— Назови свое имя, юнон.

— Какая тебе разница? Ты же не страж у врат рая, чтобы дознаваться, кто есть кто и взвешивать на весах грехи и добродетели.

— Мы взвесим их здесь, в этой юрте. И решим, как с тобой поступить. Нам известно, что Двурогий Искандар давно обратил взор в нашу сторону. Известно ли тебе, когда он намерен испробовать острие своего копья о наши пашни?..

— Мне известно только, что, отомстив Дариявушу за те унижения, которые терпела от него наша страна, он повернет обратно. Так он сказал воинам.

— Тогда почему ты и тебе подобные шныряете по нашей земле?

— Люди чужой страны нередко приходят и с добрыми намерениями: ознакомиться с местными обычаями, порядками и завязать торговые отношения…

— В таком случае не приходят украдкой, согласись, юнон. Лучше скажи, сколько у Искандара всадников и пеших воинов? И чем они вооружены?

— Войска у него достаточно, чтобы завоевать мир, а оружие достойно его храбрых воинов.

— Миром владеет единственное божество — Солнце. Не хочешь ли ты сказать, что твой Двурогий царь могущественнее Митры? — спросил Спитамен, с трудом сдерживая гнев.

— Я этого не сказал. Но не забывай, он — сын Зевса!

— Ложь! — воскликнул Спитамен, вскакивая с места, кувшин опрокинулся, и из него с бульканьем пролился кумран. — Это ложь!.. Мы Солнце именуем Митрой, а вы Зевсом, но суть от этого не меняется. Солнце несет людям жизнь и радость. А твой царь вокруг себя сеет смерть, проливает реки крови. От благородного отца не может родиться злодей!..

— И Солнце не всем светит одинаково, — возразил пленный. — Где-то купаются в его благодатных лучах, пышно цветут и благоухают прекрасные сады, цветники, а где-то его огненные лучи испепеляют и последнюю травинку…

— Ничего, мы не трава, которую можно скосить под корень… Мы и без тебя хорошо осведомлены о том, сколько у Двурогого войска и какое у него оружие. И мы не боимся его…

Пленный громко захохотал, запрокинув голову и широко разевая рот, хотя глаза его оставались свинцово-холодными и внимательно следили за выражением лица и жестами предводителя незнакомого ему племени. Нахмурив брови, он сказал:

— Поначалу все так говорят. Ты повторил лишь слова царя персов Дариявуша, который сейчас избегает открытого сражения с Александром, как трусливый шакал. Когда его воины видят блеск меча сына Зевса, то кидаются врассыпную, и каждый думает только о том, как бы спастись…

— Среди моих воинов таких нет, — уверенно проговорил Спитамен, усаживаясь на место.

— Я твоих воинов не знаю. Но если только Александр переправится через Окс[47]…

При этих словах Спитамен вздрогнул и устремил пронизывающий взгляд на говорящего. Поняв, что проговорился, тот продолжал:

— Если решит вдруг переправиться через Окс, то ты увидишь сам, как многие предводители живущих в Междуречье[48] племен направят копья друг в друга…

— Согласен, среди нас есть такие, — грустно проговорил Спитамен, кивнув.

— И немало, Спитамен! Поверь, я знаю, что говорю.

— Ого, да ты, вижу, знаешь и меня?

— А кто тебя не знает?.. Я готов принять смерть от тебя, но выслушай. Не противься Александру, он очень силен. Когда ему трудно, ему помогает сам Зевс. Как бы отважен ты ни был, он в конце концов тебя одолеет… Если ты согласишься ему служить, он тебя возвеличит и сделает правителем. Такие, как ты, у него на высоком счету…

От этих слов пленного у Спитамена защемило сердце, ибо в словах его была доля правды. Сколь умен был Двурогий, столь и хитер. Перешедших к нему персов, недавних подданных Дариявуша, он приближал к себе и одаривал властью. Это один из его способов ослаблять противника, затем побеждать. Он сперва засылает лазутчиков, разжигает вражду между племенами, родами, распространяет слухи о своей непобедимости, сеет панику и только после этого вступает в пределы чужих земель. А в Согдиане нынче куда ни повернись — всюду толкуют об Искандаре Двурогом. Базары в городах кишат лазутчиками. И это неспроста. Спитамен специально отправился в Мараканду, чтобы поговорить с Намичем. Однако тот не отнесся к его словам серьезно, все свел к шутке и весело заметил, что располагает точными сведениями о царе македонян: он поставил себе целью расправиться с Дариявушем. А тогда и в Согдиане власть персов ослабнет, и не придется более платить дань…

«А не потребует ли царь македонян эту дань себе?..» — осторожно вставил Спитамен, дождавшись паузы.

Намич замотал головой, уверяя, что великому македонянину известно, что согдиане не менее бед претерпевали от Ахеменидов, чем его соотечественники. Он желает заодно избавить и нас от их власти.

«Он хитер, как бестия. Не обманет ли?»

«Сын Аммона не смеет лгать».

Наивен и беспечен правитель. Большую часть времени проводит на охоте, предается утехам. Изнежила Намича спокойная жизнь, с годами стали рыхлыми не только тело его, но и дух… Придется, минуя его, собрать на совет Оксиарта, Хориёна, Хомука, Катана и других старейшин великих родов и поговорить с ними. Если бы всем им удалось просунуть головы в один ворот, то без Намича можно было бы собрать большое войско…

Спитамен поднял голову и исподлобья посмотрел на пленного.

— Да, немалый путь проделали вы со своим царем. Но не повстречали, видать, на пути настоящих пахлаванов.

— В войске Дариявуша было и немало согдийцев, — с усмешкой заметил пленный.

— Но они с вами дрались не на согдийской земле. Если вы придете сюда, наши пахлаваны скорее умрут, чем отдадут хоть пядь родной земли.

— Воин, готовый отдать за отчий край жизнь, достоин преклонения. Но не лучше ли в отчем краю оставаться живым?.. — продолжал пленный с ухмылкой на устах. — Александр чтит отважных пахлаванов и приближает к себе…

— Трусов и предателей пусть ищет в другом месте! — перебил его Спитамен. — А Согдиана — страна храбрецов, какие вам еще не снились!.. Ты ехал много дней и ночей по нашей земле и видел, сколь необъятны наши долины. У нас много скота, поля родят хлеб, в садах ветки ломятся от плодов. Что еще надо?.. Может, у кого-то еще больше богатств, но мы на чужое не заримся. Почему же алчность вашего царя переливается через край, как вскипевшее молоко, и не дает ему спокойно жить?

— Александр справедлив, — упрямо твердил пленный. — Иначе ему не покровительствовали бы боги…

— Кровожадный тигр и тот справедливее твоего царя — довольствуется одной жертвой и, насытившись, не трогает остальных. Вы же не щадите ни женщин, ни детей, ни стариков, предавая огню их жилища. Нам еще не видны отсветы тех пожарищ, и ветер еще не пахнет дымом, но мы обо всем этом знаем…

Пленный не рискнул возражать, заметив, что Спитамен машинально сжимает рукоять кинжала, и опустил голову.

— Запали ли тебе в память слова мои, что потяжелела твоя голова? Или она все еще пуста, как корзина, которую не жалко выбросить?

— Я запомнил все, что ты сказал, Спитамен, — проговорил пленный.

— Передай мои слова своему царю. Мы будем рады видеть его у себя, если он придет, не вынимая меча из ножен. Если же пожалует с обнаженным мечом, то лишится покоя и сна. Сколь бы велико ни было его войско, все его воины лягут в землю, словно зерно на пашню. Но зерно дает всходы. От них же останется только лихая память. Скажи ему это. Я отпускаю тебя.

— Ты поистине милосерден, Спитамен, — промолвил пленный. — Да воздастся тебе сторицей за доброту твою…

Спитамен кликнул стражу. В шатер вошли, раздвинув полог, два рослых чабана с длинными кинжалами на поясе. По знаку Спитамена они взяли пленного под руки и резко поставили на ноги.

— Верните ему коня, дайте воды и еды на дорогу. Езжайте вслед и глаз не спускайте, пока он не покинет пределов Согдианы. Мне надо, чтобы он добрался до своего царя живым, — сказал Спитамен.

Зиму Дариявуш провел в Экбатанах, больше полагаясь на милосердие Ахура — Мазды, чем готовясь к предстоящим сражениям. Он надеялся, что этот дьявол в облике македонского царя удовольствуется завоеванием главных городов его империи, захватом сокровищ и повернет обратно. Не может же быть жадность его безграничной. К тому же, чем дальше он уходит от своей Македонии, тем труднее туда снаряжать караваны. И должен же понимать, что сколько бы теперь ни воевал, не заполучит более того, что уже имеет. А ведь каждый переход стоит ему многих человеческих жизней…