Но с каждым днем он все больше убеждался, что рабочее напряжение, свойственное его характеру, сейчас резко не совпадает с физическим состоянием. В тот вечер, когда он вернулся с артиллерийского завода, ему казалось, что он совершенно здоров и может начать любую работу. Но ночью его разбудила острая боль в ноге, и он уже не спал до утра. Поднялась температура. Несколько дней Костя пролежал в постели, прикованный угрозой нового осложнения. Профессор и ассистенты, все одинаково строго приказали ему подчиняться режиму и запретили выходы в город. Однако когда спустя неделю почти все врачи отделения, во главе с профессором, собрались на открытие конференции военных врачей, Костя добился разрешения посетить и первое заседание, и еще одно, на котором должен был сам прочесть доклад. Он с увлечением готовился к своему выступлению и, прячась от профессора, посещал все заседания, слушал все доклады.