—Что это за экскурсия?

—Па гистарычным мясцинам.

—И когда эта экскурсия?

—У ближэйшую нядзелю.

—А Маринка?

—Яна таксама павинна быть. Але дакладна не ведаю.

Зачем я спрашиваю Лученка о Маринке? Ведь от того, пойдет она с экскурсией или нет, ровным счетом ничего уже не изменится. Ну что из того, что я спрошу ее еще раз? Она все равно не ответит.

В тот же день под вечер на пост приехали наш командир взвода Литвин и незнакомый матрос из береговой обороны.

—Принимайте пополнение, краснофлотец Севалин,— представил командир взвода нового парня.

Такого франта я еще не видел. Собственно, на нем ничего особенного не было, такая же, как у всех, бескозырка, фланелевая блуза и все остальное. Но в каком все это виде, трудно передать. Во-первых, бескозырка была без единой морщинки, изнутри чем-то туго натянута, так что поверхность ее представлялась ровной, как наша площадка. Блуза, казалось, сшита по особому заказу из какой-то особой ткани. У всех нас новые форменные воротники или, как мы называем их, гюйсы темно-синего цвета. У этого же парня воротник нежной бледно-голубой окраски. Видно было, что он еще совершенно новый, но как будто выцвел в морских походах под палящими лучами солнца. Я потом узнал, что это делается очень просто: новый воротник погружается в раствор негашенной извести и выдерживается до желаемой степени обесцвечивания. Потом прополаскивается чистой водой, сушится, гладится— и элегантный воротник готов. Поясной ремень у нашего нового товарища тоже, как у всех, но бляха особая, с якорными канатами, которых у нас нет. На внутренних сторонах тщательно отглаженных брюк были аккуратно вточены клинья, делавшие раструбы широкими, почти полностью закрывавшими носки ботинок. Эта форма выглядела особенно красивой еще и потому, что фигура у парня была на редкость стройная.

—Заметны хлопец,— шепнул мне Лученок.— Тольки твар у яго, як у драпежника.

Михась точно подметил. Лицо было вытянутым, нос прямой, сбоку казавшийся прямым продолжением лба. Брови тоже прямые, темные. А вот глаза— светлые, с оттенком голубизны. Может быть, именно это нечастое сочетание светлых глаз и темных бровей и придавало лицу Севалина выражение какой-то дикости.

—Чтобы не было вопросов, кто я, что я и откуда, скажу сразу: я— списанный курсант Севастопольского высшего военно-морского училища,— сказал Севалпп, когда уехал командир взвода.

«Ах вот что это за птица»,— вспомнил я слова Веденеева.

—С какого же курса тебя списали? — спросил Лев Яковлевич.

—С четвертого.

—О-о!— удивился Музыченко.— За що ж тэбэ, братэ, так ковырнулы? Шутка сказаты— с чэтвэртого. Майжэ готовый командыр.

—Извини, товарищ, я тебя не понимаю.

—Та брэшэ вин, хлопци. Всэ вин добрэ розумие. Нэ хочэ тилькы говорыты.

—Ну чаго ты прычапився да чалавека? Ён жа з дароги,  можа, адпачыць хоча,— дипломатично заступился за новичка Лученок.

—Хай видпочыва, мэни що,— согласился Музыченко. Он решил, что время — самый строгий судья поступков людей, не делающий скидки ни на молодость, ни на отсутствие опыта, ни на капризы изменчивой судьбы.

Кончилась первая половина июня. В воскресенье я, Музыченко и Севалин (Лученок остался на посту за командира) встретились с экскурсией десятиклассников у подножия нашей горы. Десятый «В» шел немного обособленно от других классов. Но и в нем, если внимательно присмотреться, выделялись небольшие группы, в которых велись горячие споры о том, что ожидает выпускников после окончания школы, какая профессия сейчас самая нужная и, конечно же, следует ли верить слухам о готовящемся нападении фашистской Германии на нашу страну.

Федя Волк из десятого «А» горячо доказывал, что теперь для мальчишек самая главная профессия военная.

—Лично я,— говорил он,— буду поступать в кавалерийское училище.

—Не примут,— возразили Феде.

—Почему?

—Фамилия неподходящая. Кони от тебя будут шарахаться.

Самая большая группа школьников собралась вокруг Бориса Фомича, который руководил экскурсией.

—Ну а как вы считаете, Борис Фомич, нападет на нас Германия?— спрашивали учителя.

Классный руководитель неторопливо нагнулся, поднял с земли небольшой камень, постучал о него потухшей трубкой и сказал:

—Вы же, наверное, все слышали вчерашнее заявление ТАСС. В нем четко сказано, что слухи о намерении Германии порвать пакт и напасть на СССР лишены всякой почвы. А то, что в последнее время германские войска перебрасываются в восточные районы Германии, то это касательства к германо-советским отношениям не имеет.

Я тоже слышал это заявление ТАСС и, признаться, не все понимал из того, что происходит сейчас в мире. Ну для чего, спрашивается, перебрасывать Германии свои войска к восточным границам? Что это, военные маневры? Может быть. А если нет? Успокоил себя мыслью о том, что в Генеральном Штабе люди опытные и уловками фашистов их не проведешь.

По склону горы выше всех шли Маринка, Лида и ее подружка по парте Таня. К ним присоединились и мы. Я и глазом не успел моргнуть, как Севалин представился девушкам:

—Валера.

«Ну и ну!— подумал я.— Этот парень своего не упустит. Идет на штурм любой крепости без какой бы то ни было подготовки. Ждать, чтобы его знакомили с чьей-либо помощью, по мнению Севалина, ненужная условность. Я бы так не смог. Стоило мне подойти к Маринке, как она демонстративно перешла на другую сторону, где был Севалин. Я оказался рядом с Лидой.

—Коля, поздравляем тебя. Ты уже командир,— сказала Михеева.

—А товарищу Нагорному форма краснофлотца идет больше,— бросила реплику Маринка.

—Как Грушницкому серая шинель? — спросил я с оттенком горькой иронии.

Севалину эта мысль, по-видимому, понравилась, и он решил развить ее шире.

—А что? Верно. Возьмите, например, рядовых матросов. Каждый из них может быть незаурядным человеком. А младший командир? Все свои способности он уже проявил, и рассчитывать ему, как правило, больше не на что.

—Как не на что?— мой вопрос прозвучал, наверное, слишком эмоционально, так как Севалин покровительственно улыбнулся и ответил:

—О присутствующих говорить не принято.

«Э, да ты еще и нахал»,— подумал я о Севалине.

—В военно-морском  училище,— продолжал Валерий,— я относился к рядовым матросам с большим пониманием, чем к младшим командирам.

Севалин говорил так, словно хотел подчеркнуть свое превосходство над нами. В его словах сквозило стремление казаться кичливо высокомерным. Но почему, когда Валерий улыбается, в его глазах появляется выражение чувства растерянности? Его что-то так ошеломило, потрясло, что он уже не в состоянии полностью скрыть своего замешательства. Валерий может улыбаться, смеяться. Но его улыбки и смех кажутся не настоящими. Они вызывают скорее сочувствие, щемящее чувство жалости. Валерий, наверное, родом из какого-нибудь портового города, может быть, даже из самого Севастополя. Он не раз любовался мужественными людьми с золотистыми звездочками и нашивками на рукавах военных мундиров, выступающими из-под кителя узкими ремнями с прикрепленным к ним кортиком. Кавалерийская сабля тоже производит впечатление, но не такое, как маленький, изящно инкрустированный кортик, Можно себе представить, какая великая радость овладела Валерием после зачисления его курсантом Севастопольского военно-морского училища. Эта радость, наверное, не проходила даже в минуты огорчений, которые неизбежны во время учебы в условиях строгой военной дисциплины. Природа щедро одарила его физической красотой. А тут еще форма курсанта военно-морского училища. Что такое счастье? Кажется, сама жизнь— счастье. Но нет. Этого, оказывается, недостаточно. Нужно, чтобы жизнь наполнилась еще и богатым содержанием, чтобы человек ждал завтрашнего дня, как ждут встречи с любимыми, чтобы у него всегда была цель в жизни. Человек становится несчастным не тогда, когда ему чего-то не хватает, а когда делается безразличным. Антитеза счастья— не несчастье, а равнодушие, утрата цели в жизни, веры в свое будущее. У Валерия были все основания считать себя счастливым. У каждого курсанта четвертого года обучения уже завязываются устойчивые дружеские связи, привязанности. Но в жизни не всегда все идет гладко. Иногда благополучие рушится, и человек, как всадник, оказывается выбитым из седла. Впрочем для большинства подобных случаев это сравнение не применимо. Чаще бури ломают те деревья, которые, хотя и казались на вид крепкими, но уже задолго до стихии были поражены червоточиной. Я пока еще не знаю истинной причины отчисления Севалина, но почти уверен, что подготовил почву для этого он сам. Раньше, еще будучи курсантом, Валерий, наверное, чего-то не понимал, или понимал, да не придавал этому большого значения. И произошло непоправимое. Его отчислили. Трудно, очень трудно переносить такие невзгоды. Рана после этого надлома заживает долго, месяцами, а то и годами. Многие из людей, которых постигает крупная неудача в жизни, вначале прибегают к напускной веселости, показной беззаботности. Но запасы защитной реакции постепенно истощаются, и человек либо замыкается в себе, либо опускается, вливается в среду таких же неудачников, как и он сам. Нужно обладать большой силой воли, чтобы найти в себе мужество перенести, выдержать натиск бури и вновь обрести свое место в жизни.