— Звали, бекам[62]?

— Да… Вот что, Антик… Вон там, за тем холмом, возле ключа, остановился караван… — Одатида умолкла, рассеянно глядя перед собой, словно гадая, договаривать или нет. — Там купцы…

— Я знаю, бекам. Давно по нашим дорогам не ходили караваны. Для жителей кишлака прибытие купцов — настоящий праздник. Стар и мал, все там. Может, и не собираются ничего покупать, а все равно прицениваются, — улыбнулся Антик, преданно глядя на госпожу.

— Там толмач один… Странный какой-то…

Антик уже заметил, что его госпожа чем-то расстроена.

— Он был недостаточно почтителен с вами, бекам? — быстро спросил Антик, нахмурив брови, и машинально провел рукой по халату, проверяя, на месте ли кинжал. — Всего через несколько минут он будет перед вами на коленях просить прощения!..

— Ах, да ладно, не стоит… Ступай, Антик! — махнула Одатида рукой, словно стряхивая с нее капли воды. — Занимайся своими делами.

— Дел много всяких, бекам. Но главное — служить вам так, чтобы и волос не упал с вашей головы, а песчинка, попав в ваши глаза, не вызвала слез. Прикажите, бекам, я все исполню!

Одатида улыбнулась, поняв, что про песчинку ему сказал Рамтиш.

— Ступай, ступай… мне лучше побыть одной…

— Как вам угодно, бекам, — Антик отвесил поклон, прижав руку к груди, и покинул хижину.

Всегда в такое время в голову лезет черт-те что. Опять от воспоминаний у нее защемило сердце… До рождения первого ребенка оставалось не более месяца. А Спанта взял да и уехал в Мараканду: проверить решил, как доверенные люди ведут там торг его скотом. Одатиде тогда день казался месяцем, а неделя годом. Занималась ли хозяйством, гуляла ли по саду, цветы ли в поле собирала, а с дороги глаз не сводила, все ждала… Прежде, бывало, отправляясь в дальнюю дорогу, всегда говорил, когда вернется. И нередко приезжал даже раньше, чем обещал. С порога говорил бросившейся навстречу жене: «Соскучился! И дня больше не мог без тебя…» — и подхватывал ее на руки, не давая опомниться…

А в этот раз дни шли за днями, неделя минула, пошла вторая… Одатида места себе не находила. Приближался срок родов, она волновалась. При ней, конечно, были няньки, готовые в любую минуту прийти на помощь, исполнить любой ее каприз. Но в сердце у нее всегда было пусто, когда муж отсутствовал. Не выдержав, она послала за ним гонца…

Он вернулся, когда она уже родила двойню. Сразу двух крепышей — батыров. Узнав об этом, он прыгал от радости, словно мальчишка. Она и сейчас помнит его лицо, счастливое и растерянное. Потом он кинулся к ней, бледной, измученной, не имеющей сил даже пошевельнуться, и стал покрывать поцелуями ее горячие запавшие глаза, потрескавшиеся сухие губы. Она была счастлива…

В тот же день Спанта велел зарезать несколько быков, овец, принеся их в жертву богам, и для всего населения их кишлака устроил пир.

После родов Одатида думала, что теперь все трудности позади. Но трудности ее еще только ждали. Растить первенцев было непросто, едва научившись ходить, они уже норовили вскарабкаться в седло; а когда шагнули за порог, то стали убегать с луком и стрелами в степь или горы.

И сейчас за ними не усмотришь. Младший — то при ней, а старшие пропадают день-деньской бог знает где. Попробуй тут выполнить наказ мужа не спускать с них глаз.

Только когда приезжает отец, сыновья никуда не отлучаются, стараются держаться возле него, деловые, степенные. Скучают они по отцу, который то появляется, то исчезает, как ясный месяц.

А теперь и того хуже. Привез их сюда, в этот кишлак, где их никто не знает, и оставил. Жили до этого в собственном большом доме, в достатке, полон двор слуг. А нынче Спанте приходится рыскать по степи, путая следы, а им, семье его, прятаться. Чабаны и слуги вступили в отряд Спитамена и стали воинами. Табуны и стада угнали часть в горы, а часть в степь. На пшеничных полях осыпались зерна, их расклевывают птицы; в садах некому убирать фрукты, а дыни и арбузы на бахчах пожирают дикие животные… Эх, Спанта, Спанта, стоило ли тебе ссориться с Искандаром, чтобы обречь на такую жизнь и себя, и свою семью?.. Уж наверное те, кто признал его власть, тоже не дураки, и живется им нынче вольготно. Один ты серым волком носишься по степи, немытый, небритый, голодный, холодный. Днем отсиживаешься в оврагах и пещерах, а по ночам совершаешь налеты на войско Искандара. Можно ли одолеть сына Бога, любимый мой? И не может ли случиться так, что однажды мне привезут твое бездыханное тело?..

Одатида бросилась ничком на постланную возле стенки стеганую подстилку, дала волю слезам. Плечи ее судорожно сотрясались, но, чтобы рыданий не было слышно, она крепко закусила край пахнущей пылью подстилки.

Окс… Многоводен, величав. Вдоль него через всю равнинную степь, где перемежаются пустыни и оазисы, пролегает широкой полосой совсем иной мир. Берега местами болотисты, покрыты зеленой щетиной тростников, но больше густым непроходимым лесом, в котором срослись кроны деревьев, увитых лианами, южный карагач здесь соседствует с северной сосной. Лишь дикими зверями протоптаны среди колючих зарослей тропы. С ранней весны и до поздней осени в сумеречной гуще пышной растительности и на солнечных полянах пестреют цветы и воздух напоен их ароматом. В кронах деревьев не смолкает хор певчих птиц, из зарослей раздаются крики фазанов. Откуда-то доносятся хрюканье и взвизгиванье дерущихся секачей, мычит, призывая подругу, олень. И вдруг все, и звери, и птицы, разом умолкают, когда издает свой грозный рык тигр, полосатый рыжий исполин.

Своенравен Окс. Особенно весной неукротим его бурливый желтый поток. Он подмывает берега, обрушивая их вместе с деревьями, и нередко разливается вширь, как море, затопляя обширные пастбища и возделанные земли. Не раз случалось, что старое ложе становилось ему тесно, Окс, взбунтовавшись, смывал правый или левый берег и прокладывал себе новый путь вдалеке от старого русла, смывая на пути своем сады, селения, унося скот и людей, которые, ничего не подозревая, пасли в степи отары.

О великий Окс, испокон веков ты являлся стражем западных границ Согдианы, почему бы и теперь тебе не возмутиться, не забурлить от гнева, когда подступили к берегам твоим, придавив их своей тяжестью, закованные в броню войска кровожадного Зулькарнайна? Ведь цвела весна, и был ты в силе. Иль вправду ему, именующему себя сыном Зевса, покровительствует сам Бог?..

Весь левый берег был усыпан вражескими воинами и напоминал муравейник. Юноны поили коней, черпали шлемами воду и пили сами. А войско, то пешее, то конное, все шло и шло по дороге, вытянувшись далеко, до самого горизонта, и желтая пыль, взбитая ногами людей, копытами коней, колесами колесниц и арб, зависла над степью, затем застлала небо, и солнце едва проглядывало сквозь мутную пелену.

Искандар в белом шелковом плаще и блестящем двурогом шлеме стоял на крутом берегу и смотрел на реку, которая медленно несла свои волны, временами вскипая то в одном месте, то в другом и вскручивая жадно втягивающие в себя воздух воронки. Не так — то просто было переправить на тот берег людей, лошадей, колесницы, тяжелые стенобитные тараны, груженные поклажей арбы. Нет поблизости деревьев, из которых можно выдолбить лодки, соорудить плоты. В этом месте издревле существовала переправа из Бактрии в Согдиану. Но разрозненные отряды разбитого персидского войска, уходя на тот берег, уничтожили все: и паром, и плоты, и лодки, пустили их обломки по течению. Там, где-то подальше, говорят, есть лес, но сквозь него к воде не пробраться, а если и прорубить просеку, течение там столь стремительное, что невозможно управлять ни лодкой, ни плотом, их подхватят могучие волны, захлестывая и заливая, и непременно разнесут о коряги иль подводные камни. Нет, жители Бактрии и Согдианы не зря выбрали для переправы именно это место с пологим спуском к воде.

Выйдя из Бактры сегодня на рассвете, они, не сделав ни одного привала, совершили бросок через безводный участок пустыни, и не успело солнце раскалить землю, а они уже тут, на берегу Окса. Семьсот тысяч воинов повел Искандар из Бактры. Сколько их сейчас?..