Сисимифр исполнил все в точности, как велел ему Спитамен. И разъяренные наутакийцы вложили мечи обратно в ножны, а стрелы в колчаны, расступились, разомкнули кольцо вокруг согдийцев. Многие павшие духом бактрийцы спешно покинули обширный дворцовый двор и поспешили за пределы Наутаки, где в подступающих к самым ее стенам садах были раскинуты их шатры. А половина из них примкнула к воинам Спитамена…

Бесса усадили на высокую арбу о двух колесах. А мягкие подушки, на которых он привык устраиваться с комфортом, на этот раз ему заменило простое сено. И процессия в сопровождении более десятка всадников двинулась в путь. Впереди всех на белой лошади ехал Сисимифр. И когда кавалькада следовала через селения и на улицы высыпал любопытствующий народ, Сисимифр, уподобясь глашатаю, громко объявлял, в точности повторяя слова Спитамена:

— Мы исполняем волю Ахура — Мазды — везем цареубийцу на суд сына Зевса! Да получит он сполна то, что заслужил!..

А Бесс, с которого в одночасье сошло царское величие, сидел обмякший, то и дело поправляя сползавший с плеча оторванный рукав, и, глядя в спину недавнему другу, качал головой: «И — и–и… ничтожество… Какое же ты ничтожество!.. Ты — тряпка, о которую вытирать ноги, а я тебя принимал за парчу! Тьфу — у!.. Кругом измена, куда ни повернись, предательство!..»

Вокруг Наутаки в это время царила сумятица. Многие воины сворачивали шатры, снимались с места и уходили, никому не сказав ни слова. А кому говорить — то, у кого спрашивать?.. Одни гневались, узнав о пленении Артаксеркса, подговаривали других броситься в погоню и освободить его; другие радовались, говоря: «Войне теперь конец, можно по домам!..»; третьи и не гневались, и не радовались, и с места не трогались, чего-то ждали. А чего?..

Неподалеку от укрепленного селения Хамад Спитамен с небольшим отрядом нагнал кавалькаду с Бессом. Он приказал оставить Бесса в этом кишлаке, сдав его из рук в руки старейшинам. И отсюда послал к Искандару Зулькарнайну гонца, велев передать ему на словах: «Не спеши, сын Зевса, отдаляться от Окса в глубь Согдианы. Земля у нас так горяча, что обжигает ступни сквозь подошву сандалий, а воздух так раскален, что сушит гортань и опаляет легкие. Отправь верных тебе людей в Хамад, и они привезут тебе то, что ты ищешь. Мой гонец им будет проводником. Бери то, ради чего тебе было не жаль жизни своих соотечественников, и уходи с Богом. Прощай».

Бесс был передан старейшинам, и те препроводили его в подвал с каменными сводами и железной дверью. Заперли и у входа оставили стражу.

Спитамен с отрядом умчался в степь.

Бесс очнулся на земляном полу от пробиравшей его сырости. Приподняв тяжелую, словно свинцом налитую, голову, прислушался. Недавно доносились голоса воинов, топот и ржанье коней, а сейчас было тихо. Неужели Спитамен покинул кишлак?.. Он на четвереньках, волоча за собой цепь, подполз к двери, из-под которой просачивалась полоска света, и стал колотить в нее, в кровь расшибая кулаки о железо.

— Как смеете вы, дикари, держать меня здесь?.. — кричал он сиплым голосом. — Откройте! Немедленно откройте!.. Создатель отомстит за меня вам! Он никому не прощает коварства. Он наказал меня и точно так же накажет вас! Вот увидите… попомните мое слово!..

Дверь сотрясалась от ударов, и на ней звякал железный засов. Стражники замерли и притихли, боясь обнаружить свое присутствие. Им было трудно свыкнуться с мыслью, что они охраняют самого Артаксеркса, вчерашнего самодержца, к которому не посмели бы приблизиться до того места, куда могла дотянуться плеть его телохранителей; и охраняют не от врагов, могущих посягнуть на его драгоценную жизнь, а чтобы он не сбежал. Еще вчера такое не могло им даже присниться. Оба сидели на корточках, втиснувшись каждый в свой угол, сжимая вспотевшими руками прислоненное к стене копье, едва дыша и боясь произнести хоть слово.

Но вскоре силы покинули Бесса, голос его ослаб и стал еле слышен. Послышались всхлипы. Он принялся клясть Спитамена и всех, кто с ним заодно, называя их всех изменниками. Стражников мороз продирал по коже от этих проклятий. Потом он надолго умолк, и стражники, подумав, что пленник уснул, с облегчением вздохнули и переменили позу, растирая затекшие ноги. Едва обменялись вполголоса словом — другим, как из-за двери вновь послышались причитания:

— О Создатель, на какие унижения ты обрек меня! Уж лучше сразу бы забрал мою душу!.. Какие еще испытания готовишь ты мне? Смилуйся, прости мои прегрешения. Разве я первый так поступил? Все, кто до меня владел миром, поступали так же. Почему же к ним ты был милосерднее?.. Или этот Двурогий Искандар в самом деле сын Бога? Не верю я в это, о Зевс, прости меня…

Солнце вскоре село. По полого спускающимся к подвалу каменным ступеням быстро стекала тьма.

Бесс затих. Вздрагивавшие при каждом ударе о дверь стражники немного успокоились. И даже начали подремывать. В небе высыпали звезды. В темнеющих неподалеку купах деревьев жалобно покрикивала ночная птица сплюшка. Один из стражников громко всхрапнул. И тотчас Бесс обрушил на дверь такой оглушительный удар, что оба подпрыгнули.

— Дайте мне напиться воды, дети ослов! — заревел Бесс.

Тот, что был помоложе, долговязый и тощий Танук с досадой встряхнул глиняный кувшин, в нем заплескалась вода.

— Дать? С нас не убудет…

— Яду ему, а не воды, — сказал пожилой и, устроившись поудобнее, обхватил копье и вновь захрапел.

Танук отпер замок и, приотворив пронзительно заскрипевшую дверь, вошел в подземелье. В кромешной тьме ничего не было видно. Определив по шумному дыханию, где стоит узник, он протянул кувшин. Бесс взял, звеня цепями, и стал жадно пить. Осушив до капли, с силой грохнул кувшин об пол, со звоном разлетелись черепки. Затем приблизился почти вплотную к юноше, вглядываясь в его едва различимое в темноте лицо.

— Послушай!.. — горячо зашептал он. — Ведь я мог этим кувшином размозжить тебе голову, верно? Но я этого не сделал…

Танук попятился к двери.

— Не спеши, — взмолился Бесс, хватая его за руки.

— Я дал тебе воды. Чего еще?

— Ты здешний?

— Я усрушанец. Мой кишлак там, где кончается степь и начинаются горы. А что?..

— Ты меня знаешь?

— Слышал о тебе много, но вижу впервые.

— Я хочу тебе кое-что показать, — проговорил Бесс, понизив голос до шепота.

— Чем же ты можешь похвастать, кроме своих цепей? — усмехнулся молодой усрушанец.

— Видно, так угодно Ахура — Мазде, дни мои сочтены. Возьми вот это, будешь меня помнить всю жизнь. Ты добрый малый, дал мне напиться и достоин такого подарка…

Танук с тревогой обернулся на товарища. Тот, уронив голову на грудь, спал, прислонясь к стене и вытянув ноги. Над узким проходом в подземелье висела полоска звездного неба.

Бесс долго шарил у себя за пазухой и наконец откуда-то из-под складок рубахи извлек перстень, который засверкал так ярко, будто в нем разом отразились все звезды.

— Бери, — сказал он с дрожью в голосе. — Этого богатства хватит семи твоим поколениям…

— Нет, нет, не нужно мне, — испуганно отпрянул от него Танук. — Мои предки отродясь не носили таких вещей!.. — И, быстро выскользнув из подземелья, захлопнул дверь.

Его напарник перестал храпеть и поднял голову.

Юноша не успел вдеть в петлю замок, Бесс рванул на себя дверь, ведь он был не из слабых.

— Да ты подумай, глупец!.. — громко сказал он, сдерживая гнев. — Или тебе охота до конца жизни влачить жалкое существование? Подумай хотя бы о будущих своих детях!..

Танук невольно стал рассматривать перстень, боясь к нему притронуться. А Бесс, держа его двумя пальцами, поворачивал и так и эдак, крупный камень вспыхивал в темноте и переливался всеми цветами.

— А если смотреть при лунном свете, то нет в мире большей красоты, — шептал Бесс, и голос его при этом дрожал от волнения. — Одному тебе открою тайну. Этот перстень принадлежал самому Дариявушу. Он оценивал его в половину своего царства. А теперь он твой, бери…