— Увести! Под замок!
Пять драгунов сразу же оказались тут, они вывели пленных и погнали через грязную поляну на ту сторону, к такому же самому белому домику, только без окон и с низкой дверцей. Втолкнули их туда, закрыли дверь и ушли, хохоча, хлюпая сапогами по грязи.
Помещение было темное и загаженное, нестерпимо воняло; поначалу они только чуяли друг друга, а разглядеть не могли. Мартынь тяжело вздохнул.
— Вот тебе и Рига!
И озабоченно прислушался — вот сейчас Мегис на него накинется. Но тот ничего не сказал, видимо, понимая, что у вожака и без того тяжело на душе. Мартынь обошел тюрьму — голые каменные стены, больше ничего. Попытался приподнять потолок, в одном месте доска, кажется, подалась. «Когда стемнеет, надо будет попробовать, нельзя ли выбраться, — подумал он, — если только те повременят до вечера…»
Незадолго до полудня Мегис нашел место, откуда можно было поглядеть наружу. Лежа на животе, он смотрел в щель под дверью и сообщал:
— Еще одного привели…
Но до этого кузнецу не было дела, он разглядывал во тьме потолок и обдумывал план побега. Часа два спустя Мегис снова произнес:
— Ну точь-в-точь твой барин! А другой — уж не тот ли, что с красным хлыстиком?!
Мартынь разом повеселел: если Курт фон Брюммер тут, то не так уж плохо, тогда все еще может обернуться благополучно — только бы барин узнал, что они тут торчат, будто хорьки в капкане. Он наказал Мегису глядеть в оба — как только барин покажется снова, они примутся колотить в дверь и кричать во всю мочь.
Но обошлось и без крика. Через час Мегис подскочил, точно его подкинули, захлюпала грязь, и послышались голоса; дверь раскрылась, за нею стояли Курт и Самойлов, — на этот раз кнут торчал в кармане, только один конец его свесился вдоль штанов, желтые глаза даже подобрели. На крыльце стоял давешний офицер, похлопывая красным хлыстиком по голенищу. Барон засмеялся.
— Значит, заявились мои воины — и сразу же в яму. Что ж поделаешь, всякое бывает. Как только поручик фон Рейтерн мне рассказал, я тут же понял, что это вы, да разве в этом Вавилоне сразу отыщешь?.. Господин подполковник — человек толковый, да только и он ничего не мог понять. Хорошо, что сам приказал вызвать меня, а иначе бог знает, как бы с вами обошлись, время нынче военное. Ну, да теперь все в порядке, мы еще увидим Ригу.
Брюммер был в мундире прапорщика, какой-то чужой, но необычайно живой и подвижный; очевидно, надежда попасть в Ригу его воодушевляла. Кузнецы стояли, скинув шапки, даже Мартынь почти был готов припасть и поцеловать руку барона, чего в своей жизни ни разу не делал. Брюммер понял, о чем они думают, и, улыбаясь, тряхнул головой.
— Я уже сказал, что без фон Рейтерна ничего не знал бы о вас. А теперь ступайте в лагерь, этот солдат здесь затем, чтобы отвести вас на место. А там увидим.
Солдатик без мушкета, налегке шел впереди, кузнецы следом, теперь уже подняв голову, то и дело радостно переглядываясь.
А там вышло так, что на другой день их просто придали полковым кузнецам.
В двухстах шагах от лагеря с восточной стороны установили шесть полевых горнов с мехами, наковальнями и всей необходимой для кузнечного дела снастью. Все полковые кузнецы собрались поглядеть, как станут потешаться над этими чухонцами, назвавшими себя кузнецами. Их расхвалил какой-то офицер, немец, и послал сюда, чтобы они оконфузили русских военных кузнецов. Собралась и большая толпа пехотинцев, они уже тоже знали, в чем дело, и галдели, предвкушая ожидаемую потеху; кузнецы ведь спокон веку ловки потешаться над новичками.
Старшой их, коренастый рыжий бородач, смерил взглядом обоих чухонцев с головы до ног и заговорил так ласково, что остальные давились от смеха, зная, что скрывается за этой приветливостью.
— Значитца, к нам, милочки, заявились? Вот это добро, аккурат нам вас двоих и не хватало. Жисть у вас тут будет барская, не то что в деревне — дьявол ее побери! Хлеб из лебеды, тюря с кислым квасом, лежишь на лавке, воняешь да вшей кормишь. Тут вам и воздух свежий, и щи казенные, и всяческий почет и уваженье: военный кузнец, он сразу же после унтер-офицера идет. Работки — ну, ее ровно столько, чтобы брюхо порасправить, чтоб больше влезло. Мастера вы добрые, уж по одному видать, что в сапогах гуляете, а не в лаптях, как мужику положено. Ну, а теперь и нас поучите, лестно нам поглядеть, как чухна кует. Мы ведь что, русский человек, он завсегда был дурак-дураком, и ежели ты, долгополый, не поучишь, так он и помрет дураком.
Сосновцы переглянулись. Если уж он молотом орудует так же ловко, как языком, то несладко тут будет. Но нисколько не испугались — это же не начальство, в тюрьму не посадят, а кузнечным делом их не запугаешь. Правда, раздражали окружавшие их ухмыляющиеся рожи и ощеренные зубы, да уж тут единственное средство — самому спуску не давать. Мартынь, в свою очередь, смерил взглядом рыжебородого.
— Ты не тарахти, а дело говори!
Мастер даже рот разинул, но отступать уже было поздно. Он хорошо знал, что зрители готовы так же охотно поизмываться над ним самим, ежели он сорвется.
— Полегоньку, голубки, полегоньку, все в свой черед, попервоначалу беседа, потом дело, так уж у нас, у русских людей, заведено. Как оно, милки, лошадей-то подковывать доводилось? Скажем так: вот ты, усач, подкову сладишь, а ты, борода, гвозди сработаешь. Идет али нет?
Сосновцы так и рвались взяться за дело, препираться с этой толпой не имело никакого смысла. Мартынь огляделся.
— А где же он, конь этот? Мне же надо знать, какая подкова нужна?
Толпа так и грянула — вот этого-то все и ждали. Военные кузнецы изготовляли подковы просто на глаз и так и подковывали — больше либо меньше, сойдет. Старшой погладил бороду и подморгнул остальным.
— Эх, милок, солдатский конь, он не барышня, которой ты башмачок примеряешь и так и этак, его бы только подковать, вот и все. Теперь скажи ты мне, борода, сколько гвоздей станешь ковать?
Мегис сплюнул.
— Спрашивает… Что я, впервой кую? На каждую подкову — девять.
Толпа грохнула еще оглушительнее и над чудным выговором эстонца и над тем, что он ошибся числом. Мастер был доволен донельзя.
— А вот и не угадал чуток, миленький, не девять, а, скажем, восемь. Железо казенное, переводить его зря не след. Ну да ладно, покажите, на что вы горазды!
Наковальню для Мартыня умышленно поставили на неровный пень, чтобы шаталась, — пусть кузнец обожжет руки либо стукнет себя по колену. Да только на такой пустяковине его не поймаешь. Перво-наперво он как следует установил дубовую колоду, кинул железо в горн и вздул угли. Мегису дали слишком маленький молоток, да еще с кривым обушком — он отшвырнул его и сам разыскал годный.
— На их манер станем ковать либо на свой?
— Чего спрашиваешь, известно на свой.
Зрители галдели и потешались: клещи чухонцы держали по-своему и молотами взмахивали не по-людски — до чего же чудно! Рыжебородый подобрался вплотную поглядеть, как это там орудует Мартынь, но, отплевываясь, отскочил назад, когда горсть искр плеснула ему в глаза. Нет, с ними, видно, ухо востро держи, толпа над его собственной промашкой загогочет еще охотнее. Подкова хоть и по-чухонски, а была выкована и, шипя, остывала в луже, бородач позвякивал в ладони дюжиной гвоздей. Вот теперь-то и начнется самая потеха — поглядим, поглядим! Рыжебородый довольно крякнул и снова подмигнул землякам.
Через поляну уже вели огромного мышастого шведского жеребца — не конь, а прямо лесное чудище. Он и не шел, а выплясывал, взвивался на дыбы, хлестал хвостом и ржал. За концы длинной веревки держалось по дюжему детине, тот и другой — с увесистым задом, но и их конь мотал и швырял как пушинки; они походили не на солдат, а скорее на вывалявшихся в грязи свиней. Друзья переглянулись — ну понятно, нарочно разъярили, чтобы затоптал конь или покусал. Да тут уж некогда доискиваться и браниться, надо постараться не ударить лицом в грязь и руки-ноги сберечь. Каждый со своей стороны, они ухватили коня за недоуздок, удилами прижали нижнюю челюсть так, чтобы он не мог вскидываться. Толпа метнулась врассыпную, когда повели жеребца к вкопанному для этого столбу, вокруг которого они нарочно сгрудились, чтобы чухна не увидела. Но столб это еще не все — жеребец так и плясал, не подпуская к себе. Кузнецы и на это знали средство: Мегис схватил ту же самую веревку, ловко накинул и подтянул переднюю ногу к задней; жеребец и тут еще хотел было взвиться, но всякий раз тыкался мордой в землю, пока не выбился из сил; тараща налитые кровью глаза и фыркая, он только головой мотал. Мегис подкинул вырубленный из пня станок, ухватил заднюю ногу, которую нужно было подковать, и прижал ее к опоре. Озверелый жеребец попробовал выкинуть последний фортель: всей своей тяжестью навалившись на держащего, попытался расплющить его, но удар молота в руках Мартыня в мгновение ока откинул его назад. С первого взгляда видать, что с ноги только что содрана почти новая подкова, копыто неровно обломано, еще остался огиб гвоздя со свежим изломом. Но разглядывать некогда, Мартынь хорошенько отчистил копыто, прибил подкову и подбоченился — он уже понял, что против заносчивости и бахвальства помогает то же самое. Да еще прикрикнул, будто все остальные были тут просто работниками:
