— Вы знаете, во имя чего это было сделано… Но если Ахура — Мазда посчитает, что для спасения Согдианы нужна еще и моя кровь, то я готов принести ее в жертву!..

— Ему виднее, — произнес Намич, глянув в потолок. — Во всяком случае, Искандар Зулькарнайн уже шествует по земле Согдианы…

— Потому я перед вами, Ваша светлость. Двурогий идет сюда. И горе нам, если мы не позаботимся о том, чтобы Мараканда стала неприступной крепостью на его пути.

Намич глубоко задумался, склонив голову на грудь. Везиры его перестали перешептываться, притихли. Через открытые в сад окна доносился щебет птиц.

— Эх, не думал я, что согдийские предводители столь легкомысленны, — проговорил он. — Искандар при помощи своего отца Бога с невероятной легкостью разбил великую армию Дариявуша… С твоей легкой руки, Спитамен, рассеяны остатки бактрийской армии, которую готовил к сражению Артаксеркс… А ты хочешь испугать самого Искандара со своим жалким воинством.

— Ко мне стекаются люди со всех сторон. У кого нет оружия, те берут с собой топоры, серпы и просто палки. Воинство мое изо дня в день растет. Немало доблестных воинов у Оксиарта и Хориена!..

— Они уже были здесь, — ленивым голосом сказал Намич. — Оба поспешили с воинством в свои замки, которые якобы неприступны. Если это так… — хихикнул Намич, — …то войско Искандара будет уничтожено у стен их замков, и ему не с кем будет идти сюда.

Для Спитамена этот диалог был неприятной неожиданностью. Он возлагал немалые надежды на Оксиарта с Хориёном. А они покинули Мараканду, побывав тут раньше его. У них с Намичем, наверное, состоялся такой же разговор. Понять их можно. Замки обоих на пути у Искандара, а там их семьи, близкие… Если бы Намич принял твердое решение оборонять Мараканду до последнего, то полководцы перевезли бы сюда свои семьи. И одно это вынудило бы их сражаться, не щадя себя.

— Мне понятен ваш замысел, Ваша светлость… Вы хотите открыть врата дэву, который предает огню наши священные книги.

Намич опустил глаза и после долгой паузы тихо проговорил:

— Во имя спасения Мараканды…

Датафарн, сделав шаг, встал рядом со Спитаменом и сказал:

— Вы пожалеете, Ваша светлость.

— Одного желаю: чтобы Мараканда не обратилась в пепел. Сын Бога снисходителен к покорным. Я надеюсь, мы решим вопросы миром…

— Ваша светлость, такие важные вопросы надо было решать на совете, собрав всех предводителей Согдианы!.. — резко произнес Спитамен, не скрывая более гнева.

— Я посылал за предводителями гонцов. Большинство из них были здесь… А вас они не застали в ваших землях. К тому же мне стало известно, что отдельные ваши отряды совершают разбойничьи налеты на когорты Искандара. Вряд ли он за это пощадит вас. А заодно может свой гнев обрушить и на тех, кто принимает вас в своем дворце…

Это был недвусмысленный намек на то, чтобы Спитамен с товарищами как можно скорее покинули Мараканду.

Спитамен смотрел на правителя исподлобья, на скулах его вздулись желваки. «Не пронзить ли, выхватив меч, этого предателя и труса?..» На плечо ему легла чья-то рука, и он, вздрогнув, встретился взглядом с Датафарном. Позади дышат прямо в затылок Зурташ и Тарик. Они всегда рядом, когда близка опасность. Шердор в течение всего разговора стоял, не поднимая головы. Не хотел, чтобы правитель узнал его, бедного художника, которого он выдворил из дворца за то, что он нарисовал его дочь… Теперь его приблизил к себе Спитамен. Отныне рука его владеет мечом не хуже, чем кистью.

Наконец Спитамен оторвал глаза от Намича и обвел взглядом его сановников:

— Позор вам всем, — негромко произнес он, решительно повернулся и направился к выходу.

После свершившейся над Бессом экзекуции Александр предавался дня три размышлениям, попивая сладкое и густое, как мед, вино из местных сортов винограда. Не из этих ли мест доставил лозу к себе на родину Дионис, чье имя славят до сих пор во время пиров благодарные греки…

Воинам было обещано, что после того, как цареубийца будет наказан, Александр сразу же поведет их обратно в милую сердцу Македонию, где их заждались истосковавшиеся по ним жены, у многих распрощались с этим светом родители, так и не увидев перед смертью сыновей, а дети настолько подросли, что вряд ли отцы узнали бы их, встретив вне дома. Да и у жен, поди, прибавилось морщин, а большие, как маслины, глаза утеряли прежний блеск…

Обещание, данное царем, это не слово, случайно оброненное простолюдином. И потому боролись в нем ныне два чувства — желание не уронить царскую честь и соблазн с легкостью завоевать Согдиану, захватить Мараканду, где, по его сведениям, накоплены несметные богатства, а женщины поразительно красивы. Говорят, что в Согдиане разводят крылатых коней, умеющих летать. Недавно Александру попалась старая книга какого-то китайского автора. В ней рассказывалось, как некий император страстно возмечтал заиметь упряжку неземных коней, способных доставить его на небеса. Тогда император смог бы утвердить свою божественность и обеспечить себе бессмертие.

Небесным коням, «потеющим кровью», посвящались поэмы.

И послал император послов в страну Юэчжи, где, по его сведениям, у подножья Небесных гор, у истоков великих рек, устремляющихся в Западное море, паслись табуны божественных коней…

Местные жители с радостью принимали послов, раскладывали перед ними товары своей страны, предлагая начать торговлю, одаривали подарками. Но несмотря на дружелюбное отношение местных правителей и всего населения, посол не сумел выполнить главное поручение императора. Крылатых коней ему не дали. А лишь предложили повезти с собой на родину семена травы «мусу» — люцерны: дескать, кормите этим своих коней, и они станут быстрыми и сильными…

Крылатых коней Александр еще не видел, но согдийцы все сидят на прекрасных конях, красавцах с длинными и тонкими ногами и гибкими шеями…

Согдиана по сути не имеет настоящей армии. Лишь какие-то разрозненные отряды, возглавляемые кое-кем из согдийской знати. Ну, как тут повернуть назад, когда лишь осталось протянуть руку? А разве его воинам будет в тягость, если их переметные сумы потяжелеют еще немного от добытого ими золота?..

К исходу третьего дня, когда солнце еще не успело скрыться за окоем земли, а луна уже поднялась из-за другого ее края, Александр позвал к себе ближайших сподвижников.

Вскоре все они высыпали из хижины, охраняемой аргираспидами, громко разговаривая, как бы продолжая незакончившийся у царя совет. И, разойдясь, поспешили к месту стоянки своих отрядов. На вопросы встречных отвечали: «Идем на Мараканду!.. Завтра выступаем на Мараканду!..» Одни произносили это торжественно, вскидывая над головой кулак, у других же в голосе сквозили уныние и разочарование.

С быстротою молнии распространилось по Согдиане известие о том, что войско Искандара, уподобясь всесокрушающему селю, движется в сторону Мараканды. Разбросанные по всему междуречью селения и города напоминали потревоженные ульи. Передавались из уст в уста вести одна страшнее другой, ввергающие многих в панику. Впереди вражеского войска, намного его опережая, летели слухи о заживо погребенных и повешенных вдоль дорог непокорных согдийцах, о сожженных дотла кишлаках и вырезанных жителях, о забитых до смерти старцах и наколотых на копья младенцах, о сошедших с ума женщинах… Но среди обывателей встречались и такие, кто, оглядевшись по сторонам, шептал соседу на ухо: «Искандар не так уж жесток, как о нем толкуют. Он милостив к тем, кто признает в нем не врага, а своего царя. В конце концов какая нам разница — Дариявуш, Артаксеркс или Искандар?! А тех, кто отворяет перед ним двери своего дома, он щедро одаривает золотом!..» Много всяких распространилось слухов, часто противоречащих друг другу. Конечно, не обходилось тут и без лазутчиков македонского царя. Вознамерясь покорить то или иное племя, он сначала посылал на их земли «длинные языки», одни из которых распространяли слухи, способные посеять ужас, а другие рассказывали о благородстве македонского царя, чтобы жители крепостей еще могли уповать на спасение. Но и те, и другие внушали мысль о непобедимости Искандара Великого, которому предназначено владеть миром, ибо он — сын Бога.