— Я должен идти. Завтра вернусь в это же время. Возможно, мне удастся тебя рассмешить.

— Почему не приходит Мадлен? — внезапно спросила она. — Слухи настолько ужасны, что она не решилась прийти?

В своем заточении она не могла узнать реакцию общества на ее секрет. Дворецкий не приносил ни газет, ни писем, пригласительных карт тоже не оставляли у двери. Только Фергюсон мог пробиться к ней — и сейчас его взгляд был подозрительным.

— Ей сказали, что ты отказываешься ее принять.

— Что? — воскликнула Эмили. — Кто сказал ей такое?

— Твой дворецкий. По приказу МакКейба, наверное.

— А тебе он велел приходить каждый день?

— Он просил меня прийти лишь однажды. Но, увидев твое состояние, я взял на себя смелость вернуться. Хотя не принимай меня за союзника, Эмили, — сказал он, внезапно явив проблеск герцогской жесткости сквозь привычный беспутный фасад. — Если бы ты видела, что Кэссель устроил тогда в клубе, ты бы тоже не торопилась себя простить.

Она поерзала в кресле, залившись румянцем смущения. Но его голос потеплел до обычного мягкого тона.

— Однако, как я уже сказал, я не хотел бы, чтобы ты причинила себе вред, пока МакКейб собирается с мыслями.

Эмили омертвела в душе, решив, что скандал отразился на ее подругах настолько, что они не могут даже ее проведать. Но узнав, что ее оставили в одиночестве лишь по приказу Малкольма, в компании его лучшего друга и соглядатая, Эмили просто вскипела.

— Я вначале убью его, а потом уж подумаю наложить на себя руки, — заявила она.

Фергюсон отсалютовал ей флягой.

— Не говори Мад, что я тебе проболтался, но сегодня я рад, что к тебе вернулся характер.

Эмили вскочила на ноги.

— А мой проклятый супруг не запретил мне покидать дом?

— А что? Ты собралась убить его на глазах у почтенной публики?

— Нет. Но если уж мне приходится прозябать, я собираюсь делать это в чуть более комфортном месте, чем этот пустой особняк.

— Он просил меня не позволять тебе возвратиться к матери, — вновь посерьезнел Фергюсон. Герцог явно хотел бы вернуть ей присутствие духа, но при этом придерживался буквы просьб Малкольма.

Однако чертовщинка в его глазах подсказала Эмили, что он может обойтись лишь буквальным исполнением этих требований.

— Что ж, тогда я поеду не к матушке, — сказала она. — Если подумать, у меня есть идея получше.

Она оставила Фергюсона дожидаться ее в гостиной и быстро упаковала в саквояж несколько платьев и деньги на шпильки. Если Малкольм не желал возвращаться домой, она выманит его из укрытия.

И либо они разберутся в случившемся и сумеют простить друг друга, либо она заставит его отпустить ее.

Она любила его. Даже сейчас, даже после всего, что он сказал ей. Но если после ее признаний к нему не вернется способность думать, она уйдет от него, не оборачиваясь. Эмили больше не верила, что может быть счастлива только в книгах. Мысль о том, чтобы стареть в окружении своих книг, потеряла свою привлекательность на фоне воспоминаний о ласках Малкольма.

Но она предпочтет отсутствие счастья жалкому существованию с мужем. Если ей придется до конца своих дней видеть в его глазах холодное отвращение, она просто не выдержит.

Эмили МакКейб спланировала последнюю свою интригу. Если она преуспеет, она завоюет его. Если же нет…

Она отказывалась думать о том, что произойдет в случае неудачи. Эмили вышла из комнаты, вышла из дома и ни разу не обернулась. Либо она вернется сюда его женой во всех смыслах этого слова, либо же никогда не вернется.

Следующим утром, на рассвете, Малкольм стоял в дальнем конце гостиницы Грэя в Лондон-филдс. Он вынул пистолет из дуэльного ящика, принесенного Фергюсоном, и взвесил его в руке. Затем вытянул руку перед собой и прищурился, проверяя дуло. Он никогда не желал кого-то убить, но не мог не признать, что Кэссель поколебал его в этой уверенности.

— Только не говори, что собрался его пристрелить, — сказал Фергюсон, кутаясь в плащ от пронзительного ветра. — Половина света считает меня сумасшедшим. И я не хотел бы доказывать их правоту, не позавтракав.

Малкольм опустил руку, стараясь не разрядить пистолет между ними.

— Должен признаться, мне хочется его ранить.

— Ты стреляешь вполовину хуже меня. Если пробьешь его сердце, придется бежать на Континент.

— Ставлю пятьдесят фунтов на то, что я как стрелок дам тебе фору.

Фергюсон фыркнул.

— По рукам. Но проверим это на мишенях в Шотландии, не на паршивце Кэсселе. Его секундант сказал, что он не будет в тебя целиться: если он случайно тебя убьет, его тут же повесят за это.

— Хорошо, — мрачно сказал Малкольм. — Я его не убью. Твои деньги сгладят разочарование.

В это утро он должен был готовиться к заседанию парламента. Но, по жестокой иронии судьбы, обнаружил, что поставленная задача — вхождение в политику и спасение Нагорий — оказалась последней в списке того, чем он действительно хотел заниматься.

Он хотел быть в постели Эмили. Хотел видеть, как солнце золотит ее волосы. Хотел, чтобы его руки сказали за него то, в чем он не смел признаться.

Но он был не там, где хотел, и занимался не тем. Он стоял на одном из самых известных полей Англии, на пожухлой осенней траве, портил вторую пару лучших своих сапог в грязи после вчерашнего дождя и ждал незаконной дуэли, которая может стоить ему всего, не совладай он с пистолетом. Он собирался стать спокойным, собранным, ответственным. Таким, как брат Эмили, но не Фергюсон.

Который, конечно же, согласился быть его секундантом. Граф Солфорд в это время наверняка еще спал или, возможно, закрылся в своем кабинете с книгой о древних камнях. Возможно, в тех книгах и говорилось о том, что такое испорченная репутация.

Малкольм выдохнул, наблюдая за облачком пара в холодном воздухе.

— Ну и где этот ублюдок? Я хочу со всем этим покончить.

Кэссель вызвал Малкольма на дуэль после удара в «Уайтсе». Но, откровенно говоря, причиной был не удар, хотя Малкольм вполне понимал раздражение человека, которому второй раз за год ломают нос из-за Эмили. Вызов прозвучал, когда Малкольм назвал его лордом Грандисоном — выдуманным именем, которым Эмили назвала его в книге.

Фергюсон вытащил часы.

— У них еще пять минут. Его секундант, лорд Бил, согласился привезти доктора, так что они могут и припоздниться.

Малкольм уложил пистолет обратно в ящик.

— Мы слишком стары для этого, Фергюсон.

— Для чего? Для медлительности?

— Ты знаешь, о чем я, — Малкольм указал на поле. — Незаконная дуэль, с нашими-то титулами?

Фергюсон раскрыл рот. И снова закрыл его.

— Что? — спросил Малкольм.

Его друг покачал головой.

— После дуэли. Не хочу, чтобы у тебя закипела кровь до того, как окажешься вне опасности.

Малкольм вздохнул, но спорить не стал. Звук приближающегося экипажа возвестил о прибытии Кэсселя. Фергюсон был прав — ярость на дуэли повышала шансы случайно убить своего противника.

Все оказалось куда проще, чем ожидал Малкольм. Кэссель сошел на землю в сопровождении лорда Била. Сонный мужчина, сидевший рядом с кучером на козлах, с полным отсутствием интереса следил за их приготовлениями. Если дуэлянтам понадобится доктор, Малкольм надеялся, что он хотя бы проснется, прежде чем разбираться с раной.

Фергюсон и Бил уже обсудили условия дуэли. Малкольм и Кэссель должны были лишь закончить начатое.

— Лорд Кэссель, — сказал Малкольм с положенным поклоном.

— Лорд Карнэч, — ответил тот. — Готовы ли вы извиниться за поведение своей жены?

— Нет. Готовы ли вы извиниться за грубые высказывания о ней?

Кэссель оскалился:

— Никогда.

Малкольм вздохнул.

— Что ж, к делу. Ротвел, будь добр, отсчитай шаги.

Фергюсон кивнул. Кэссель выбрал себе оружие из дуэльного ящика. Малкольм взял свой пистолет. Оба отступили на положенное количество шагов.

Малкольм глубоко вздохнул. Холодный воздух обжигал легкие. Если план сработает, все закончится через минуту. Но сердце не желало успокоиться. Если пойдет не по плану, последним воспоминанием об Эмили будет их ссора.