— Чему радуешься? Настал твой конец!..

— Подумай лучше о себе. Ваша участь похуже моей. Я обрету покой в объятиях матери — земли, ваши же трупы будут терзать и растаскивать вараны и шакалы, а в черепах совьют гнезда тарантулы и фаланги!.. — и заметив, как при этих его словах побледнел предводитель юнонов, Тарик громко расхохотался ему в лицо.

— На коня его! — заорал начальник отряда. — Пусть Александр сам решит, какой казни его подвергнуть!

Тарика бросили в седло поперек лошади, крепко приторочили веревками. Юноны расселись по коням и поехали обратно по своим собственным следам, не подозревая, что согдийцы, уходя от преследования, скакали не по прямой, как запущенный из пращи камень, а петляли среди барханов, делали по пустыне большие круги. Они поторапливали коней, со страхом примечая, что песок заметает следы и они становятся все менее приметными. Голова и руки Тарика свесились вниз, в висках стучала кровь. Перед глазами плыли красные круги и мелькали копыта лошади, в лицо летел песок, засыпая ноздри, уши. Он вдруг уловил, как под ногами лошади мелкими ручейками струится в одну сторону песок; он знал, что это значит: по поверхности песка течет горячий воздух, предвещая приближение самума. Когда температура песка и температура воздуха станут одинаковыми, начнется светопреставление. Ждать придется недолго, каких-нибудь час-полтора…

— Эй, начальник!.. — хриплым голосом позвал Тарик. — Начальник!..

Ехавший рядом юнон пришпорил коня, подъехал к предводителю отряда и доложил, что пленный хочет ему что-то сказать. «Кратера правая рука» натянул повод, придержав коня, и, когда лежавший поперек седла пленный поравнялся с ним, спросил:

— Что ты надумал, варвар?

— Развяжите меня… Позвольте сесть в седло по-человечески… Если вы будете подвергать меня такому унижению, то вам не сдобровать…

Начальник отряда громко захохотал.

— В твоем положении ты еще и грозишь?.. Ну и наглые же эти варвары!..

— Вам придется раскаяться, если не послушаетесь меня!.. — жесткая веревка туго стягивала и натирала шею, мешая Тарику говорить. — Бог ветра и пустыни Веретрагна не прощает тех, кто покушается на честь степных жителей… Или развяжите, или убейте меня, но не обрекайте на такой позор!..

— Лучшей участи ты не достоин, варвар! — с презрением бросил начальник и, пришпорив коня, устремился во главу отряда. Его уже начало беспокоить, что они все еще не встретили отставших от них гетайров. Где бы они могли быть?.. И не намного вроде бы гипотоксоты опередили их. Быть может, они где-нибудь близко, да поди узнай, за каким барханом… Начальник громко разговаривал с помощниками, нарочито смеялся, стараясь отвлечь от недобрых мыслей спутников, развеять собственную тревогу, но она все возрастала, вынуждая чаще оборачиваться к пленному, который, должно быть, неплохо знает эти места. А если это не так, то им конец…

Желтые струи бежали по песку все проворнее, сливаясь в ручьи и растекаясь вширь. Скользя по вогнутой поверхности барханов, ветер взмывал вверх, вздымая тучи песка. Небо сначала стало рыжим, а потом враз потемнело, будто среди дня наступили сумерки и заклубились невесть откуда взявшиеся тучи. Сверкнула молния, донеслись грозные раскаты грома. Горизонт затянула мгла. И вскоре с той стороны донесся шум, очень похожий на тот, что стремительно накатывается впереди атакующей конницы. Налетел горячий ветер, такой сильный, что невозможно было усидеть в седле. Юноны спешились, стащили с седла и Тарика, разрезав веревки, которыми он был приторочен, сбились все в кучу и, опустившись на корточки, огородились щитами…

Если бы песчаная буря продолжалась дольше, на том месте, где они сидели, в скором времени появился бы бархан, под которым они остались бы заживо погребенными. Однако ветер стих так же внезапно, как и налетел. И пока юноны, занесенные по пояс, выбирались из песка, раскапывали увязнувших по брюхо коней, отряхивались, небо вновь стало ослепительно голубым, словно вымытым. Вовсю жарило солнце.

Начальник отряда, серый от пыли, словно слепленный из глины, подошел к Тарику и разрезал веревки, стягивающие его запястья.

— Я же предупреждал тебя… — усмехнулся Тарик.

— Ступай на все четыре стороны. Ты свободен! — сказал начальник.

И Тарик, еще не веря в избавление, медленно зашагал, боясь обернуться, потирая распухшие руки и каждую секунду ожидая, что в спину вонзится стрела. Увязая по щиколотку в песке, он стал взбираться по откосу на бархан, падая и вновь поднимаясь, падая и карабкаясь на четвереньках. Ему казалось, что за барханом — спасенье. И наконец, достигнув широкого, похожего на полумесяц гребня, он выпрямился и воздел к небу руки, чтобы возблагодарить Ахура — Мазду, но неожиданно с той стороны с криками взмыли всполошенные черные грифы, метнулись серыми тенями в разные стороны волки с окровавленными мордами, лишь остались безразличные ко всему огромные вараны, терзающие теплую добычу. Из-под песка торчали скрюченные руки, ноги, согнутые колени. Вокруг валялись обезображенные и полузасыпанные трупы полегших тут воинов, согдийцев и юнонов. Проблуждав по пустыне несколько часов, они вновь пришли к тому месту, откуда начали путь, где брала начало их дорога в ад.

Тарик, потрясенный, медленно обернулся.

Юноны стояли внизу и, держа за уздечки коней, уже не способных двигаться, смотрели на него. Их мечи были в ножнах, а луки в колчанах, никто не собирался стрелять ему в спину. Они надеялись, что Тарик знает дорогу и кратчайшим путем направится если не к Политимету, то, по крайней мере, к ближайшему колодцу и, последовав за ним, спасутся. Они еще не знали, что обречены. Поскольку Тарик теперь и сам не знал отсюда дороги, ибо пустыня после бури в одночасье меняет лик. Опустившись без сил на песок, он схватился за голову и громко захохотал. И смех его звучал страшнее, чем недавний гром, свидетельствовавший о гневе бога пустыни Веретрагна…

Тот, кто на спине несет мешок колючек, не ведает, в каком месте ему в спину вонзится шип. Так и Спитаменово войско, которое обнаруживало себя то на одном конце Согдианы, то на другом, то в середине, в окрестностях Мараканды, и всякий раз наносило юнонам значительный урон. Свой гнев за это Искандар обрушивал на жителей городов и кишлаков. Предавались огню их дома, вырубались сады, вытаптывались поля, всюду раздавались крики о помощи, проклятья, и лилась кровь. Такая же участь постигла большой кишлак Сарам, что находился верстах в десяти-двенадцати от Мараканды, в долине Политимета. Все, кто из его жителей попался под руку, были убиты, а скот угнан в Мараканду для прокорма Искандарова прожорливого войска.

Оставив позади себя дымящееся пепелище, Искандар со своим войском покидал Сарам. К нему подскакал на коне Кратер, черный от разносимой ветром копоти, и сообщил, что за окраиной кишлака его воины обнаружили подземелье, где, оказывается, скрывалась часть населения Сарама. Не исключено, что это те самые люди, что привечали бандитов Спитамена.

— И много их там? — спросил Александр.

— Кто знает… Заперлись изнутри и не открывают.

— Веди!

Кратер развернул коня и поехал впереди, показывая дорогу. Вход в подземелье был так замаскирован, что его и в самом деле мудрено было заметить. То ли здесь пещера была, в которой жители Сарама прятали в ненастье скот, то ли они специально соорудили для себя убежище. Крышу засыпали землей, затем засеяли травой и густо засадили кустарником. Еле приметная тропа вела в лог и исчезала в зарослях. Александр проехал бы дальше, не заметив в основании одного из холмов небольшую, но прочную дверь, если бы на нее не указал рукой Кратер.

Александр спешился, подошел к двери и, пнув ее, произнес зычным голосом:

— Откройте и выходите! Глупо думать, что эта нора спасет вас!..

Никто не подал голоса.

Кратер наклонился, опершись на колено.