Мой доклад о своем возвращении и наложенном старшиной взыскании Демидченко встретил молча. Минуты две он рассматривал мою сухую одежду, как бы недоумевая, как это мне удалось избежать дождя, а потом спросил:

—Водку пили?

Ну и нюх у него! А может, по глазам определил? Другой на моем месте был бы зол, как черт. Шутка сказать, пробежать под проливным дождем больше десятка километров. Это, кажется, понимал и сам Демидченко. Он готов был встретить человека озлобленного, доведенного чуть ли не до отчаяния. А тут перед ним стоит его подчиненный со спокойным, даже добродушным выражением лица. Такого он не ожидал и, может быть, именно это и навело его на мысль, что я в состоянии легкого алкогольного опьянения.

—Спирт, товарищ старшина второй статьи,— сейчас у меня было настолько миролюбивое настроение, что мне казалось ненужным даже объяснение, кто и по какому поводу поил меня спиртом.

—Два наряда вне очереди, чтоб для комплекта, значит,— объявил Демидченко.

—Так ведь...— пытался я объяснить.

—Не надо много говорить. Как еще и эти не растеряли?— показал он на принесенные мною анодные батареи.

—Да разберитесь же хоть,— начинала брать меня злость.

—Три наряда вне очереди!

—Есть три наряда вне очереди. Разрешите устанавливать связь?

—Устанавливайте.

Когда я крепил выводные концы батарей к рации, подошел Лев Яковлевич и сказал:

—Теперь, Нагорный, ты знаменитость.

—Что, завидуешь?

—Тебе?

—А хоть бы и мне.

—Нет.

—Тогда в чем дело?

—Просто удивляюсь. Перекрыть абсолютный рекорд, заслужить за каждый день службы на посту больше чем по одному наряду— это, брат, не фунт крымского изюма.

—Лев Яковлевич, ты же, я знаю, человек не злой.

—Ну и что?

—Зачем же тогда смеешься над тем, кто попал в беду?

—Чтоб злее был. Я добреньких не люблю. На добреньких воду возят, на них чертополох буйно растет.

Никогда бы не подумал, что в насмешке может быть добрый умысел. Танчук, наверное, рассуждал так: «Если ты человек с умом, то поймешь, что я тебе же добра желаю. А не поймешь, то тут уж, извини, никто ничем тебе не поможет». Может быть, Лев Яковлевич действительно прав?

Наконец рация заработала. Первое, что нужно было сделать— установить связь со штабом дивизиона. На вызов штабная радиостанция ответила сразу. Доложив командиру о восстановлении связи я сделал соответствующую запись в вахтенном журнале и уже спокойно продолжил свое дежурство.

Солнце уже прошло свой зенит и теперь клонилось к западу. Была та пора, когда, по моим расчетам, в десятом классе «В» шел последний урок. Демидченко еще утром уехал в штаб дивизиона. Оставшийся за него Лученок разрешил мне взять с собой нехитрые принадлежности, предназначенные для обучения азбуке Морзе, и провести первое занятие в школьном радиокружке. Школа уже наполовину опустела, закончились уроки в начальных и некоторых старших классах. Ожидать окончания занятий пришлось прямо перед дверью десятого класса «В». Никого из членов радиокружка заранее предупредить не удалось, и находись я где-нибудь возле школы, многие могли бы разойтись по домам. Наконец раздался звонок, открылась дверь класса, и первой показалась Лида. Она широко открыла глаза, улыбнулась и, загородив руками дверь, объявила:

—Девочки, мальчики! Поход домой отменяется. К нам прибыл представитель экипажа береговой обороны.

—Ну а меня вы пропустите, милая Лида? — спросил пожилой учитель.

—О, конечно, Борис Фомич,— без тени смущения ответила Лида.

—Здравствуйте, молодой человек,— приветствовал меня учитель.— Весьма похвально с вашей стороны.

Что «похвально с моей стороны» стало для меня понятно лишь тогда, когда кто-то бросил реплику:

—Урок физики продолжается!

Вот оно в чем дело. Своего учителя по физике ученики, конечно же, проинформировали о том, что с нашей помощью собираются заниматься радиоделом. Для Бориса Фомича это ощутимая практическая помощь.

Войдя в класс и поздоровавшись с ребятами, я заметил, что осталось больше, чем было в списке записавшихся в кружок. Но где же Маринка? Почему ее нет в классе? Удивительно, но факт: Лида почувствовала мою тревогу и сказала:

—Наш комсорг заболела, и она вот уже второй день, как не ходит в школу.

Я до сих пор не могу понять, как людям передаются сигналы тревоги? Ну взять хотя бы Лиду. Я же не то что словом, но даже жестом не выразил своего беспокойства, связанного с отсутствием Маринки. И все-таки она поняла, что я хотел узнать. Однажды к нам в дивизион приехал какой-то мастер психологических опытов. Каких только трюков он не проделывал с нами: и сразу же найдет спрятанную кем-нибудь вещь, и узнает, сколько человек вышло в соседнюю комнату, и какая у кого специальность. Но больше всего меня поразило умение этого мастера читать, что написано на листе бумаги, вложенном в конверт. Мы спрашивали потом у нашего дивизионного врача, как все это объяснить? Из того, что он сказал нам, я, правда, не все понял. Но все же кое-что уловил. Мозг человека, оказывается, как наш проволочный радиотелеграф, но только куда сложнее. С помощью особо чувствительных приборов можно воспринимать сигналы, не подключаясь к телеграфным проводам. У некоторых людей мозг бывает настолько чувствительным, что он в состоянии принимать сигналы другого человека, даже на расстоянии. Я замечал, что когда долго смотришь кому-нибудь в затылок, то человек оборачивается, как будто воспринимает твои мысли. Может, и у Лиды такой же чувствительный мозг?

С чего начинать занятия? Наверное, лучше переписать азбуку Морзе на доске, а потом заучивать ее с помощью зуммера. Только я собрался изобразить на доске букву «а», как в классе послышались голоса:

—Это мы знаем из физики.

—Давайте на практике.

Отлично! Молодцы ребята. Признаться, в классе, в котором я учился, азбуку Морзе знали лишь некоторые.

Положив мел на место, я развернул свой пакет, достал телеграфный ключ, подключил его в цепь зуммера и начал проверку тренировочного устройства. Я не подумал, что для класса одной пары наушников мало. Но даже если бы и подумал, все равно толку от этого было бы немного— динамика у нас на посту не было. Что же делать? Я обвел взглядом стены класса. Выход, оказывается, есть— у окна висел репродуктор. Ребята моментально сняли его со стены, и я с их помощью включил его в цепь вместо наушников. В классе полилась морзянка.

«Вот здорово!»— читал я по восторженным взглядам чувства ребят.

—Ну а теперь давайте тренироваться,— предложил я классу.

—А можно я?— спросила Михеева.

—Пожалуйста.

Лида уселась поудобнее за стол, обхватила пальцами рукоятку ключа и очень медленно начала отстукивать: «Ти-та-ти-та». В классе хором перевели: «Я-а».— «Ти-та-ти-ти, ти-ти-та-та, та-ти-ти-ти».— «Лю-уб».— «Ти-та-ти-ти, ти-ти-та-та».— «Лю-у».—«Та-ти, ти-та».—«На-а».

—Я люблю на...

—Лидка, ты с ума сошла!— крикнула ее подружка.

Лида сделала паузу и под смех и крики сверстников продолжила: «Та-та-та-та, ти-ти-та».— «Шу-у».— «Та-та-та-та, та-ти-та, та-та-та, ти-та-ти-ти, ти-ти-та».— «Шко-о-лу».

—Я люблю нашу школу,— перебивая друг друга, перевели в классе.

Забавная девчонка эта Лида. Заинтриговала всех, даже встревожила свою подружку тем, что начала с откровенного признания в любви. Но все кончилось прозаически— «нашей школой». Сделали первые шаги в моей специальности и остальные ученики. Когда сел за ключ сосед Лиды Толя Кочетков, она облокотилась на стол и просящим тоном сказала:

—Кочеток, переведи, пожалуйста, на язык морзянки свою любимую песенку.

—Ну и репейник же ты, Михеева,— сказал Толя и, подумав, решил, что с Лидой лучше не связываться, а обернуть все в шутку.— Если любишь, то так и скажи.

—Люблю, но только не тебя.

—А кого же?

—Я уже сказала, даже ключом отстукала: нашу школу.

Занятия кончились. Все начали расходиться. Я неторопливо складывал в бумагу свои технические принадлежности, а недалеко от меня рылась в сумке Михеева. Вернулась ее подружка и спросила: